Генерал от литературы: Гоголь был щеголем и страдал из-за невысокого чина
Наверное, сам Николай Гоголь мог бы написать о своей смерти что-нибудь в этом роде, такую вот уютную малороссийскую пастораль. Или завернуть покруче. Дескать, волею Божьей помре чиновник восьмого класса, коллежский асессор, урождённый Яновский, что не составило большой потери для Отечества, поскольку таковых, согласно последней ревизии чиновничьего состояния, насчитывался 4671 человек.
Жир и сопли
Нечто подобное всегда приходит на ум, как только заходит разговор о Гоголе. Как же - один из самых загадочных и мистических писателей, вся жизнь да и смерть которого окутана тайной. Даже сейчас люди, вроде бы умные и проницательные, не могут избавиться от какого-то потустороннего флёра: «Эти женские крылья двубортных волос, носик, остекленелые глаза, не то халат, не то шлафрок, затянутый на впалой груди… В чертах его лица сквозит тот ещё маньячина!» Большое спасибо школьному преподаванию литературы - мы всегда видели только такого Гоголя. Солидный мрачный тип, изображённый исключительно в тёмных, трагических, даже похоронных тонах. Весь в серьёзных раздумьях на тему «А как же Родина?». Ну и, разумеется, смех - только сквозь слёзы.
А между тем Николай Васильевич был большой щёголь и редко когда носил свою знаменитую тёмную шинель с пелериной. Вот он в период своего расцвета, только что издавший «Мёртвые души»: «Гоголь был расфранчён как никогда. Серая шляпа, голубой жилет, малиновые панталоны». А вот он за три года до смерти, уже больной, подверженный обморокам и фобиям, когда, казалось бы, не до щегольства: «Гоголь явился в ярко-жёлтых нанковых панталонах, светло-голубом жилете с золотыми пуговками, в тёмном синем фраке с большими золотыми пуговицами и в белой пуховой шляпе». Даже сейчас такие наряды назвали бы кричащими и попугайскими, а по тем временам - сплошной «эль скандаль при посторонних». Круче в плане одежды отжёг, наверное, только Маяковский со своей знаменитой жёлтой кофтой, но то уже будут другие времена. Он же, кстати, претендует на место первого эпатажника, или, если угодно, панка отечественной литературы. Однако, думается, всё-таки проигрывает в этом соревновании Гоголю.
Вот кто исполнял реальный панк-рок и в литературе, и в жизни. И как же ему за это доставалось! Безмозглых болванов, которые уверены в том, что «когда фея сморкается, ребёночек рождается» и что «литература есть нечто возвышенное и возвышающее душу», Гоголь дико бесил. Подумайте сами: какой ужас, какой моветон - в этих его «Похождениях Чичикова» один сын Манилова, Алкид, жадно грызёт баранью кость, пачкает себе щёки мерзким застывающим жиром, а другой, Фемистоклюс, и вовсе за обедом роняет из носа в суп длинную зелёную соплю. Впору негодующе воскликнуть: «Кель кошмар, господа!»
Враг России?
И ведь восклицали, причём неоднократно и публично, чуть ли не заходясь в истерике. Например, писатель Николай Полевой в журнале «Русский вестник»: «Гоголь есть не что иное, как ложь, кривлянье балаганного скомороха. Он хочет учиться языку в харчевне, его восхищает всякая дрянь. Милостивый государь, вы слишком много о себе думаете. Оставьте в покое ваше «вдохновенье» да поучитесь, наконец, русскому языку!» Друг Гоголя Николай Прокопович вспоминал: «Один почтенный наставник юношества говорил, что сочинения Гоголя не должно брать в руки из опасения замараться. Всё, в них заключающееся, можно найти среди подлого народа на блошином рынке». А известный картёжник и дуэлянт Фёдор Толстой - «Американец» высказался просто и чётко: «Гоголь - враг России. Его следует в кандалах отправить в Сибирь».
Враг не враг, но в своих путешествиях по Европе Гоголь издевался над иностранными пограничниками вполне в стиле современных рок-звёзд бунтарского направления. Но при этом весьма патриотично. Историк Михаил Погодин в своих путешествиях с Гоголем был свидетелем таких вот сцен: «Паспорт никому не показывал, говоря, что русскому человеку он без надобности. Станут спрашивать - примется спорить, браниться и, глядя в глаза полицейскому чиновнику, начнёт по-русски ругать на чём только свет стоит и его министерство, и его императора, и самую страну… Но таким тоном и таким голосом, что полицейский, ничего не понимая, думает слышать извинения. Преуморительные были сцены!»
Самое «преуморительное» состоит в том, что именно такие по-хорошему безумные парни, а вовсе не высокодуховные «радетели о счастии народном» умудряются сорвать банк и выбиться в прижизненные памятники самим себе. И это кажется только справедливым. Гоголю всего-навсего 34 года, а критик Михаил Катков спокойно заключает: «Россия гниёт, Запад околевает, как собака на живодёрне, но надо всем царит в непоколебимой высоте Гоголь». Писатель запросто приравнивается к целой стране - такому и Толстой мог бы позавидовать. Конечно, ему было приятно осознавать себя самым главным в русской литературе. Даже Некрасов и Гончаров представлялись ему надевшими фраки, выстроившись в ряд и приветствуя уставным полупоклоном. Но при этом он очень страдал, что, подобно многим своим же героям, не выслужил при жизни чина выше коллежского асессора и мог называться только «Ваше высокоблагородие». Всё же думается, что писатель был бы доволен сценкой, которая произошла на его похоронах в Москве. Критик Болеслав Маркевич, видя, что вся полиция поднята по тревоге, спросил у жандарма: «Кого хоронят?» И получил парадоксально верный ответ: «Его высокопревосходительство генерала Гоголя!»