Елена Камбурова. Берегите нас, поэтов
«Дело» разбирали на парткоме Москонцерта. Особенно ополчился певец-народник Иван Суржиков: «Песня...
«Дело» разбирали на парткоме Москонцерта. Особенно ополчился певец-народник Иван Суржиков: «Песня пишется для того, чтобы радоваться. Посмотрите на Камбурову, она же никогда не улыбается, и репертуар у нее минорный. Так начинались события в Чехословакии! Вы хотите, чтобы и у нас случилась Пражская весна?!»
— Темень, холод. Зуб на зуб не попадает. В полудреме, привалившись к замерзшему окну, еду в электричке, спешу на работу, смена начинается в семь утра. Только бы не проспать свою остановку.
Так Москва испытывала меня на прочность. В столице я оказалась, потому что поступала в Щукинское училище, имея за плечами два курса Киевского института легкой промышленности. Дошла до третьего тура, там меня срезали. Возвращаться домой, объяснять родителям, что бросила институт, было стыдно. Обманула: сказала, что приняли на подготовительные курсы, после которых непременно возьмут учиться на актрису.
Жить было совсем негде. Кто-то из абитуриентов посоветовал: неподалеку от Рижского вокзала есть общежитие, там можно занять свободную комнатку, пропиской не интересуются. Так и сделала. Чтобы ко мне не было претензий, мыла там полы. Какое-то время продержалась. Потом в общежитии сказали, что в подмосковном Катуаре есть стройка, можно туда устроиться. Поехала, взяли разнорабочей. Каждое утро просыпалась в шесть, добиралась до Савеловского вокзала, тряслась в электричке. Вставать в такое время для меня, совы, было подвигом. Но ничего не поделаешь!
В первый рабочий день поручили таскать носилки со стройматериалами. Взялась за ручки, а поднять не смогла. Деревенские девчонки, работавшие рядом, заметили, но насмехаться не стали. Наоборот, попросили мастера перевести меня в помощники каменщика. Тут стало полегче, я готовила раствор. Через какое-то время стала работать на стройке в Химках, оформилась уже учетчицей. Родители ничего о моих злоключениях не знали, все от них скрывала.
Забегая вперед, скажу: папа не успел увидеть меня на сцене, а мама бывала на моих концертах, очень гордилась, собирала написанные обо мне статьи. Все соседи были в курсе, чем я занимаюсь.
— Елена Антоновна, из какой вы семьи?
— Мама — детский врач, отец — инженер. Дедушку по маминой линии перед войной арестовали и расстреляли. Кулаком он не был, хотя имел свое крестьянское хозяйство и очень много трудился. При ком-то крайне неосторожно высказался о колхозах: мол, я против, чтобы все стало общим, каждый должен работать на себя. На него донесли, деда репрессировали...
Мне еще не исполнилось года, когда началась война и папа ушел на фронт. Мама отвезла меня в Донецкую область к родне. У нас греческие корни, а там в деревне жила бабушка. У нее я провела три года. Мама работала в госпиталях, лечила раненых, ей пришлось даже участвовать в операциях, хотя хирургией она до этого не занималась. Старший брат Володя оставался с ней. Обходил палаты, пел песни бойцам, скрашивал их несчастья.
Многие люди моего поколения вспоминают военные годы как голодные. Я же не помню, чтобы пришлось терпеть особую нужду. А может, просто не понимала, что такое голод. Бабушка прозвала меня «картофельной девой», я с удовольствием поглощала картошку: вареную, жареную — любую. Вообще, что давали, то и ела. Правда помню невероятную радость, когда попробовала белый хлеб с маслом.
К концу войны маму вместе с госпиталем перевели в город Хмельницкий, тогда он назывался Проскуров. Там все мы и воссоединились, туда вернулся с фронта отец.
— Когда у вас появилась мечта стать артисткой?
— Когда посмотрела «Возраст любви» с Лолитой Торрес. С одной из песен, которые она исполняла с экрана, решила блеснуть на школьном вечере. Правда, до этого совсем не занималась музыкой. Мама отправила в музыкальную школу Володю. Я обиделась на родителей, но росла застенчивой, почему-то не смогла выдавить из себя: «Отдайте и меня учиться музыке». Частенько бродила вокруг музыкальной школы, с завистью смотрела на детей с нотными папками. Ждала, что выйдет взрослый человек и спросит: «Девочка, хочешь здесь заниматься?» Но этого так и не случилось.
Попытка закрепиться в драмкружке Дома пионеров тоже не увенчалась успехом. Свой отрывок литмонтажа я читала настолько тихо, что меня объединили с другой девочкой, чтобы хором произносили текст. В нашем трехэтажном доме был чердак, когда все уходили, я туда забиралась, пела, танцевала, читала стихи.
Выйти на сцену отважилась только в десятом классе. Причем настояла, что выступлю в финале концерта с песней Лолиты Торрес «Коимбра, мой город чудесный». Решила подняться на сцену из зала. Сделала первый шаг и сразу же растянулась на полу: то ли за что-то зацепилась, то ли кто-то подставил ножку. От волнения не смогла выдавить из себя ни звука, взмахнула руками, перебежала на другую половину сцены — не помогло. Расстроенная, еле сдерживая слезы, выскочила на улицу, побежала домой. Первый сценический опыт закончился полным провалом.
— О театральном училище после этого забыли?
— Я окончила школу с серебряной медалью. Тетя уговорила пойти по ее стопам. Заверила, что легко поступлю в Киевский институт легкой промышленности. Действительно, с первой попытки стала студенткой обувного факультета. К слову, отношения с обувью у меня категорически не складывались всю жизнь. Может потому, что я ее предала, бросила институт. В советские времена хорошие туфли купить было негде. Мне разрешали шить концертную обувь на заказ в специальной мастерской. Так вот, они всегда получались то больше, то меньше на размер. Я шутила, что обувь мне мстит.
Когда вечером ложилась в постель, просыпался весь день молчавший внутренний голос, он твердил: ты должна стать актрисой! Но как?!
Записалась в студию художественного слова. Однажды решилась, зашла в театральный институт имени Карпенко-Карого и спросила, кому можно показаться. Меня провели к педагогу Михаилу Полиевктовичу Верхацкому. Прочитала ему монолог Липочки из пьесы Островского, пушкинские стихи «К молодой актрисе»:
Но, Клоя, ты мила собой.Тебе во след толпятся смехи,Сулят любовникам утехи —Итак, венцы перед тобой,И несомнительны успехи.
Верхацкий внимательно выслушал и произнес: «Тэмпэрамэнт е, характэрность тоже». Я таких слов не знала, их значение мне объяснили позже. Педагог впервые признал, что у меня есть актерские данные, вселил уверенность в себя. Среди студийцев был парень, который хорошо знал театральную жизнь Москвы, он посоветовал: «Тебе надо только в «Щуку». И я прислушалась.
Наивная, даже не поинтересовалась, когда начинаются экзамены. Загадала, что окажусь в Москве восьмого марта, нравилась цифра восемь. Почему-то пребывала в уверенности, что приеду и меня прослушают. Нашла «Щуку», настроена была решительно. Спросила: «Где найти директора?» И — о чудо! — минут через пятнадцать провели к самому Борису Евгеньевичу Захаве. «Хочу вам почитать», — заявила я. Невероятно, но он меня прослушал. Отнесся по-доброму, сказал, что экзамены в начале лета, и дал записку, где синим карандашом написал: «На второй тур». Не помню более счастливого дня: гуляла по городу, улыбалась, уверенная, что теперь меня в Щукинское примут.
Однако дальше третьего тура на экзаменах не прошла. Это было трагедией. Девчонки-абитуриентки успокаивали: «Ты хорошо читала!» Но приемная комиссия решила, что подражаю Мансуровой. Знать бы тогда, кто это?! Одна девочка сказала, что стоит показаться Цецилии Львовне, даже дала адрес. Легенда Вахтанговской сцены жила неподалеку от училища. Сижу на лестничной клетке, жду... Появилась Цецилия Львовна, я спросила, можно ли ей почитать. Она сказала: «Мне надо уходить, почитаешь по дороге». Пока шли, выдала весь репертуар. Цецилия Львовна оценила: «Тебя надо брать!» Но меня все равно не приняли. Мы не теряли связь, уже выступая на сцене, я не раз бывала у Мансуровой в гостях.
— Что помогало держаться, переносить московские злоключения?
— Наверное то, что не рассталась с мечтой. Позвонила в городское справочное бюро, спросила, где самая лучшая самодеятельность в Москве. Мне ответили, что в Клубе медработников. Там сразу все понравилось — и мраморная лестница, и торжественная обстановка. В студии художественного слова преподавала мхатовская актриса Нина Адамовна Буйван. Прочитала ей свою программу, она сказала: «Из вас получится прекрасная травести». Несколько раз в неделю бежала в студию после работы, только там я испытывала настоящее счастье. Звездой коллектива был Саша Калягин, а еще там занимался Леша Воскресенский, в которого я влюбилась. Впоследствии он стал моим мужем, но до этого было еще очень далеко.
Весной приятельница принесла новость: идет набор в эстрадную студию на ВДНХ. Это событие оказалось для меня судьбоносным. Претендентов отсматривал Сергей Андреевич Каштелян — артист пантомимы и оригинального жанра, удивительный педагог. Я прочитала стихи, меня попросили:
— Можете спеть?
— Нет, не пою, — но все-таки решилась и начала петь «Куда бежишь, тропинка милая...».
Сергей Андреевич подозвал:
— Вам надо поступать в училище циркового искусства, в этом году там открывается эстрадное отделение. Уверен, пройдете.
Каштелян одним из первых оценил мое драматическое исполнение песен, жанр, которому посвятила жизнь.
— Тогда так, как вы, никто не пел. Репертуаром, состоящим из авторских песен, похвастаться никто не мог. Карьера складывалась легко?
— Что вы?! После окончания училища распределили в Москонцерт. А до этого я вышла замуж за педагога, композитора, концертмейстера, прекрасного пианиста Кирилла Акимова. Приглянулась ему еще на экзаменах, в училище он меня выделял, как-то предложил исполнить написанную им песню. Кирилл отвел на радиостанцию «Юность». Там я дебютировала с материалом, который не показался своим, — с песней «Я тебя не люблю». Но исполнение понравилось слушателям.
В общежитии терпели мое присутствие, пока мыла там полы. Но скоро времени на это стало не хватать, к тому же взъелся злющий сосед: «По какому праву она живет здесь без прописки?» Завалил администрацию жалобами. Однажды прихожу, а моя комнатка опечатана. Куда деваться? Позвонила Кириллу, тот сразу же откликнулся: «Поживи у меня». Выручил невероятно, заботился, я была благодарна. Не могу сказать, что вышла за него замуж по большой любви, все еще была влюблена в Лешу Воскресенского. Но с Лешей мы не виделись, а Кирилл был рядом, окружил вниманием. Когда предложил пойти в ЗАГС, не смогла отказать. Кроме того, нас объединяла творческая работа.
Сергей Андреевич Каштелян всегда держал меня в поле зрения. Однажды сказал: «Новелла Матвеева пишет песни на свои стихи, вам они могут пригодиться». Послушала ее записи и поняла: это стихи, положенные на музыку, это мое! Вместе с Кириллом записала несколько песен Матвеевой на радиостанции «Юность». И случилось чудо! Их начали передавать в эфире, слушатели звонили, просили повторить, меня запомнили, стали приглашать выступить перед молодежной аудиторией — меня полюбили студенты и преподаватели МГУ.
Довольно быстро я сделала сольную программу. В этом помогла моя пианистка, замечательный композитор Лариса Критская. Она прошла со мной самые трудные годы, ездила на гастроли. Я собирала полные залы, а селили в отвратительных гостиницах, где по номеру бегали тараканы и отсутствовала горячая вода. Но даже в голову не приходило что-то требовать от организаторов концертов. Была благодарна, что вообще разрешали петь.
Заразившись жанром поэтической песни, Лариса начала писать для меня. Мы подружились с Юрием Левитанским. Он тогда еще не стал известным поэтом, его знаменитый сборник «Кинематограф» только готовился к выходу. Пришли в гости, он протянул кипу машинописных листков со своими стихами. Лариса сразу же в них влюбилась и написала несколько песен.
Москонцерт все чаще стал получать на меня заявки. Иной раз перед началом концерта выглядывала в зал и по лицам людей понимала — наша собралась аудитория или не наша, зрители воспринимают поэзию так же, как мы, или нет. Когда начинали, поэты еще собирали стадионы, хотя уже ощущался конец оттепели. Я как представитель поэтической песни пользовалась успехом. Конечно же, делила его с Ларисой Критской. Обо мне стали писать. Обидно, что в этих статьях о Ларисе упоминали редко. Она заслуживала неменьших комплиментов.
Критская была страшной антисоветчицей, попадая в незнакомые компании, не сдерживалась. Меня постоянно предупреждали: пусть высказывается поосторожнее, иначе посадят. Когда появилась возможность эмигрировать, Лариса подала документы на выезд. Надеялась, что найдет свободу за океаном, но в Америке серьезная музыка тоже была не особенно нужна, спросом пользовались развлечения. В Нью-Йорке Ларисе пришлось заниматься совсем не тем делом, которому посвятила жизнь. Она работала и концертмейстером, и уборщицей. Когда я прилетела к ней впервые, встретила меня за рулем автомобиля. Пока ехали, жаловалась: какой ужас эта Америка! Недавно Ларисы не стало. Ей было восемьдесят два...
Но вернусь к своему рассказу. У Акимова оказался очень сложный характер. Ревновал он меня безумно, требовал, чтобы постоянно находилась рядом.
— А как же гастроли?
— Откажись, я что, мало зарабатываю?
В конце концов не выдержала, сбежала от него к приятельнице, а Кирилл стал сотрудничать с актрисой и поэтессой Кариной Филипповой, написал несколько песен на ее стихи. Творческий союз быстро перерос в личный. Я была даже рада, что он на кого-то переключился. Практичная Лариса посоветовала: «У Филипповой комната в коммуналке. Раз они теперь вместе, сделайте обмен: пусть пропишется к мужу, а ты — в ее комнату». Так я оказалась в малюсенькой комнатке на Садовом кольце. Через какое-то время пришла в гости к друзьям и встретилась там с Лешей Воскресенским. Я была свободна, он тоже, проводил до дома. Больше мы не расставались, в комнатушке на Садовом кольце началась наша история, мы были счастливы много лет.
Если в личной жизни все сложилось, то в творческой наступила черная полоса. Как-то пришлось выступать перед шахтерской аудиторией. Когда вышла на сцену, в зале стоял гул. Попросила тишины, сказала: «Песни как цветы — посаженные в суровую почву не выживают. Песням тоже нужна особая атмосфера». Не помогло, меня почти не слушали. А администратор накатала донос: мол, антисоветский репертуар Камбуровой оскорбляет чувства рабочего класса. Это могло стать концом карьеры. «Дело» разбирали на парткоме Москонцерта. Особенно сильно ополчился певец-народник Иван Суржиков: «Песня пишется для того, чтобы радоваться. Посмотрите на Камбурову, она же никогда не улыбается, и репертуар у нее минорный. Так начинались события в Чехословакии! Вы хотите, чтобы и у нас случилась Пражская весна?!» Заклеймил меня так, что я лишилась дара речи. Руководство Москонцерта пребывало в растерянности. С одной стороны, против певицы выдвинуты серьезные обвинения — значит, надо отстранять от концертной деятельности, с другой — на Камбурову поступают десятки заявок со всей страны.
На помощь пришел Ролан Быков. Познакомились в ЦДРИ на вечере Анатолия Шагиняна. Увидев меня, он запел: «Орленок, орленок, взлети выше солнца...» значит, где-то слышал. Разговорились, Быков воодушевился: «Поставлю мюзикл с тобой в главной роли». Я тогда впервые услышала слово «мюзикл»... Не стала скрывать, что еще немного и запретят выступать. Ролан возмутился: «Пусть только попробуют, сделаю тебя лауреатом премии Московского комсомола». У него был огромный авторитет и множество связей. Переговорил с комсомольским руководством, те сказали, что необходимо представление от Москонцерта. Там отказались давать такое письмо: Камбурова премии недостойна. И тогда Ролан обратился в «Комсомольскую правду». За меня вступилась газета, опубликовала статью «Коронованная песней». После этого ничто не помешало мне стать лауреатом премии Московского комсомола. Естественно, пригласили выступить перед активом. Комсомольский секретарь разрешил: «Пой что хочешь!» И я исполнила «Молитву Франсуа Вийона» Окуджавы — «Пока земля еще вертится...» Зал возмутился, раздались крики: «Наше пой!»
Теперь если отправлялась на гастроли, на афише писали: лауреат премии комсомола. А в доносах, которые продолжали поступать, появился новый пункт обвинения: репертуар Камбуровой не соответствует высокому званию лауреата.
— Ничего себе! Песни Булата Окуджавы, Микаэла Таривердиева, Исаака Шварца не пришлись им по душе?! Как вы, кстати, нашли своих композиторов?
— Сначала просто начала петь песни Окуджавы. Будучи на гастролях в Ленинграде, где Булат тогда жил, узнала его адрес и приехала знакомиться. Окуджаве нравилось мое исполнение. Когда он перебрался в Москву, продолжили общаться. Он жил на «Речном вокзале», помню, как впервые пришла в гости. У него тогда появился маленький сын Буля. Посидели, Булат приглашал заглядывать на огонек. Но мне казалось неправильным, чтобы он тратил драгоценное время на разговоры со мной. Помнила написанные им строки:
Берегите нас, поэтов. Берегите нас.Остаются век, полвека, год, неделя, час,Три минуты, две минуты, вовсе ничего...Берегите нас. И чтобы все — за одного.
Когда Булат получил квартиру в Безбожном переулке, стали видеться чаще, в том же доме жил и Юрий Левитанский. Я старалась больше общаться с женой Булата Олей Арцимович, сидели с ней на кухне, разговаривали. Булат заходил, расспрашивал как дела. Мне не хотелось нагружать его своими проблемами, не отвечать же: плохо, опять написали кляузу.
Сегодня, когда Булата нет с нами, поддерживаю связь с Олей. Их сын Булат Окуджава-младший стал пианистом, концертирует, живет во Франции. Он человек сложный, не пользуется именем знаменитого отца. Оля переживает, что редко видится с сыном.
С Таривердиевым встретились на радио. Первый раз услышала, как он сам исполняет цикл песен на стихи Григория Поженяна«Я такое дерево». Таривердиев меня просто потряс, о чем не стала молчать. Так началась наша дружба. Микаэла часто приглашали выступить перед научной аудиторией, его творческие вечера в институтах пользовались большим успехом. Он предложил нам с Ларисой Критской ездить на гастроли вместе. Помню, прибыли в Ленинград, а на вокзале никто не встретил. Микаэл развернулся и уехал, а мы с Ларисой и певицей Майей Головней остались. Она тоже исполняла песни Микаэла. Организаторов мы все же разыскали, вечер провели в гостинице. Майя долго убеждала, что петь так, как я, не надо, это не пение, а почти мелодекламация. На следующий день — концерт, Майя продемонстрировала оперный вокал, но публике больше понравилась я, меня встретили лучше, аплодировали дольше, пришлось даже петь на бис.
Однако случалось и наоборот. Я выступала в паре с Марией Лукач. Конферансье Саша Артеменко, который вел наши концерты, иной раз меня даже не представлял, объяснял так: боюсь распугать публику. Когда попадали на мою аудиторию, люди слушали меня, но так случалось не всегда. Ценители Лукач встречались чаще.
Таривердиев относился ко мне с большой симпатией, и я благодарна ему за то, что он научил уважительному отношению к слову в песне. В те годы одевалась я крайне скромно. Помню, на гастролях в Донецке встретили звезду того времени Валерия Ободзинского. Он тоже исполнял песни Микаэла и пригласил его в ресторан. Так Таривердиев взял с собой только Ларису, а я осталась в гостинице.
Всегда испытывала нежные чувства к Исааку Шварцу. Когда впервые ехала к нему в гости в поселок Сиверский — это под Ленинградом, волновалась: как великий композитор отнесется к моему исполнению? Стали разучивать новую песню. Поначалу Шварц делал какие-то замечания, но это продолжалось недолго. В итоге сказал: «Беру обратно все свои слова, записывай песню так, как считаешь правильным». Когда я приезжала, супруга Исаака Иосифовича Тонечка принимала очень тепло, непременно угощала обедом. Люблю его, музыка Шварца в кино угадывается сразу. Он был романтиком, невероятным лириком и очень трогательным человеком. Как же сегодня не хватает таких, как Шварц, Таривердиев, Окуджава!
— Слышала, вы дружили с Фаиной Раневской?
— Я верю в чудеса, и они со мной случаются, судьба посылает встречи с замечательными людьми. Абсолютное чудо, что на радиостанции «Юность» мне разрешали записывать не только песни. Однажды я исполнила рассказ Горького «Нунча» из «Сказок об Италии». В тот момент Фаина Георгиевна находилась в Ленинграде на гастролях, включила в гостинице радио, услышала мою запись и захотела написать отзыв. Он начинался словами: «Никогда не писала писем на радио, но меня потрясло выступление Камбуровой». Когда я в очередной раз туда пришла, ко мне буквально выбежал редактор с письмом великой актрисы. Другой бы взял ее телефон, позвонил, поблагодарил, но мне такое не приходило в голову.
Через какое-то время знакомый предложил: «Знаю, что Раневская тебя ценит, я как раз к ней еду. Могу захватить тебя». Фаина Георгиевна жила в высотке на Котельнической набережной, встретила сурово: «Почему вы пришли в столь позднее время?» Но в дом впустила. Пока они беседовали, я тихо-скромно сидела в сторонке. В какой-то момент взгляд Раневской остановился на мне.
— А вы кто?
— Лена Камбурова.
Фаина Георгиевна всплеснула руками.
— Деточка, как хорошо, что вы не фифа!
Наговорила массу приятных вещей о моих актерских способностях. Когда уходили, добавила:
— У вас такой же недостаток, как и у меня, — скромность.
Была уверена, что больше ее не увижу, но вскоре потребовалось подписать какое-то письмо в защиту коллеги, и я обратилась к Раневской. Приехала к ней уже одна. В прихожей встретил Мальчик, пес Фаины Георгиевны. Обычно он с гостями был суров, но меня принял, может, почувствовал, насколько искренне я люблю собак. Это не укрылось и от Раневской. «Приходите всегда», — разрешила она. Стала ее навещать, Фаина Георгиевна угощала обедом, расспрашивала, я рассказывала о своем житье-бытье, читала ей газеты. Домработницы менялись довольно часто. Всех, кто не находил общего языка с Мальчиком, Раневская увольняла. Частенько я выводила его гулять. Песик был плотненьким, проявлял упрямый характер: если не хотел куда-то идти, садился и сдвинуть его с места не представлялось возможным.
— Ваш голос звучит во многих фильмах. Какие вспоминаете сегодня?
— «Дульсинею Тобосскую», спела там за Наталью Гундареву. Почему-то режиссеру Светлане Дружининой показалось, что я сделаю это лучше. Наташа не смогла взять какую-то нотку, позвали меня. Но когда репетировали с композитором Геннадием Гладковым, Гундарева присутствовала. Позже пригласила ее на свой концерт, Наташа осталась довольна, сказала, что открыла меня как певицу.
Тепло вспоминаю Эльдара Рязанова. Он не давал указаний как петь, доверял, и я вкладывала в запись песни фильма «Небеса обетованные» все свои эмоции.
В отличие от Рязанова, Никита Михалков пришел в тон-студию, где я записывала песню для «Рабы любви». До меня ее пробовали исполнить несколько певцов, но Михалкову чего-то не хватило. Близился срок сдачи картины, он волновался, не усидел в студии наверху, сбежал к микрофону и чуть ли не пел вместе со мной. Но такое случилось единственный раз. Позже узнала, что песню Эдуарда Артемьева первым записал Саша Градский, это его заменили мной. Зато «Как молоды мы были» первой спела я, но настоящую известность песне принес вокал Градского.
Мой Алексей работал помощником оператора, но имел прекрасный голос. Записывал песни на радио и в кино. Он и со мной выезжал на гастроли в качестве нашего бригадира.
— Как создавался Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой?
— У меня появились последователи и единомышленники, я устраивала вечера, где они пели — Александр Лущик, Инна Разумихина, Лена Фролова. Выступали в Клубе медработников, но времена поменялись, с нас там стали требовать плату за аренду зала даже под репетиции. Я понимала: без своего помещения не выживем. И случилось очередное чудо. После выступления на фестивале в Бонне возвращалась поездом домой. Попутчиками оказались Саша Градский и чиновник из администрации Ельцина Лев Шемаев. Разговорились, Градский заявил:
— Хочу свой театр.
Я тут же добавила:
— И я тоже.
Лев Сергеевич заверил:
— Будет вам по театру.
Не поверила, но когда Юрий Лужков стал мэром, меня пригласили на его встречу с творческой интеллигенцией. Зал полон, коллеги выходили и говорили о своих проблемах. Шемаев, сидевший рядом, толкнул в бок: «А вы почему молчите?» Я подняла руку: «В Москве должен появиться театр, которого еще не было ни в России, ни в мире». Через какое-то время Лужков выделил на Новом Арбате большой зал на семьсот мест. Вошла и испугалась: холодно, неуютно. На мою радость Министерство угольной промышленности, которой принадлежало здание, не пускало нас туда два года, и мне взамен предложили бывший кинотеатр «Спорт» на Большой Пироговской. Увидев великолепную старую люстру, я сказала: «Все, берем!» Но что будем играть?
Мой аккомпаниатор и прекрасный аранжировщик Олег Синкин предложил исполнить произведения Шуберта и Шумана. Вечер имел успех, и мы решили превратить концерт в спектакль. Пригласили замечательного режиссера Ивана Поповски из «Мастерской Петра Фоменко». Иван послушал, загорелся и поставил спектакль «P. S. Грезы...». Так началась наша театральная жизнь.
— Все ли в ней получилось так, как хотелось?
— Многое не сбылось. Но кое-что осуществилось. У меня был моноспектакль, поставленный Олегом Кудряшовым по песням Юлия Кима, который с успехом шел в «Школе современной пьесы». Однажды Олег предложил сыграть все главные роли в трагедии Софокла «Антигона», я серьезно готовилась и справилась. Счастлива, что успели записать спектакль на видео, осталась добрая память. Думаю, могла бы сделать в театре гораздо больше, но не хватило идей. Сегодня готовлю моноспектакль «Маленький принц». Мечтаю о Достоевском. Но пока не решила, что это будет.