Вмешательство. Пресечении деятельности людей на Земле. 2 часть.
ВМЕШАТЕЛЬСТВО. Часть вторая.
Предыстория:
Канадскую писательницу-фантаста Саманту Август среди бела дня похищает НЛО.
Очнувшись, она обнаруживает себя на борту инопланетного базового звездолета. С ней начинает общаться искусственный интеллект Адам, представитель трех высокоразвитых цивилизаций, и предлагает стать посредником при Первом Контакте.
Триумвират видит недостатки человечества – насилие и разрушение экосистем – и поднял вопрос о возможном пресечении деятельности людей на Земле.
Начинается Вмешательство.
Первая фаза Вмешательства сделала невозможным любое насилие, войны потеряли смысл, никто никого не может убить: силовой барьер мгновенно останавливает любую агрессию, вплоть до бытового насилия. Но сам себе нанести вред может - вмешательство не блокировало выбор человека на самоубийство.
Наркотики не действовали, наркоманы волей-неволей стали приходить в себя.
Невозможно стало добывать из недр Земли газ, нефть, уголь, вырубать леса, ловить тралами рыбу в огромных количествах и так далее.
Торговля оружием потеряла смысл.
На планете теперь нет голодных, всем всего хватает.
У многих стали меняться жизненные ценности.
* * *
«Но скоро пейзаж у него внутри начал меняться. На душной, бесцветной пустоши закипела жизнь. У горизонта он теперь видел чудовищных размеров горы - и знал, что рано или поздно на них предстоит взобраться. С каждым шагом спотыкаясь о незнакомые чувства. Вину. Стыд.
Раскаяние.
Из этого он заключил, что инопланетяне запустили лапы не только в экологию, борьбу с голодом и болезнями. Они также сумели забраться к нему в голову и принялись ковыряться в шестеренках его эгоизма.
У него была полная кладовая великолепных оправданий и рационализаций для всего, что он сделал и что еще сделает. Персональные запасы непоколебимой правоты. И все оказались бесполезными. Охренительно бесполезными».
* * *
Далее одна из многих бесед между похищенной писательницей-фантастом Самантой Август и искусственным интеллектом Адамом. Адаму необходимо было получить согласие от Саманты - стать посредником между инопланетным альянсом и людьми.
* * *
«Она помолчала, потом покачала головой.
- Мне нужно поговорить с мужем. Сесть с ним рядом и говорить всю ночь, пока у нас не кончатся слова. А потом выйти наружу и увидеть восход.
– За вашим мужем постоянно следят электронные системы наблюдения.
– Ну еще бы. Канадское правительство подсуетилось?
– Как ни странно, американское.
– А, ну да. Суверенитет зависит от того, у кого ружье побольше. – Она остановилась. – Вы же можете их заблокировать?
– Да, но это лишь усилит их панику.
– В прежние времена они бы его попросту похитили и вывезли. Только сейчас уже не прежние времена, так? Заблокируйте их, Адам. Пусть паникуют.
– Хорошо. Однако организовать ваш физический визит к мужу окажется нелегко.
Она покачала головой.
– Сама понимаю. Об этом не беспокойтесь. Но эсэмэсками я тоже сыта по горло. Мне нужно слышать его голос. А ему – мой.
– Я понял. Приступаю к соответствующим приготовлениям. Тем временем, Саманта, не хотите ли возобновить дискуссию о религиозных кризисах, вызванных нашим появлением?
Она села на кровать и принялась тереть глаза.
– Вот как так может быть, что столь сильная вера на поверку оказывается столь хрупкой?
– Вера, Саманта, похожа на карточный домик, в котором человек живет, – отозвался Адам. – Хрупкость такой конструкции всепроникающа, пусть внешне это и не всегда заметно. Чем уверенность яростней, тем она уязвимей. Наше прибытие и Вмешательство пошатнули эту уверенность очень во многих. Далее следует исследовать подобные убеждения более подробно. Во-первых: человечество одиноко, над ним Бог, все остальное – дикие звери. Второе: Божий дар – пробудившаяся душа – предназначен исключительно людям. Третье: каждый из установившихся религиозных институтов человечества объявляет себя единственным законным путем к Богу. Четвертое: ваша планета – единственный дом избранных детей Бога. Пятое: человеческое превосходство и доминирующее положение есть желание Бога и Его воля.
– Хорошо, – прервала его Саманта и кивнула, не отрывая ладоней от лица. – Итак: человечество между Богом и дикими зверями не одиноко. Два: искра Божия рассеяна по значительно более широким просторам, чем считалось, тем самым наше чувство исключительности умаляется. Три: к Богу есть множество дорог. Четыре: мы не уникальны, дети Божии населяют бесчисленные планеты по всей Вселенной. И, наконец, пять, и это уже серьезно, потому что нас сшибли с пьедестала, на котором мы могли считать любые свои действия по отношению к прочим существам оправданными Божьей волей. Поскольку появились вы, изменили правила и отчетливо дали понять, что руководим здесь уже не мы. – Она отняла руки. – Уже достаточно?
– Добродетель скромности очень часто путают со стыдом, – сказал Адам. – Что, впрочем, не означает, будто стыдиться нечего.
– Ой-ой. – Она сумела выдавить улыбку. – Разве вы еще не поняли? Как раз постыдные-то вещи первым делом и заметаются под ковер. История постоянно переписывается. Правду препарируют, преступления вымарывают. – Она пожала плечами. – Хотя какова в этом доля механизма, необходимого для выживания вида? Не позволяющего нам сойти с ума?
– А какая доля позволяет продолжать преступления, возобновлять жестокость, неуклонно придерживаться откровенно разрушительной линии поведения?
– Полегче, – пробормотала она, – у вас из-под доброй улыбки начинают клыки выглядывать.
– И все-таки вынужденное отречение, Саманта, вызвало наиболее яростную из всех реакций. По сравнению со всеми прочими формами Вмешательства. К зонам отчуждения уже в основном привыкли. Окончание войн и вооруженных конфликтов начинает менять дипломатию, принципы переговоров и компромиссов. Даже глобальный рынок по мере возможности подстраивается к исчезновению целых отраслей промышленности. Правительства переопределяют свою роль в качестве опоры стабильности, уже породив примеры невиданного ранее сотрудничества. Продолжает меняться система ценностей, лежащих в основе политических партий.
– И все же.
Адам на время умолк, потом искусственный интеллект подтвердил:
– Да.
Ее внимание снова вернулось к сценам на экранах.
– Свобода или смерть. Экспоненциальный рост количества самоубийств…
– Он не повсеместен, Саманта.
– Да.
– Культуры, в которых коллективистские концепции успешно компенсируют индивидуализм, быстрей приспосабливаются к Вмешательству.
– Некоторые люди не любят, когда им говорят, что можно, а что нельзя.
– Некоторые люди используют это в качестве внутреннего оправдания того, что ведут себя как сукины дети.
Саманта удивленно рассмеялась, потом покачала головой.
– Такие люди не любят, когда их так называют. Когда-то средства массовой информации именно так и поступали, называя черное черным. Но потом они сделались частью системы, продались, и теперь просто тянут партийную лямку. Примерно тогда же мы утратили коллективную способность приходить по поводу некоторых вещей в такое негодование, что оно заставляло нас что-то предпринять по этому поводу.
– Личная свобода, Саманта, утрачена людьми давным-давно. Осталась лишь иллюзия, пусть и тщательно оберегаемая, но все же иллюзия. Могу я спросить вас, какой основной фактор ответствен за утрату людьми свободы?
– Экономика.
– Да. Капитализм основан на избирательном применении свободы к некоторым за счет всех остальных.
– Но каждый раз, когда он рушится, Адам, на его месте возникает нечто столь же уродливое, если не хуже.
– На этот раз будет по-другому, – ответил искусственный интеллект.
– Гарантируете?
– Саманта, что с экономической точки зрения происходит, когда чего-то слишком много?
– Оно обесценивается.
– Верно. А что случится, когда всего слишком много?
– Экономика рухнет. То есть… чего угодно может быть слишком много, но не свободы же?
– Ценность свободы еще никому не удалось убедительно измерить с экономической точки зрения, – сказал Адам, – по той простой причине, что свобода – это абсолют, в действительности никогда не существовавший. Но давайте на время забудем о свободе и вернемся к вопросам дефицита и изобилия. Как вы справедливо заметили, если всего будет слишком много, экономика рухнет и системе ценностей, основанной на обмене, придется искать новую парадигму. И что же в таком случае возникнет на месте ее экономики в нынешнем человеческом понимании при наступлении изобилия?
– Я не знаю.
– Однако, Саманта, ответ очень простой. Свобода. Возникнет такая свобода, которой человечество доселе еще не испытывало. Но остается вопрос, как именно вы распорядитесь этой свободой.
Она задумалась. В ее мире, в ее время слова настолько утратили силу, что она постоянно чувствовала себя на грани отчаяния – хотя и здесь наблюдался дисбаланс, поскольку способность злых слов ранить человеческую душу никуда не делась. А вот слова сострадания казались безнадежно мертвыми, похороненными под многими слоями вполне обоснованного цинизма. Добродетель было слишком легко приспособить и извратить, открытость, честность и сострадание порой превращались в свою противоположность. Как намекнул Адам, сукины дети побеждали, отравляя тем самым и существование всех остальных.
И однако в основе всего лежали слова, пусть и непроизнесенные.
Верования, основные аксиомы, никем не оспоренные утверждения – все вместе они как бы объявляли, что представляют собой самоочевидную истину.
Которой на деле не были.
Вмешательство бросило вызов человечеству на этом, базовом уровне, подробно разбирая самоочевидные утверждения и демонстрируя их ложность. Но понимание того, что это вовсе не обязательно так, должно еще отвоевать позиции у это так, и никак иначе. Саманта не была уверена, что это возможно.
– Мы подключились к телевизору вашего мужа, чтобы предоставить вам возможность видеть друг друга и разговаривать в более привычной манере.
– К телевизору? Хэмиш отродясь не смотрел телевизор.
– Он начал. Поскольку вас нет, и поскольку каждый день появляется чрезвычайная информация.
– Он новости смотрит? Выходит, ему и правда тяжко.
– Мы еще раз просим прощения.
– Да, и у нас телевизор без встроенной камеры, как вы собираетесь все организовать?
– Всеобъемлющее присутствие.
– А. Ну да. – Она встала, подошла к ближайшему экрану, потом остановилась, расправила плечи и попыталась разгладить одежду. – Как я выгляжу? А, не важно. Ах да, Адам, у вас здесь возможна хоть какая-нибудь приватность?
– Разумеется. Как только связь будет установлена, я полностью заблокирую комнату. Когда вы, Саманта, будете готовы вернуться к нашим увлекательным дискуссиям, просто назовите меня по имени, и наш контакт восстановится.
Изображение с места массового самоубийства у нее перед глазами мигнуло, потом погасло.
– Ну вот, ничего не вышло, – пробормотала она.
Мгновение спустя перед ней появилось изумленное лицо мужа.
– …и я сказала, что согласна. Но теперь опять сомневаюсь.
Выражение лица ее мужа было серьезным. Она подозревала, что это выражение хорошо знакомо его пациентам. Он внимательно ее слушал, сам говорил мало, только слушал. Первоначальная вспышка радости, облегчения и удовольствия была уже позади, но Саманта обнаружила, что чувства продолжают ею руководить, что она откровенна, как почти никогда прежде. В конце концов, она ведь компетентная и уверенная в себе женщина. Не сказать чтобы впала в истерику. И руками тоже пока не размахивает.
Какое-то время он собирался с мыслями. Его ладони, сжимавшие стакан с виски, казались вылепленными мадам Тюссо. Они вообще не шевелились – к определенному ее облегчению, поскольку пить ее муж не слишком умел. Конечно, перебрать теперь было невозможно при всем желании. Однако оставалась возможность психологической зависимости, требующей воспользоваться тем, что под рукой, будь то виски, морфий или черт знает что.
* * *
– У Первого Контакта руки в крови. Он довел людей до крайностей, разрушил их жизни, раздавил мечты и надежды. Хэмиш, как я могу участвовать в подобном? О моей совести ты подумал?
Он откинулся на спинку кресла и звучно выдохнул.
– Да, совесть. Позволь, я кое-что расскажу тебе про совесть. Быть медиком, Сэм, означает принять на себя ограничения, которые ни в коем случае не следовало бы принимать, тем более если клятва Гиппократа для тебя хоть что-то значит. Даже здесь, в Канаде, существует иерархия применяемых средств. Самое дорогое неизбежно используется реже всего, обычно – в качестве последней надежды. Это относится к лекарствам, диагностике, курсам лечения – ко всему. – Руки наконец шевельнулись, избавились от восковой неподвижности – он поставил стакан, чтобы беспомощно ими всплеснуть. – Пациент описывает мне свои симптомы, и что, моя первая мысль – отправить его на томографию? Нет. Если я так поступлю, и все остальные доктора будут поступать именно так, за сколько месяцев вперед ему придется записываться? И сколько все будет стоить? Томографы недешевы и быстро изнашиваются.
– Значит, медицинская система у нас паршивая.
– Система такая, какой мы ее сделали, Сэм. Все определяется доступностью и ценой. Даже прочно застряв внутри этой системы, мы ее обожествляем, а если приходится нарушать неписаные правила, считаемся с возможными рисками.
– Однако спать тебе все это не мешает.
Он удивленно задрал брови.
– Ты так думаешь?
Саманта помолчала, потом вздохнула.
– Хэмиш, я ничего этого не знала.
– Ты и не должна была.
– Эти мужчины!
Он иронически улыбнулся – улыбкой, которую она так любила.
– Эти женщины! Разговорами совесть не облегчишь.
– Скажи это католикам.
– Нет же, дорогая, – покачал он головой, – я не ищу ни прощения, ни отпущения грехов. Вместо этого я день за днем пытаюсь выправить несправедливость собственной работой. Кроме того, я по-настоящему забочусь о своих пациентах. О всех без исключения. И когда мне приходится в беседе с семьей сообщать дурные вести… я вовсе не безразличен к их горю, поскольку тоже его чувствую. Мне тоже больно. Не раз и не два они нетвердой походкой выходили из моего кабинета, а я оставался сидеть и плакать прямо за собственным столом. Такова, Сэм, моя ноша. Это не так много. Ее никто не видит, и во всем этом, наверное, немало эгоизма, но другой у меня нет.
– Но я не знаю, что делать мне.
Он снова улыбнулся.
– Обратись к литературе, дорогая.
– Ты о чем?
– Без тяжких переживаний невозможен катарсис.
– Ха-ха. Только это, Хэмиш, не книга, а я в ней не героиня. Я немолодая чудаковатая тетка, склонная говорить гадости. Во всяком случае, меня не раз описывали именно в таких терминах.
– Ибо от подобных тебе исходит мудрость.
– Типичная фальшивая цитата.
Он лишь пожал плечами.
– И я все равно не знаю, что мне делать.
– И ты у меня спрашиваешь?
– Не знаю. Наверное.
– Ты спрашиваешь, что бы я сделал на твоем месте?
Она прищурила глаза.
– Ты же знаешь, что я подтекста подобных вопросов не переношу.
В ответ он сделал невинное лицо.
– Это какого же подтекста? Женщине надлежит искать совета у мужчины?
– Повезло тебе, что я тебя люблю даже тем сукиным сыном, каким ты иной раз бываешь.
– Ой. Следи за грамматикой, дорогая.
– Ладно, я снимаю все свои вопросы. И потом, ты прав. Что бы ты сделал на моем месте – твое дело.
– А что сделаешь ты – твое.
– Ты и сам можешь видеть, насколько я не в себе, раз меня тянет на подобные мысли. Сама понимаю, что это издержки патриархата.
– Нелегок путь перед тобой.
– Благодарю, мастер Йода. Если что, можно на вас сослаться?
Их взгляды встретились, задержались, потом он протянул к ней раскрытую ладонь, словно пытаясь достать до нее сквозь телеэкран. Глаза у Саманты сделались мокрыми. Она протянула руку ему навстречу.
Ее ждала полная тяжких переживаний ночь, но она знала – прочитала в его глазах, – что он проведет ее с ней рядом. Больше никаких слов уже не требовалось.
2018
Это отрывки из книги - Радость словно нож у сердца. Автор Стивен Эриксон.