Марина Александровна открыла дверь и увидела внука. «Ванечка! — обрадовано начала она и тут же обеспокоенно спросила: — А где мама?» Мальчик, не отвечая, перешагнул через порог, прошёл в прихожую и прислонился к холодной стене. — Где-где… — опуская глаза, пробурчал он. — Со своим новым кавалером встречается. Ваня спокойно мог бы назвать очередного мужчину, появившегося «в друзьях» его матери, «хахалем» или употребить в его адрес словцо покрепче, вроде тех, которыми при каждом удобном случае пользовались его одноклассники, полагая, что именно это сделает их взрослее в глазах окружающих. Но такой уж был у Вани характер: он никогда не позволял себе не то чтобы выругаться нецензурно — он даже жаргонных слов старался избегать. Марина Александровна, услышав об очередном бойфренде своей дочери, присела на пуфик, который она недавно перетащила из комнаты в прихожую, и, горестно вздохнув, скрестила на груди худые, морщинистые руки. Помолчав какое-то время, она, не глядя на Ваню, произнесла: — Что уж делать, сынок (она никогда не называла Ваню внуком)… Видно, придётся потерпеть какое-то время. При этом с плохо скрываемыми в голосе нотками грусти женщина прибавила: — Ты уж держи себя в руках, дружок. Никак, видно, мамка твоя не нагуляется. И видя, что Ваня застыл, уйдя с головой в свои мысли, тихо сказала, словно задавая вопрос самой себе: — В кого только она такая уродилась? Не знаю. Я её воспитывала хорошей, доброй девочкой. Заметив, что Ваня перевёл на неё полные неизбывной тоски глаза, продолжила: — Да-да, представь себе, хорошей и доброй. А главное — порядочной! И когда она только успела измениться в худшую сторону — даже не заметила, — закончила, вставая, Марина Александровна. Спустя некоторое время, когда они пили на кухне чай с вареньем и конфетами, Ваня неожиданно спросил: — Баб, а как ты думаешь, если я в наш кадетский корпус буду на следующий год поступать — это хорошо? Или мне всё-таки в нашей школе лучше остаться учиться? Марина Александровна относилась к той категории людей, которые редко задерживались с ответом, но в этот раз вопрос Вани застал её, что называется, врасплох. — А… — протянула она в нерешительности, удивившись такому внезапному решению мальчика, — а как же в этом случае быть с твоей мечтой стать математиком? Не зря же ты второй год усиленно занимаешься алгеброй. Ведь ты же хотел… Но Ваня не дал ей договорить. — Мало ли, что я хотел! — перебил он, насупившись. И, проведя рукой по светлой чёлке, отбросил волосы со лба назад: — Надоели все эти чужие мужики! А так, — он сделал глоток чая из белой с синими горошинами чашки, — хоть видеть всего этого не буду. — Но… — опять заколебалась Марина Александровна, — туда же не берут раньше девятого класса… — Не, баб, — Ваня опять отхлебнул чай и развернул карамельку, — со следующего года будут брать после восьмого, я уже узнавал. Так что всё склеивается, как надо. И он, засунув конфетку в рот, в первый раз за всё время, пока был у бабушки, улыбнулся. А потом принялся пить чай маленькими глоточками. — Ой, сынок, даже не знаю, что тебе сказать, — подперев подбородок ладонью, задумчиво произнесла Марина Александровна. Она тотчас же представила Ваню в военной форме, и ей почему-то стало как-то не по себе. Невысокого роста, щупленький, он даже не тянул на восьмиклассника. Куда уж такому носить военную форму! На него, поди, и размера-то не подберут! Это сейчас он сидит перед ней и радуется, что у него всё так хорошо «склеивается». А сможет ли он вообще там учиться? И, говоря по сути, чего хорошего в этом кадетском корпусе? Небось, сплошная муштра да солдафонский устав. Сидел бы, правда, да учил свою математику… Голова у него умная! И ведь каких успехов он за последнее время добился! Два раза в олимпиадах побеждал: сначала в городской, а затем и в областной. И оба раза занял первое место. Все эти мысли молниеносно пронеслись в голове Марины Александровны. Она уже хотела открыть рот, чтобы отговорить Ваню от такой ненужной, на её взгляд, затеи, но, посмотрев в глаза мальчика, которые продолжали оставаться грустными, неожиданно для себя самой произнесла совсем другое. — Ну, что же, — при этом ей всё-таки не удалось скрыть вздоха, — поступай, как решил. В конце концов, ты уже большой и свою будущую жизнь в состоянии построить сам. — Спасибо, баб, — просиял Ваня. Он встал, подошёл к бабушке и чмокнул её в щёку. — Я не сомневался, что ты меня поддержишь. Обувшись в прихожей, он взял Марину Александровну за руку и крепко сжал её в знак благодарности. А после этого отправился к Игорю, с которым они решили поступать вместе. В отличие от Вани, ситуация у Игоря дома была достаточно благополучной. Родители, два брата-близнеца и он, Игорь. А главное — никаких посторонних людей! Всё, как говорится, «чин-чинарём». Но когда Ваня поделился с другом своей мыслью поступать в кадетское училище — Игорь тут же загорелся: — А давай! — сказал он, и при этом глаза его засветились. — Так надоело с этими мальцами возиться! То с ними погуляй, то им почитай, то одно, то другое. И при этом когда один хочет банан, другому надо непременно достать из банки солёный огурец. Так меня это достало! «Знал бы ты, как меня бесконечные мамкины ухажёры достали!» — подумал при этом Ваня, но вслух ничего не произнёс. Вот так два друга, не откладывая дела в долгий ящик, договорились со следующего дня ежедневно, до уроков, ходить на школьную спортплощадку, чтобы бегать по дорожке на длинные и короткие дистанции и подтягиваться на турнике. Дочь Марины Александровны — Анжела — была, если честно, очень даже неплохим человеком. По своей натуре она была редкой чистюлей, поэтому содержала жилище в таком идеальном порядке, что с ней могла сравниться разве что какая-нибудь педантичная немка, в жизни которой чистота занимала первое место. Кроме того, Анжеле неизвестно от каких потомков передался изысканно-утончённый вкус, поэтому панно, картины и эстампы висели в комнатах и прихожей не беспорядочно, а так, словно были созданы находиться именно в этом месте и только для того, чтобы удачно гармонировать друг с другом. Анжела великолепно шила, и хотя времена, когда в магазинах было невозможно купить красивую и стильную одежду, давно прошли — она частенько доставала из кладовки швейную машинку и принималась шить собственноручно скроенные платья и блузки. И поварихой была она отменной, что уж говорить! Блюда русской и татарской кухни (Анжела была наполовину татарских кровей) получались на удивление вкусными. К обеду у неё всегда имелась бутылочка сухого или полусладкого вина — в зависимости от приготовленной пищи. Причём она безошибочно знала, к чему, например, можно подать популярную и всеми любимую грузинскую «Хванчкару» с неповторимыми нотками миндальных орехов и красных ягод, а к чему подходит ароматный и чуть-чуть терпкий вкус азербайджанской «Шемахи», которую отличали ни с чем несравнимые бархатно-пряные тона. И только в одном была у Анжелы слабость: мужчины рядом с ней долго не задерживались. После того как, сгорев в одночасье от неизлечимой болезни, ушёл из жизни её муж, которому она отдала всё — и страстную любовь, и ласку, и нежность, сердце у неё стало словно скала, одолеть которую после мужа не удалось ни одному представителю сильного пола. Анжела, которая в свои сорок с хвостиком, выглядела так, словно ей едва исполнилось тридцать, из примерной мамы периодически превращалась в страстную и горящую безумным огнём любовницу. Паспортные данные неумолимо указывали ей на дату рождения, будто пытались убедить хозяйку тоненькой книжечки с фотографией в том, что ей, как ни крути, пошёл уже пятый десяток. Но Анжела редко заглядывала в свой паспорт. Сорок два года был для неё тем самым возрастом, когда в плане естественных желаний природа периодически настаивала на своём. Поэтому в доме Анжелы то и дело появлялись мужчины. Причём выбор свой она делала, не основываясь ни на социальном положении, ни на финансовом благополучии, ни на внешности понравившегося ей очередного кавалера. Анжела безо всякого смущения приводила очередного «втюрившегося в неё по уши мужичка» в свой дом и жила с ним какое-то время. И вроде бы всё шло неплохо, пока… Пока из раза в раз не наступала одна и та же развязка. Сердце, вспыхнувшее, казалось бы, самой настоящей и трепетной любовью, через какое-то время начинало угасать вместе с желанием оставаться с тем мужчиной дальше. Хорошо образованной и много где побывавшей Анжеле очередной «любимый» вдруг начинал так надоедать, что она без зазрения совести выставляла его из своей уютной квартиры, что называется, «с вещами». Более того, она никогда потом не делала попыток вновь восстановить отношения. Инициатором всех без исключения расставаний была она сама. Но, несмотря на любовь, которая, казалось, так недавно просто испепеляла сердце как её собственное, так и мужчины, находившегося рядом, она разрывала отношения навсегда. И никогда больше об этом не жалела. Так происходило с завидной регулярностью (если, конечно, кто-то мог позавидовать женщине, постоянно меняющей мужчин только потому, что они ей внезапно перестали нравиться). Пока Ванечка учился в начальной школе, он никак не воспринимал мамины увлечения противоположным полом. Но Ваня рос, потихоньку шло взросление. Получив из уст одноклассников информацию, чем занимаются взрослые люди в своих спальнях, а также периодически улавливая перешёптывания за своей спиной, в которых нет-нет, да мелькало имя его матери, Ваня стал, наконец, задумываться над тем, что в их семье творится что-то не очень хорошее. Но главное — проанализировал он ситуацию на свой мальчишеский лад — в этом действительно была виновата та, кого он всё ещё продолжал любить больше всех на свете. Его мама. Наконец, когда ему исполнилось тринадцать лет, он в один прекрасный день закатил дома такой скандал, перешедший в истерику, что даже боевая по своему характеру Анжела не на шутку перепугалась. Ваня же, размазывая слёзы по лицу, которое легонечко тронули веснушки, кричал так, что в стенке, находящейся в зале, нешуточно дрожали стёкла, угрожая хозяевам вот-вот выпасть. Люстра, казалось, была с ними во всём согласна, потому что раскачивалась с ними в такт, убедительно показывая всем своим видом, что она сейчас возьмёт и упадёт прямо с высоты почти в три метра. Живший у матери с сыном кот британской породы, услышав Ванины крики, незаметно спрятался в заднюю часть дивана и сидел там тихо несколько часов, пока окончательно и бесповоротно не убедился в том, что энергия его хозяина больше не вырывается наружу и что в доме, наконец, наступила долгожданная тишина. Потом Мишель аккуратно сходил в свой туалет, порылся там толстыми серыми лапами (больше для приличия), но от еды в тот вечер отказался, предпочтя спрятаться в диван снова. Видимо, он посчитал это место неким убежищем, которое сможет его защитить при любой ситуации. Позже, когда Мишелю случалось утащить со стола кусок рыбы или колбасы, он неизменно прятал его в своем укромном месте. Ваня, который порой сидел с задачками по алгебре до глубокой ночи, иногда слышал хруст или чавканье, доносящееся из-под дивана. А это проголодавшийся к полуночи Мишель, с удовольствием уплетал свои запасы, прекрасно зная, что, как бы он ни хрустел и ни урчал от удовольствия, его из надёжного убежища никто не достанет. Продолжение следует…...
Эту статью описывают теги: мальчик,
взросление
