Никон и крестьянская война 1670–1672 годов

Памяти Александра Пыжикова посвящается

В контексте изучения восстания Степана Разина любопытным предметом исследования является участие в этом восстании опального патриарха Никона и в целом некоторой части русского духовенства. Считается, что Никон играл в этом народном движении опосредованную роль, будучи более символом протеста, нежели участником. Как советские историки, так и историки церкви отрицали связь Никона с восставшими, одни объясняя сведения о такой связи «агитацией Разина», а другие – «дутым, искусственно собранным» врагами патриарха материалом. Однако то, что в «деле» Никона – огромном комплексе документов Приказа тайных дел – особое место занимает обвинение его в «государевой измене», указывает, что современники всерьез рассматривали возможность связи Никона и восставших.

Сам царь – Алексей Михайлович «Тишайший» – из десяти подготовленных вопросов к пленным разинцам три посвятил Никону, два из которых – его предполагаемому участию в народном восстании. Некоторые факты биографии Никона также позволяют допустить, что низложенный патриарх был больше субъектом, нежели объектом событий, разыгравшихся конце 60-х – нач. 70-х гг. XVII века в России.

Здесь очень важной представляется хронология разинского восстания. Разин, до этого разбойничавший на Нижней Волге и Каспии, в августе 1670 года принимает решение «идти на бояр» и начинает свое движение вверх по Волге, имея в планах «зимовать в Нижнем Новгороде». Но именно в 1699 году патриарх Никон вступил в острые противоречия с боярской верхушкой и самим царем Алексеем Михайловичем и был отстранен от патриаршего престола. Сам факт такого «совпадения» уже наводит на определенные размышления, ведь Никон – нижегородец, уроженец нижегородского села Вельдеманово, начинал свою карьеру послушником в Макарьевском Желтоводском монастыре.

Патриарх Никон – одна из самых масштабных, и по-своему трагичных политических фигур своего времени. Сделавшись в 1652 году патриархом, Никон – глава церкви и «собинный друг» царя Алексея Михайловича, стал главным реформатором Русского православия. Деятельность Никона по своим последствиям оказала на историю России влияние, сравнимое с влиянием деятельности Петра Великого. Неслучайно «Красный граф» А. Толстой был уверен в том, что Петр был незаконнорожденным сыном опального патриарха, что и отразил в своем романе о первом российском императоре. Само по себе такое утверждение может показаться «крамольным» для историка, но оно очень символично и знаково.

Для Руси Никон в период своего могущества был тем же, чем был в свое время для Франции кардинал Ришелье, умерший незадолго до начала активной деятельности Никона. Характерно, что Никон, так же как и Ришелье, имел свою гвардию – патриарших стрельцов, а в период всеобщего действия Соборного Уложения 1649 года за патриархом как за неким удельным князем сохранялось его собственное «домовое вотчинное правило». В церковных делах полномочия Никона даже превосходили полномочия могущественного французского кардинала, например, Никон своей властью судил и запрещал епископов. Он имел свой двор, свою тюрьму и нередко исполнял обязанности, сходные с обязанностями государственного секретаря и главы правительства Франции. Никон от имени церкви был крупнейшим феодалом тогдашней России: от Москвы во все стороны света на сотни верст простирались патриаршие земли, и по свидетельству Павла Аллепского, число домовых хозяйств в вотчинах патриарха достигало 25 тысяч.

Процессы, инициированные патриархом Никоном, при всех его благих намерениях вывернули жизнь русского общества «наизнанку». Исправление церковных книг и обрядов вызвало небывалый раскол, разделивший это общество на гонимых – старообрядцев, и гонителей – «никониан». Противостояние между ними красной нитью проходит через всю последующую российскую историю. В этом противостоянии ни та ни другая сторона не жалела ни сил, ни средств, и очевидно, старообрядчество спустя два с лишним века сумело победить своих гонителей, впрочем, для старообрядцев эта победа оказалась «пирровой».

Началось все с того, что в середине XVII века России, вернувшей свой вес и влияние в Восточной Европе, понадобилась новая идеология – идеология Империи. Московское православие, в течение долгого времени развивавшееся обособлено, могло сделаться такой идеологией только после своего обновления, так сказать, «апгрейда». Россия расширялась на запад, на восток и на юг, и ей были необходимы «духовные скрепы», позволяющие объединить общей идеологией многонациональное население растущей страны. Такими «скрепами» и должно было сделаться «обновленное» московское православие.

Обладая широчайшим умом и организаторскими способностями, именно Никон начал обновление идеологической парадигмы «Русской веры», приводя ее в соответствие с канонами православия вселенского.

План обновления был самым масштабным. Упорядочивая каноны и правила богослужения, Никон и его соратники создавали новую церковь – церковь вселенскую, в которой служение государю приравнивалось к служению Богу и становилось призванием. Неслучайно патриарх начал строить под Москвой, на реке Истре, точную копию Библейского Иерусалима – Новый Иерусалим, давая окрестным селам названия новозаветных селений. Этим самым он как бы «отменял» Старый Иерусалим – место, где убили Христа, и возводил Новый Святой Град – новую столицу вселенского православия. Эти устремления Никона полностью разделял православный царь. По его указу Воскресенский монастырь был назван «Новым Иерусалимом».

Замысел Никона был воистину космический: сделать Русь новой «Землей обетованной». На путях осуществления этого замысла Никон не только «смирял и наказывал», но и вел большую просветительскую работу. Он собрал богатейшую библиотеку, сам отлично знал Священное Писание, устраивал училища, открывал типографии, собирал вокруг себя ученых людей, строя тем самым новую православную культуру, которая должна была сделать Москву подлинным Третьим Римом.

Свою миссию он ставил в один ряд с миссией православного царя. Алексей Михайлович Романов – сам деятель государственного масштаба, хорошо понимал, с личностью какого «полета» свела его судьба. По воспоминаниям современников, скромный и набожный царь не отличался крепким телесным здоровьем, и Никон, будучи богатырем от рождения, напротив, таким здоровьем буквально «дышал», был «мужчиной ражим». Его саккос весил четыре пуда, омофор около полутора пудов, и Никон служил в них и ходил в далекие крестные ходы. Казалось, в лице Алексея Михайловича и Никона встретились дряхлеющая Московия, замкнутая в междуречье Волги и Оки, и могучая бескрайняя Евразия, которая должна была своими богатырскими соками напитать тщедушное тело московского византизма.

До самой смерти царь благоволил Никону, несмотря на ожесточенное отношение к нему придворных, до самой смерти искал возможности примирения с опальным патриархом. По свидетельству Ясского архимандрита, приравнивавшего Никона к Златоусту, даже в период суда над Никоном царь ночью, тайком от бояр, посещал опального патриарха. Никон, будучи в ссылке, получал от царя деньги и дорогие подарки и не терял надежды на возвращение до тех пор, пока царю не донесли на его контакты с донскими казаками.

Будучи незаурядной личностью, Никон имел влияние на Алексея Михайловича, пользовался этим влиянием и искренне считал, что православный царь в делах духовных также подвластен своему патриарху, как и простые смертные. Его тезис о том, что «священство выше царства», ни в коем случае нельзя объяснять каким-то особенным властолюбием Никона, а именно его осознанием того, что через патриарха вершится воля Бога, действует Провидение. Алексей Михайлович, по-христиански смиренный, говорил, что «…мне грешному, здешняя честь, аки прах» и отдавал должное власти патриаршей. Не случайно царь настоял на принятии Никоном титула великого государя, который до него из патриархов носил только патриарх Филарет, и то по праву отца царя Михаила Романова. Из-за этого патриаршего титула и иерархи русской церкви называли себя «государями» и говорили, что «мы суду царскому не подлежим, судит нас сам патриарх».

Этот титул мы еще вспомним в нашем повествовании, а пока добавим, что ношение подобного титула потом вменяли Никону в вину его недруги. Но он, несомненно, и не вкладывал в этот титул того понятия, какое оный имел для царя. Никон полагал себя великим государем царства духовного, считая себя «самым первым рабом Божьим». А вот примат этого духовного царства над царством земным для него был непреложным. Тем не менее в мирской жизни употребление Никоном такого титула свидетельствовало именно о двоевластии на Руси, и не случайно историк писал, что «тон грамот Никона прямо указывал на двоевластие…».

Строя новую идеологию, Никон, сам потомок вчерашних язычников, сделался яростным гонителем язычества. Он был образцом служения Богу, ревностно соблюдал все религиозные предписания, жестко требуя того же от подчиненных и приближенных. Во время своего послушания на Соловках будущий патриарх кроме общего келейного правила ежедневно прочитывал всю Псалтырь и клал по тысяче земных поклонов. Будучи патриархом, питался простой пищей вместе с другими монахами, носил простую одежду, участвовал наравне со всеми в строительстве и заготовке продовольствия для нужд братии. Во время постов «проводил жесточайшую жизнь» в отшельничестве, творил молитву со многими поклонами, уделяя сну не более трех часов в сутки.

Подвижничество Никона еще больше привязывало набожного царя к патриарху, и, разумеется, сановным придворным феодалам не нравилось это влияние безродного мордвина на царя. Немало противников стяжал Никон и среди церковных иерархов, которые – иные по недовольству преобразованиями, а иные и просто из зависти – ненавидели патриарха. Популярность Никона и его неограниченная власть привели к тому, что ярый враг патриарха Иван Неронов упрекал царя в том, что «государевы царевы власти уже не слыхать на Москве, а от Никона всем страх, и его посланники пуще царских всем страшны». Другие противники Никона шли еще дальше и твердили царю, «…что великий государь патриарх не довольствуется в равенстве власти с великим государем царем, но стремится превысить его; вступается во всякие царственные дела и в градские суды, памяти указные в Приказы от себя посылает…».

Злые наветы сделали свое дело, и в 1658 году Никон подвергся опале, его сослали в отдаленный монастырь, а собранный в 1666 году церковный собор объявил патриарха низложенным. Опальный Никон не смирился, и отлично понимая, что стало причиной его размолвки с царем, решил расправиться с придворными лизоблюдами. Связавшись с разинцами, он продолжил свою борьбу, которую он считал не просто борьбой с боярами, не борьбой за патриарший трон, не борьбой за милости и привилегии, а борьбой за душу царя, считал своей борьбой за будущее Империи.

Тут очень важно понимать, что Никон не ассоциировался у жителей Московии с каким-то расколом, хотя историки церкви отсчитывают начало раскола с 1654 года, с момента выступления Аввакума против указа о 12 земных поклонах. Да, безусловно, с высоты своего времени мы можем сказать, что семена раскола были посеяны Никоном. Уже в начале реформ явились недовольные исправлением богослужебных книг, главным образом священники. Многие архиереи и протопопы были раздосадованы скорыми и навязываемыми силой преобразованиями. Их ссылали, лишали сана, а в ответ «они злобно хулили патриарха… называя святейшего антихристом и иными ругательствами…». Но это были именно маргинальные выпады, и реформы принимались народом, ведь проводились они царем и патриархом.

Начало расколу было положено тогда, когда приближенные царя, желая оклеветать Никона, стали использовать недовольных преобразованиями в своих целях. Началось все с клеветы бывших клевретов Никона на своего покровителя, причем биографическое «Известие…» называет среди этих клеветников новокрещенных иудеев. Их клевета была умело использована придворными противниками патриарха, и колесо гонений завертелось. Сместив Никона, они достигли своего, но и это был еще не раскол в том понимании, какое мы в него вкладываем.

Это был раскол между церковью и государством, а раскол, приведший, без преувеличения сказать, к расцерковлению Святой Руси, явился уже следствием осуждения Никона и его извержения из сана. Реформы, начатые патриархом, вначале поддерживались в народе. В усмирении несогласных Никону помогал дар убеждения, блестящее знание Писания и церковных догматов, а если это не действовало, то в ход шли порка и другие наказания – церковные и светские, вплоть до патриаршего проклятия и ссылки. Но проклиная приверженцев старых книг и обрядов, Никон не проклинал самих этих книг. Более того – своему противнику Ивану Неронову патриарх указывал, что «можно служить и по старым служебникам…».

Митрополит Макарий писал: «…что если бы продолжалось служение патриарха Никона… то он, может быть, дозволил бы и всем… приверженцам старопечатных книг то же самое, лишь бы они покорились Церкви и церковной власти …Таким образом, раскол, начавшийся при Никоне, мало-помалу прекратился бы, на место его водворилось бы так называемое единоверие. К крайнему сожалению, по удалению Никона с кафедры обстоятельства совершенно изменились. Проповедники раскола нашли себе …сильное покровительство, начали резко нападать на Церковь и ее иерархию, возбуждать против нее народ и своею возмутительною деятельностью вынудили церковную власть употребить против них канонические меры».

Исправления богослужебных книг, перемена многих церковных и обычаев, и обрядов, несомненно, привели к возмущению среди ряда верующих, заставляя их протестовать и терпеть лишения за свое несогласие. Однако Никон имел поддержку в народе. Демонизация его фигуры началась уже после победы над Никоном его оппонентов при царском дворе. Они, чтобы привлечь на свою сторону противников Никона, уговорили царя вернуть из ссылки Аввакума с единомышленниками и дали им возможность открыто проповедовать. А уж те не стеснялись в средствах, откровенно клеветали на Никона, который для многих из них был личным врагом.

На окраинах страны была несколько иная ситуация. На периферии большинство населения составляли или действительные, или перекрещенные язычники, а также приверженцы других мировых религий, и радикальное изменение православных книг и обрядов вряд ли вызывало у них «культурный шок». Здесь еще и к действующим обрядам не успели привыкнуть как следует. Особенно это было очевидно в Среднем Поволжье, где «инородцы», даже несмотря на главенствующее положение православия в государстве, в большинстве своем придерживались своих традиционных верований. Но и здесь не могли не понимать, кем сделался вчерашний безродный мордвин в столице многонационального государства. Никон был великим государем, нередко замещавшим самого царя.

В самой Москве патриарх также имел серьезную поддержку низших слоев населения. Еще в бытность свою Новгородским митрополитом он устраивал богадельни, во время голода ежедневно кормил по несколько сот человек. Никон мужественно вел себя во время новгородского бунта 1650 года, ходатайствуя потом о прощении бунтовщиков. Немало милостей для простого люда творил Никон на посту архимандрита московского Новоспасского монастыря. По свидетельству современников, он своими прошениями к царю «…избавлял многих обиженных вдов и сирот от творящих им напасти». Еще больше развил он благотворительную деятельность, став патриархом.

Вот как указывал современник: «Этот патриарх не только пользовался славой святейшего, но и на деле трудился, используя все свое влияние ради общего блага и попечения о народе». Жизнеописание Никона, составленное современником патриарха, говорит о колоссальной народной поддержке гонимого священнослужителя. Неслучайно Никон требовал от вселенских патриархов при своем извержении из сана сделать это публично, при народе. Из своего заточения в Ферапонтове монастыре Никон «хотел бежать и обратиться к народу с жалобой на напрасное заточение». Поддержка Никона среди простого люда была значительно большей, чем нам представляется в свете традиционной историографии. Следовательно, и мотивы, которыми руководствовался Разин, делая ссыльного патриарха знаменем восстания, становятся более прозрачными и весомыми.

Разин действительно проявлял неподдельный интерес к личности Никона. Как сказано выше, в историографии считается, что донской атаман просто использовал фигуру популярного в народе церковного деятеля в своих целях. Причем в этом были уверены уже современники событий разинского восстания. Цитировавшийся выше автор, характеризуя Никона, продолжал: «…бояре извратили это (деятельность патриарха – авт.) и направили все свои усилия на то, чтобы лишить Никона его положения и места, чего они легко достигли несправедливыми обвинениями, опорочив его во мнении царя. Ничто не могло быть так на руку Разину: неуверенный в удаче, он искал поддержки и нашел ее, когда к нему присоединились те, кто негодовал на обиду, нанесенную патриарху». Действительно, несмотря на то, что имя патриарха активно использовалось восставшими, сам он после подавления бунта сумел уйти от обвинений, что, как мы покажем дальше, могло быть следствием личной приязни к нему царя и некоторыми политическими соображениями Алексея Михайловича.

Своеобразной «точкой бифуркации» Разина и Никона стал знаменитый Соловецкий монастырь. Общеизвестно, что Степан Тимофеевич в 1652 году ходил на богомолье в Соловецкий монастырь. По завещанию своего умершего отца, Тимофея Рази, ходил Разин поклониться святым угодникам Божьим Савватию и Зосиме. Но и Никон, еще в юности трудившийся в Анзерском скиту Соловецкого монастыря, также в 1652 году, будучи Новгородским митрополитом, по поручению царя ходил на Соловки за мощами московского митрополита Филиппа. Согласно жизнеописанию, «Никона сопровождали боярин, дьяк и честные дворяне, а также паломники, которые по обету шли на Соловки». Кто знает, не в числе ли этих паломников шел на Соловки и Разин?

Мог ли состояться контакт будущего патриарха и донского атамана во время первого паломничества Разина? Вполне. Затем, по утверждению историка казачества Е. Савельева, встреча Разина и уже опального Никона случилась в Воскресенском монастыре – том самом Новом Иерусалиме. Сам Никон указывал, что казаки действительно приходили к нему в Воскресенский монастырь, предлагая: «Если захочешь, то мы тебя по-прежнему на патриаршество посадим, сберем вольницу боярских людей». Савельев же писал, что Разин заезжал к Никону и в ссылку в Белозерье, убеждая узника бежать с ним. Это могло произойти во время второго паломничества Разина в 1662 году на Соловки. Никон с 1658 года находился в ссылке в Ферапонтовом монастыре на Вологодчине (как раз на пути Разина на Соловки), и их встреча здесь вполне допустима, тем более что С. Соловьев приводит слова самого ссыльного патриарха о том, что приходили к нему казаки: «Федька да Евтюшка, а третьего позабыл как звали, которые были прежде на службе с князем Юрием Долгоруковым, сказались, будто они идут Богу молиться в Соловецкий монастырь, а они не богомольцы …звали меня с собою…» Никон, по его словам, им отказал, «от воровства унял», и «они пропали неведомо куда». Имя третьего казака Никон «забыл», но мы помним, что Разин в свое время был на службе у Юрия Долгорукого.

И уже в 1668 году, непосредственно перед началом восстания, в Ферапонтов монастырь приходили гонцы Разина, предлагали Никону принять их сторону. То есть контакты Никона с казаками продолжались в течение довольно длительного времени и не прекратились они и после начала восстания. Схваченный Разин на допросе «…со многих пыток и с огня сказал; приезжал к нему под Симбирск старец от него, Никона, и говорил ему, чтоб он шел вверх Волгою, а он Никон, со своей стороны пойдет для того, что ему тошно от бояр… А сказывал де ему тот старец, что у Никона есть готовых людей с пять тысяч человек на Белоозере». Визит гонца Никона подтверждали «товарищ его, Стенькин, Лазорка» и брат Фрол.

Скорее всего, Никон и Разин были знакомы задолго до восстания, что, учитывая возможное мордовское происхождение Разина, не покажется таким уж удивительным. Для нашего исследования важнее вопрос: кто же в этом тандеме был «ведущим игроком», а кто «ведомым»?

Мотивы Никона понятны. Патриарх, имевший в своих планах грандиознейшие преобразования церкви и общества, после разлада с царем понял, что его мечты осуществить через Москву Вселенское Православное Царство рушатся. Но вера в свою миссию, в свою «богоизбранность» не позволила упрямому от природы Никону отказаться от задуманного. Все попытки Алексея к примирению ссыльный патриарх отвергал, а посланник Никона говорил царскому чиновнику, что «патриарх на царя гневается». Опальный Никон был убежден, что «изменники» хотят царя «очаровать» или уже «очаровали», и он решает действовать, вспомнив о своем знакомце – донском казаке, с помощью которого можно смирить царя, а если не получится смирить, то и сменить. Тогда и возникает направленное к царю предупреждение Никона о будущем «разорении козацком».

Эта гипотеза не является «надуманной». Далеко не просто так Разин звал на борьбу с «изменниками, окружившими царя» и далеко не просто так выдвигал московскому престолу требование восстановить Никона на патриаршем престоле. Разинские «агитационные приемы» с лжецаревичем и лжепатриархом наполняются новым, глубоким смыслом. Дело в том, что Никон, желая с триумфом вернуться из заточения, большие надежды возлагал на сына «Тишайшего» царя – на царевича Алексея. И когда в Ферапонтов монастырь пришла весть о скоропостижной смерти царевича, эти надежды «все погибли». Но вскоре царевич «возрождается» в разинском стане в виде самозванца, «отрока 16 лет», выдаваемого за умершего Алексея Алексеевича. Причем «в паре» с «самим» гонимым патриархом. Этот мнимый «царевич» стал таким же знаменем восстания, как и имя патриарха Никона, и характерно, что слухи о чудесном спасении царевича, как и сам самозванец, появились только после начала движения Разина вверх по Волге. Впервые о нахождении «царевича» среди восставших заговорили в конце августа – начале сентября 1670 года, и благодаря этим слухам десятки тысяч крестьян поднялись на бунт.

Вспомним и о титуле патриарха, именовавшегося «великим государем». Ряд своих воззваний к народу Разин писал просто от «великого государя», не называя имени. Вот как выглядит одно из воззваний: «Пишет вам Степан Тимофеевич всей черни. Хто хочет Богу да государю послужить, да и Великому войску, да и Степану Тимофеевичу…». В другом воззвании: «Да пожаловать бы вам, порадеть за дом Пресвятые Богородицы и за Великого государя, и за батюшку за Степана Тимофеевича…». Имя государя не названо, и это можно объяснить «экономией места». Дескать, имя это известно, лишний раз прописывать его нужды нет. Но надо понимать, что в этот период на Руси так именовались две персоны – царь и патриарх Никон. Обладание подобным титулом было очень серьезным фактором для современников, не случайно Алексей Михайлович в момент окончательной размолвки с Никоном требовал от того отказаться от «именования себя Великим государем».

Допускаем, что в этих грамотах имелся в виду другой великий государь – ссыльный Никон, даже после извержения из сана не потерявший популярности в народе. Разин призывал недовольных послужить великому государю Никону, и такая служба в умах обездоленных была и почетной, и, говоря современным языком, «легитимной». Неслучайно пленных стрельцов казаки убеждали, говоря: «Вы бьетесь за изменников, а не за государя, а мы бьемся за государя». Очевидно, они имели в виду «царевича» и великого государя патриарха. Захваченные в плен разинцы «принимали смерть с мужеством необыкновенным, будучи в твердом убеждении, что умирают за правое дело».

Нам возразят, что темный люд не разбирался в титулах, но отнюдь – современники отмечали, что «московиты» с особенным упорством держатся титулов, и вопросы титулоименования для восставшей «черни» и казаков были не менее важны, чем для придворных царя. Весьма вероятно, что в данном случае этим великим государем был «батюшка простого народа Никон», как еще называли патриарха в «прелестных письмах» атамана. Конечно, само по себе это не является свидетельством главенства Никона над восставшими, но вот то, что при Разине постоянно находился эмиссар патриарха, наводит на определенные выводы.

Источники сообщают, что духовником атамана был некий черный поп Феодосий, «ходивший с кинжалом и посвященный в “замыслы” своего духовного сына. Он был полезен Разину и как проницательный сыщик, и как охранитель». Но этот же черный поп Феодосий фигурирует и в жизнеописании патриарха. Чернец дьякон Феодосий был приближенным Никона, которого последний использовал в своих интригах против недругов – Крутицкого митрополита Питирима и Чудовского архимандрита Павла, желая опорочить их перед царем. Феодосий разыграл отравление Никона, признавшись при «разоблачении», что его подговорили указанные иерархи.

Чернеца схватили, и Никон просит Алексея Михайловича поступить с Феодосием «по своей воле». Но взывает к милосердию царя, и Феодосия не казнят, не бьют кнутом, не сажают в острог. Черный поп был «сослан в Кабаловский монастырь и с того монастыря освобожден по государевой грамоте». Согласитесь, слишком мягкое наказание для человека, пытавшегося отравить патриарха? А последующее освобождение «по государевой грамоте» может говорить о том, что его освободил великий государь Никон. И уже потом этот Феодосий обнаруживается как духовник Разина. В. Буганов в своих комментариях к допросам разинцев пишет: «Интересно, что черный поп Феодосий, отец духовный Степана Разина, в свое время был у Никона в Воскресенском монастыре “во дьяконех”». Наш современник, историк С. Лобачев также отмечает: «Любопытно, что духовным отцом Разина был черный поп Феодосий, тот самый, который якобы намеревался отравить Никона в Крестном монастыре». Государева грамота освободила мнимого отравителя, а на самом деле близкого Никону дьяка, и тот прямиком направился к Разину, став при нем патриаршими глазами и ушами.

Участие на стороне восставших духовенства – как «белого», так и «черного» – тема в целом малоизученная. Священники и монахи активно действовали в восставшем войске, служа и писарями, и агитаторами, и простыми бойцами, и командирами подразделений. Разумеется, такое поведение духовенства можно объяснить состоянием самого русского общества перед началом разинского восстания. Это состояние было крайне нестабильным. Все было наполнено эсхатологическими ожиданиями – явившаяся в 1664 году над Центральной Россией комета, «звезда велика и долга по поднебесной широте борзолетящая», служила для людей подтверждением скорого конца света. Он, кстати, был назначен на 1669 год в полночь с субботы на воскресенье перед масленицей. В этом году многие крестьяне не стали пахать землю, перестали кормить скот. Люди каялись друг другу в грехах, молились и, надев белые одежды, ложились в гробы. «Кончина мира» не наступила, но волнения только усилились, и они не могли не коснуться рядового священничества.

Восстание народа, освященное именем гонимого патриарха, заставляло переходить на сторону повстанцев целыми приходами во главе со своими пастырями. В целом ряде городов бунтовщиков встречали с колокольным звоном и со священническим клиром во главе. Однако у священников было немало причин не принимать восстание, ведь Разин и разинцы в традиционной историографии выставляются гонителями духовенства. Мятежный атаман сам «…на Дону церквей Божиих ставить и всякого пения петь не велел, и священников с Дону сбил». По рассказам иностранцев, Разин «…грабил и осквернял храмы и все, что принесено и посвящено богу, при этом изгонял духовных лиц из их владений». Хрестоматийным примером гонений на священнослужителей стал эпизод расправы разинцев с Астраханским митрополитом Иосифом. Доставалось и простым сельским священникам, и тем не менее, духовенство сражалось на стороне восставших, и это стоит рассмотреть поподробнее.

Сельских священников, принадлежащих к «белому» духовенству, называли «бельцами». Участие в бунте «бельцов» историк Н. Фирсов объясняет как тяжелым материальным положением «белого» духовенства, так и их неприязнью к церковным новшествам Никона. Однако преждевременно говорить, что священники примыкали к бунту, потому что ими двигала борьба за «старую веру». Такого лозунга мы у разинцев не встретим. Историк С. Томсинский совершенно справедливо указывал: «Раскол как массовое религиозное движение начинает развиваться только после казни Разина. Широкие народные массы не были в курсе религиозных споров». Тогдашние вожди старообрядчества также обошли «козацкое разорение» молчанием. Протопоп Аввакум, один из главных противников Никона, нигде ни словом не упоминает о Разине и разинцах, хотя соловецким бунтарям сочувствует и пытается наладить с ними связь.

Впрочем, и в «Соловецком сидении» не все так однозначно. Традиционно считается, что соловецкие монахи протестовали против никоновских реформ, однако это несколько поверхностный взгляд. С уверенностью можно сказать, что жителям Соловков не нравились исправления богослужебных книг, но протест начался именно из-за нежелания принимать навязанного Москвой настоятеля. Сопротивление монахов продолжалось до 1676 года, причем до 1674 года они молились за царя Алексея Михайловича, оставаясь, таким образом, лояльными к царской власти.

Как мы уже говорили выше, на этом этапе церковных реформ лозунги раскола еще не зазвучали в полной мере. Речь шла об исправлении ритуалов и книг, и несогласные с этим церковники скорее рисковали попасть в число маргиналов, противившихся воле царя и патриарха. А вот разлад Никона с царем, его оппозиция как раз и могли быть причиной того, что многие священники, особенно в многонациональном Поволжье, вставали на сторону восставших. Дело в том, что среди сторонников Никона из числа духовенства отмечались как раз «попы мирские, яко Никонова предания ревнители, нарицаемии никониане…».

Эти «попы мирские», зачастую выдвинутые из среды самих верующих, нередко потомки коренных жителей Поволжья, и были тем отрядом духовенства, который поддерживал Никона. Весть о низложении популярного в народе патриарха без внятно высказанных обвинений облетела Российское государство «в мгновение ока», и тут уж каждый сам решал, за что пострадал Никон: за выступления против бояр или за «истинную веру». В самой клерикальной среде, видимо, уже проведена была черта между сторонниками и противниками Никона.

И убийство Астраханского митрополита было не следствием какого-то особого «безбожия» восставших казаков, а как раз следствием низложения Никона. Из правительственного «розыска о убиении Астраханского митрополита Иосифа сообщниками Разина» мы узнаем, что главным обвинением священнослужителя была его оппозиция Никону. «Снимайте с митрополита сан, он митрополит снимал же и с Никона патриарха сан». И пусть митрополит Иосиф среди снимавших сан с Никона не был, но он был одним из главных его противников и обвинителей. Таким образом, и в случае расправ с другими священнослужителями мы можем допустить, что речь шла о противниках Никона, его хулителях. То же и о сожжении церквей – церкви жгли не везде, и здесь следует согласиться с исследователями в том, что храмы уничтожались именно на землях изменников.

Среди восставших «низшее» духовенство играло важную роль, многие руководящие посты занимали люди духовного звания, и здесь, вероятно, главной была приверженность самих священников Никону. Документы тех лет пестрят упоминаниями «попов», «протопопов», «черных попов» и других духовных особ, находившихся в отрядах восставших и нередко руководивших этими отрядами. Историк Н. Фирсов пишет, что сам Разин, не будучи слишком религиозным, «у себя в войске оставил попов, не желая идти против привычек массы, но это были его попы, “воровские”, разинцы».

Эти «воровские» попы были повсюду. Известно, что одним из руководителей крестьянского движения под Козмодемьянском был соборный поп Михайло Федоров. Сподвижником Акая Боляева был поп села Никитина, взятый в плен в битве на речке Кандаратке и после допроса казненный. У самого Разина канцелярией заведовал поп Андрюшка. Агитатором был распоп (расстрига, бывший поп) Тимофей Иванов, который «…воровские казацкие заговоры писал». Н. Фирсов указывает: «…в актах отмечаются и другие попы, торжественно и соборно, с причтом, с хоругвями, иконами и хлебом-солью встречавшие “воровских людей”, наступавших всегда с красными знаменами и конскими хвостами на шестах. Были и такие попы, которые предводительствовали небольшими крестьянскими партиями и воевали не хуже казацких атаманов. Таков был, например, поп Савва, который во главе 18 человек крестьян, присоединившись к казакам, вел партизанскую борьбу со служилыми людьми».

Другим подобным отрядом было так называемое духовенство «черное». Нет, не архиереев и епископов имеем мы здесь в виду, хотя и среди них было немало сторонников как самого Никона, так и его идей. Говоря о «чернецах», мы имеем в виду такую категорию русского духовенства, которую в народе называли «черными попами». Это были крестьяне и холопы, уходившие от мира в монастыри. Там они принимали духовный сан, а затем возвращались к своим занятиям, а часто просто ударялись в бродяжничество. Таких священников называли «черными попами», «чернецами», «старцами». Впрочем, бывало и так, что беглые холопы самовольно накладывали на себя духовный сан, становясь таким образом неподвластными мирским феодалам. Учитывая, что это была сравнительно легкая возможность избежать закрепощения, тех и других развелось на Руси немало, так что Соборное уложение прямо предписывало судить таких «деятелей» в Холопьем приказе и дознавшись, самозваных «духовников» возвращать владельцам, а действительно постриженных в монашество отдавать на суд церковных властей.

У этих священнослужителей была прямая причина поддерживать Никона, так как он покровительствовал «чернецам», многие из которых были вчерашними «инородцами». «Черные попы» зачастую были представителями коренного населения, пытавшимися под покровом черной монашеской рясы найти облегчение от тягот жизни в крепостничестве. В значительной своей части разинские агитаторы как раз были «чернецами». Например, из документов известно, что пойманный в Нижнем Новгороде агитатор «чернец» Дорофей, пришел в город из Астрахани. По мнению исследователей, низовья Волги и Астрахань были гнездом разинских агитаторов, которые под видом «чернецов» бродили в народе. А если допустить, что это были не разинские агитаторы, переодетые «чернецами», а агитаторы Никона, настоящие «чернецы»? Жившие в окраинных монастырях сторонники Никона всемерно оказывали содействие его борьбе, которая в какой-то мере была и их борьбой, так как Никон в том числе боролся и за неподведомственность монастырей мирским властям.

Выше мы указывали на то, что бывший при Разине черный поп Феодосий вполне мог быть ставленником Никона. Здесь мы видим, что практически при каждом руководителе крупного повстанческого отряда находился поп или черный поп, а некоторыми отрядами впрямую руководили священники. Так не были ли эти священнослужители посланниками Никона, своего рода «комиссарами» этой, без преувеличения сказать, гражданской войны, представителями тайного штаба, из которого шло руководство восстанием?

Никон был для восставших фигурой знаковой. Тем более на Дону, где его реформы были приняты «официально», и решение об отказе от «старой веры» было узаконено на войсковом кругу в Черкасске в 1688 году. Сообщение о том, что во флотилии Разина есть два струга, обитых один красным бархатом для царевича, а другой – черным для патриарха, делают саму идею присутствия Никона среди восставших анекдотичной, чем-то вроде циркового представления. Если лжецаревич и был реальной фигурой, то Никон-то находился в далекой ссылке, и вряд ли Разин мог долго дурачить своих сподвижников. Но сообщение современника о том, что у разинцев был всего лишь портрет патриарха, все ставит на свои места.

Восставшие имели портрет Никона как образ духовного руководителя и надеялись, что он вскоре присоединится к ним. Имя низложенного патриарха было серьезным стимулом для восставших, да и, судя по всему, для самого Разина.

Из текста допроса пленного разинца, включенного в «наказную память» Разрядного приказа, известно следующее: «Да он же говорит: – Пойдет-де он, Стенька, в Русь, будет с ним заодно чернь да московские стрельцы, и они де бояр побьют заодно. Да они же, воровские казаки, говорят меж собой непрестанно и похваляют бывшего патриарха Никона: напрасно-де бояре с Москвы его согнали, а он же, Никон, им был отец. А когда Стенька Разин будет в Казани, или в Нижнем Новгороде, и он-де, Никон, будет на Москве по-прежнему. А на што-де было его, Никона, с Москвы изгонять, как-де бы его не изгоняли, а от Стеньки бы Разина такой смуты не было…» Дальше в записи допроса сказано: «…Да они же, будучи на Царицине многажды слышали, как казаки меж собою похваляют патриарха Никона, он-де патриархом в Москве будет по-прежнему. А придя на Москву, Стенька бояр и всяких начальных людей побьет, а Никона возьмут на патриаршество. А нынешнего патриарха казаки бранят матерно».

Важно иметь в виду, что любое вооруженное выступление стоит немалых денег. Какие бы идеи не двигали восставшими, вооружение, экипировку, фураж и пропитание одним грабежом добыть невозможно. Нужны серьезные материальные средства, ведь, по сведениям иностранцев, армия Разина насчитывала 30 тысяч «хорошо обученных солдат, которых хорошо оплачивают и кормят». Им вторят и русские документы – из отписки алатырского воеводы А. Бутурлина известно, что всем вступившим в армию Разина «…будет жалованье по пяти рублей, да по зипуну». То есть не только агитационная работа, но и снабжение, и денежное довольствие в армии восставших было налажено.

Безусловно, Разин, взявший немалую добычу в персидских походах, мог себе позволить снарядить крупный военный отряд. Однако не надо забывать, что вся добыча, взятая в казацких походах, немедленно «дуванилась» между участниками, доля атамана, какой бы огромной она не была, все-таки не могла покрыть расходов на содержание целой армии. Да и отряды восставших, действовавшие в нижегородском Поволжье и в Заволжье, были оторваны от Разина и не могли бы воспользоваться финансовой помощью атамана, даже если таковая и была бы. А вот Никон, на протяжении своей патриаршей деятельности имевший доступ к неограниченным ресурсам, вполне мог себе позволить такую армию содержать, тем более что опыт такой у него имелся, вспомним патриарших стрельцов.

Располагал ли опальный патриарх возможностями для содержания и снабжения огромной армии? Несомненно, ведь патриарх в период своего могущества владел огромными средствами и, будучи человеком практичным, делал «запасы» на «черный день». Неслучайно Никон после размолвки с Алексеем Михайловичем в своих письмах к царю оправдывался, отметая царские упреки в том, что он «много казны с собой взял». Очевидно, при дворе такое мнение существовало – в декабре 1662 года царь поручил своим боярам расследовать, «сколько Никон во время своего патриаршества …взял из домовой казны денег …поехавши из Москвы». Расходы, в которых Никон отчитывался перед царем, говорят о том, что он имел доступ к колоссальным суммам. Содержание огромной армии, насчитывавшей, по подсчетам современников, от 120 до 150 тысяч человек, было по карману только серьезному бюджету, каковым мог обладать «запасливый» московский патриарх.

Отдельного упоминания стоит известие о «печати Никона», стоявшей на «воровских грамотах». Известно, что собственную печать ссыльный Никон увез с собой. Но и под «воровскими грамотами» восставших стояла именная печать Никона. Согласно жизнеописанию патриарха, именная серебряная печать («надпись») с текстом о страданиях Никона «за слово Божие и за Церковь» была изготовлена для Никона после его ухода с патриаршего престола и была увезена им в ссылку. А потом оттиски этой печати обнаружились на воззваниях Разина к «черни». Объяснить это случайным совпадением нельзя.

Автор жизнеописания Никона Иоанн Шушерин, которого С. Соловьев называет Иваном Шушерой, всячески стремясь «обелить» своего патрона, пишет, что «надпись» Никона похитил изготовивший ее «сребродел» монах Иона – пьяница и плут. Этот «окаянный» Иона бежал из монастыря вместе с печатью, которую «всем показывал, порицая святейшего патриарха». Мы в этом видим следы попытки Никона оправдаться перед царем тем, что печать у него похитили, хотя наличие ее оттиска на воззваниях восставших – прямая улика против патриарха.

Ход восстания указывает на то, что далеко не один Разин был его верховным руководителем. Судите сами: после разгрома Разина под Симбирском и его бегства на Дон восстание в междуречье Оки, Волги и Суры только сильнее разгорелось, а самые большие сражения произошли в октябре-ноябре, когда атаман «собирался с силами» в Кагальнике. При этом Разин незадолго до поражения призывал к себе под Симбирск атаманов, действовавших в нижегородском Поволжье, но не все откликнулись на этот призыв. Михаил Осипов, поднявший на бунт Курмыш, Ядрин, Лысково и Мурашкино, ушел к Разину, а, например, атаманы Свищев и Васильев призыв Разина проигнорировали, сочтя более важным делом осаду Арзамаса. Несмотря на разгром Разина под Симбирском, бои в Среднем Поволжье развернулись серьезные, с участием десятков тысяч повстанцев. Чаша весов колебалась достаточно долго, и любопытно, что именно в этот период, в конце октября, «вор Илюшка шел из Галича недалече», то есть атаман Илья Пономарев с крупным отрядом восставших подходил к Вологодчине – месту заточения Никона.

Складывается впечатление, что повстанцами, действовавшими на территории Волго-Окско-Сурского междуречья, руководил кто-то другой, а не Разин, и руководил очень умело. Не зря историк утверждал, что «когда присматриваешься к карте движения красных (разинских – авт.) войск, то поражаешься их правильным действиям. Такое расположение действующих армий требует знания местности, хорошо поставленной разведки, связи и знания противника». Разин «зализывал раны» на Дону, а атаманы М. Харитонов, Л. Федоров, А. Боляев и др. вели в бой многотысячные армии, имевшие артиллерию и другие признаки регулярного войска. Причем составлены эти армии были не из донских казаков, а из местных «инородцев» – мордвы, марийцев, татар, чувашей, а также русских крестьян. Историк указывает, что в пятнадцатитысячной армии, собранной Осиповым для похода на Нижний Новгород, было не больше ста казаков.

Кто-то же руководил восставшими – и руководил очень умело. Цели этого руководителя (или руководителей) очевидны. Взять Арзамас, чтобы перерезать главный сухопутный тракт, связывавший низовья Волги и Москву. Взять Нижний, чтобы перерезать главный водный путь, соединявший Астрахань, Москву и Казань. И уже отсюда грозить оголодавшей без волжской торговли Москве, требуя вернуть патриарший трон законному владельцу. Или сместить несговорчивого царя, расправиться попутно с боярами и поставить лже-Алексея на царство. Для России правление самозванца было не ново, тем более что реальным правителем был бы другой «кандидат». Вот какая картина вырисовывается, если допустить, что одним из руководителей восстания был ссыльный патриарх.

Заметим, что Никон, бывший уроженцем Нижегородского уезда, связь с малой родиной в ссылке не терял. Источник сообщает, что Никона постоянно посещали родственники из Курмыша на Суре. А ведь именно Курмыш сделался первой ставкой разинского эмиссара Максима Осипова, где его встретили с почетом, с образами, во главе с курмышским воеводой и духовенством. Сюда Осипов привел «Нечай-царевича» – родственника Степана Разина. Отсюда восстание распространилось на Лысково и Мурашкино. Лысково и Мурашкино находятся в непосредственной близости от родного села Никона – Вельдеманова, и, вероятно, поэтому они вскоре стали центрами восстания в крае, населенном соплеменниками ссыльного патриарха. Эти соплеменники, очевидно, и были главными заводилами бунта, иначе современник не вставил бы в свой рассказ о восстании ремарку о том, что царские палачи «…никого не наказывали строже, чем пленных казаков мордвинов…». Это указание позволяет сделать вывод о том, что мордва была у карателей на «особом счету», а сообщение другого современника о том, что вместе с Разиным повстанческой армией руководил «патриарх Demainzone», говорит о более деятельном участии Никона в событиях сентября – ноября 1670 года, происходивших в очерченном выше регионе. Условным переводом загадочного имени упомянутого патриарха в данном случае может быть «низложенный».

Восстание в конечном итоге было подавлено, Разин был схвачен и казнен, как и другие предводители, но Никон, хоть и находившийся под подозрением, сумел уйти от ответственности. Он не отрицал, что восставшие пытались с ним связаться, но наотрез отказался от обвинений в сотрудничестве с ними, про которое говорили допрошенные повстанцы. Свое предупреждение о «разорении козацком» Никон теперь уже выдавал за «прозорливость» и пытался вызвать жалость царя, говоря ему: «Теперь я болен, наг и бос, и креста на мне нет третий год». Известно, что в отношении родственника «назначенного» Разиным «царевича» – князя Черкасского следствие было тщательным, допросы вел сам царь. Но нет ничего, что бы говорило о таком же следствии в отношении Никона. Впрочем, в 1671 году условия проживания Никона в ссылке были ужесточены. Была усилена охрана кельи, по дорогам к монастырю были расставлены караулы.

Очевидно, что главную роль в том, что Никон избежал преследований, сыграло то, что Алексей Михайлович очень благоволил опальному патриарху. Он испытывал глубокую личную благодарность к Никону за благодеяния, оказанные патриархом царской семье. Эту благодарность царь открыто высказывал еще в 1669 году на Соборе, когда патриарха обвиняли и лишали сана. Алексей «Тишайший» прилюдно поклялся, что за сделанное предстоятелем добро даже мысли не допустит о казни Никона. Царские клятвы дорогого стоят, и благодаря им в отношении патриарха, с именем которого на устах шли в бой повстанцы, не было никакого серьезного расследования.

К тому же, вероятно, Разиным была уничтожена или спрятана переписка со ссыльным патриархом, что не позволило впрямую обвинить Никона. Известно, что в разгар восстания Никон говорил своим келейникам, что когда поймают «воровских казаков», утверждавших, что у них есть корреспонденция от патриарха, то его писем при них не найдут, потому что их там никогда не было. Действительно, таких писем не нашли, и в этой связи важным нам кажется сообщение о малодушии младшего брата Разина – Фрола Разина, который перед казнью выкрикнул «слово и дело государево» и сказал, что знает, где Степан Разин спрятал некие важные бумаги. Казнь была немедленно отменена, и Фрол прожил еще пять лет, пока эти бумаги искали. Впрочем, Фролу это не помогло, и когда бумаг не нашли, его казнили. Не эти ли бумаги, которые так тщательно спрятал Разин, могли указать на причастность Никона к восстанию?

Ни слова об участии Никона не было сказано и в обвинительном приговоре Разину, и даже наоборот: формулировка об использовании имени ссыльного патриарха восставшими скорее выгораживала Никона, делая его жертвой разинского обмана. Несмотря на явные следы участия Никона в деле восстания, благодаря вмешательству Алексея Михайловича, начиная с 1672 г. и до смерти царя 30 января 1676 г., режим заключения низложенного патриарха был очень облегченным. В этом, и в неоднократных щедрых царских милостынях, и во внимании к просьбам Никона мы видим единственно следствие огромного расположения царя к своему «собинному другу», которого и в ссылке, после всех событий разинского бунта, он называл «святым и великим отцом».

Ссыльный патриарх, безусловно, мог рассчитывать только на личное расположение царя, так как боярское окружение жаждало его крови. И его расчет сработал. Кроме того, Алексею пришлось учитывать и общественное мнение. Что было бы, если бы и внутри страны, и вовне было объявлено, что к руководству восставшими причастен человек, которого сам же «тишайший» царь и объявил великим государем, практически своим отцом. Возможно, Алексей Михайлович подспудно желал, чтобы это оказалось неправдой, и после того как прямые доказательства найдены не были, постарался дело быстро свернуть, тем более и сам Никон, потерпевший такие поражения, больной и надломленный, опасности уже не представлял. Об этом говорит его мелочная тяжба с монахами Кирилловского Белозерского монастыря из-за недостаточного, по мнению Никона, снабжения его продовольствием. Некогда патриарх могущественной церкви теперь мелочно ссорился с монахами, писал на них доносы и обвинял их в «напускании ему в келью чертей». Царь терпеливо принимал все его жалобы и успокаивал Никона, посылая ему подарки и деньги.

Несмотря на такие перемены, в Никоне, по словам историка, «выказалось» другое его стремление к «высшей деятельности». Никон стал лечить людей, и под конец его жизни в келью к патриарху набивалось немало страждущих исцеления и отовсюду стекались больные. А звание патриарха ему вернул сын царя Алексея – Федор Алексеевич, и тело Никона захоронили в его детище – Новом Иерусалиме.

На основании вышеизложенного мы допускаем, что во главе организации крупнейшего выступления крестьян и казаков, случившегося во второй половине XVII века, стоял не один только буйный донской атаман Степан Разин, а еще и низложенный патриарх Никон, который в достижении своих целей использовал атамана и его удальцов как катализатор восстания. Разин по каким-то причинам не выдал своего патрона даже под пыткой, и в числе таких причин мы видим возможное общее этническое происхождение, а также исключительную веру Разина в «святость» Никона и его дела.

Однако тот факт, что Разин, от которого во время пытки требовали указать, «что стало причиной его злого умысла», отказался говорить об этом с палачами, прося о встрече с государем, говорит нам о том, что донской атаман мог приберечь свой «последний козырь» для спасения жизни. Разин настаивал на личной встрече с царем, которому он «без пытки и совершенно свободно поведает всю правду, в том числе и о причинах своего выступления». Возможно, мятежный атаман хотел выдать царю главного виновника в обмен на свою жизнь. И считал, что царя он сможет убедить – в отличие от пытавших его бояр.

Напомним, что еще до пытки Разин указал на своего крестного отца Корнея Яковлева как бывшего своего соратника, но бояре ему не поверили. Придворные удержали Алексея Михайловича от личной встречи с мятежником, и тайну свою Разин унес с собой.