В «Плохом театре» зрители не платят за билеты, а актеры не получают зарплату. Но проект работает уже 7 лет. Вот его история
Выпускники режиссерского курса РГИСИ Дмитрий Крестьянкин и Леон Словицкий в 2018 году открыли «Плохой театр» — зрители в нем не платят за билеты (их нужно «ловить» в соцсетях проекта), а сотрудники не получают зарплату. Тем не менее за 7 лет работы проект поставил несколько оригинальных спектаклей, один из которых, «Квадрат» стал лауреатом «Золотого софита» и вошел в лонг-лист «Золотой маски».
Сам Крестьянкин в 2022-м получил премию «Прорыв» как лучший режиссер. «Плохой театр» он описывает так: «Во всех театрах что-то меняется, а у нас стабильно черти-те как». «Бумага» поговорила с режиссером о создании проекта, его успехах и неудачах и о том, как живет независимый театр в современной России.
— В интервью вы рассказывали, что открылись на волне популярности частных театров: тогда появились СХТ, «Городской театр», «Новый императорский театр». В чем была мотивация открыть свой?
— Когда был студентом, я хотел побыстрее начать заниматься театром. Но возможности выпускников театральных вузов сильно ограничены. Им дают ставить новогодние сказки или совсем не близкие по духу постановки. У молодого режиссера практически не бывает шанса сразу начать реализовывать свои идеи. А свой театр с комфортной тебе командой — это возможность говорить о важных вещах без любого вида цензуры. Мы хотели сами выбирать, о чем говорить.
Мы стремились сделать общедоступный театр. Когда в 1898 году открывался МХТ, он назывался общедоступным, но его создатели быстро поняли, что таковыми не являются. И до сих пор МХТ — не самый общедоступный театр из-за высокой стоимости билетов. Нам хотелось сделать так, чтобы человек с любым достатком, социальным статусом и любыми политическими убеждениями мог прийти к нам.
А еще негосударственные театры с трудом зарабатывают, в лучшем случае выходят в ноль. Мы подумали, что будет здорово быть независимыми от денежной системы и просто играть, как хочется. Например, мы принципиально не подаемся на гранты и субсидии, не просим спонсорской помощи.
Недавно в одной песне (это трек «Бензопила» от рэперов Зараза, Horus и ATL — прим. «Бумаги») услышал фразу: «И не в бабках ведь интерес, нам нравится сам процесс», — она идеально нас описывает. Многие крутят у виска и говорят, что мы больные. Но нам так нравится.
Крестьянкин — актер, драматург и режиссер, идеолог «Плохого театра», педагог актерского факультета РГИСИ (мастерская С.Д. Бызгу). Дмитрий является художественным руководителем проекта «Театральный дом» (благотворительный фонд «Подари мне крылья»; проект направлен на социальную адаптацию воспитанников детских домов и приютов), режиссером и куратором проекта «Не зря» (лаборатория, где незрячие актеры занимаются с профессиональными актерами и режиссерами; открыта фондом «ПРО АРТЕ»).
Режиссер ставит как инклюзивные, так и классические театральные проекты. Его спектакли идут в театрах РАМТ (Москва), Театре Маяковского (Москва) и многих других.
— В ваших соцсетях написано, что «Плохой театр» — это «ответ на капиталистическое, снобистское существование элитарного искусства». Так все-таки ваш проект — это вызов или альтруистическая идея?
— Одно другому не мешает. Мы подходим к делу по-анархистски. Наша команда придерживается разных взглядов, но мы сходимся в том, что наш театр — это территория, где каждый может быть свободным.
Поэтому забавно общаться с людьми, которые, например, зовут нас выступить на закрытом мероприятии за гонорар. Мы отказываемся, потому что закрытые показы противоречат нашей идеологии. Тогда нам отвечают: «Ладно, мы заплатим в два раза больше». Я смеюсь, потому что такие люди являются заложниками своего капиталистического мироощущения. Они измеряют мир ценой покупки, а мы способны сказать: «Вы нам не нравитесь».
— В вашей команда все взаимозаменяемы. Администратор может работать световиком, технический директор — играть на сцене. Как удалось собрать людей?
— На самом деле всегда было много желающих. Нужно отдать должное петербургскому театральному андеграунду, потому что все независимые театры города друг друга поддерживают. Есть ощущение, что мы — один большой независимый театр: в спектаклях играют одни и те же актеры, мы помогаем друг другу с площадками, PR, по возможности поддерживаем финансово, делимся стульями и дым-машинами, приходим поддержать друг друга как зрители. Например, реквизит для наших спектаклей мы собираем отовсюду: помогают другие театры, наши друзья и даже зрители. А сейчас основатель «Невидимого театра» Семен Серзин собирает деньги на съемку фильма, и я прошу его поддержать.
Изначальная команда [«Плохого театра»] — это я и Леон Словицкий. На каждый спектакль мы звали актеров, заинтересовавшихся нашими идеями. Например, костяк первого спектакля потом полностью вошел в команду «Разговоров» Бориса Павловича. С ними же мы делали проект «Не зря» с незрячими актерами. Сейчас жизнь нас подраскидала: кто-то эмигрировал, кто-то ушел.
А так появление новых участников команды — органичный процесс. К нам часто приходят люди и говорят: «Хочу работать с вами». Поэтому у нас нет фиксированной команды кроме продюсеров и актеров каждого спектакля, это около 20 человек (у всех нас есть другие театральные проекты, которые приносят нам доход). Наверное, если считать всех, кто с нами соприкасается через наши спектакли и «Лабораторию» (речь о проекте Крестьянкина для молодых режиссеров, подробнее о нем ниже — прим. «Бумаги»), это около 100 человек. Мы не ведем статистику, не отмечаем юбилеи, нам это не важно. В целом, если вы готовы работать за бесплатно — приходите.
— В одном из интервью вы назвали «Плохой театр» «черт-те чем». Устаете от хаоса?
— Мне кажется, парадокс современного мира в том, что все вокруг настолько черт-те что, что идея, которая изначально задумывалась как полнейший хаос, выглядит для меня наиболее упорядоченной. Мир настолько перевернулся за последние годы, что плохое стало хорошим, хорошее — плохим, добро — злом, а хаос — порядком. Поэтому там, где больше всего кричат о порядке, как правило, самый большой хаос. Так что я не устал.
У нас ни хорошо, ни плохо. У нас никак. Но в этом «никак» есть абсолютная ясность. Например, в ковид все театры страшно пострадали, а мы — нет. Театры страдают, когда у них отменяется спектакль, а мы — нет. Нам нравится этот разгильдяйский подход. Всегда все идет черт-те как, и нам это нравится. То потеряем магнитофон на гастролях, то человек на поезд опоздает. На спектакле «Магда» (рассказывает о последних днях семьи Йозефа Геббельс — прим. «Бумаги»), например, у актеров не было возможности собраться вместе даже на одну репетицию из-за графиков, и они полным составом встретились только на генеральном прогоне в день премьеры.
Главное достоинство [нашего проекта] — это ощущение свободы. Мы говорим, про что хотим, когда хотим, где хотим и ни от кого не зависим. А главный недостаток — неспособность помочь большему количеству людей и сделать большее количество спектаклей. Ведь мы действительно редко играем, потому что ставим спектакли только тогда, когда все актеры могут и хотят играть. Когда вы приходите в государственный театр, где актер на сцене играет трехсотый спектакль, вы можете увидеть на его лице усталость. А у нас такого не увидишь, потому что человек играет спектакль, только когда он хочет этого. Это значит, что он заряжен тебе что-то сказать. Нам было важно выработать принципиально другую систему взаимоотношений актера и режиссера со зрителем. Кажется, что-то получилось.
— Вы часто занимаетесь инклюзивными проектами. Почему?
— Чувствую, что они могут быть полезны людям, которые в них участвуют. Театр дает этим людям возможность говорить, хотя в жизни они лишены такой возможности. Они могут почувствовать себя тем, кем хотели, сказать что-то, что обогатит зрителя.
Все говорят, что театр занимается человеком. В инклюзивном театре к тебе выходит человек, с которым ты мог не встречаться или бояться встречи в жизни, и этот человек рассказывает тебе что-то. Это учит человечности и эмпатии, наивности. Мне кажется, что современный мир боится наивности. А такие проекты учат наивности, любви и простоте.
— Кажется, самый известный спектакль «Плохого театра» — это «Квадрат». О чем он?
— «Квадрат» кажется простым. Этот спектакль сделан таким образом, чтобы каждый человек, который никогда не был в театре, пришел на него и чувствовал себя комфортно. Под этой идеей есть еще несколько слоев, которые доступны внимательным зрителям. Думаю, именно в этом спектакле мы достигли концепции простого разговора человека с человеком. Это получилось случайно.
Для меня это очень личный спектакль, потому что все герои — «люди из моего двора». Я люблю, когда театр меняет реальность. Когда мы возили его в мой родной город, Тулу, пришло много людей, которые упоминаются в этом спектакле. После показа они говорили друг с другом и спустя 15−20 лет расставания договаривали друг другу важные вещи. Например, в спектакле есть момент, где персонаж Борода (Константин Плотников) пишет письма девочке, а она перестает ему отвечать, говоря, что у нее появился парень. Его травят за эти письма в классе. Оба реальных героя этой истории были на спектакле. Они не виделись 15 лет, и выяснили, что она перестала отвечать, потому что ее тоже травили. Они договорили эту историю друг для друга и закрыли момент своей школьной любви. Ради таких моментов я и занимаюсь театром.
— Есть ли разница в восприятии ваших спектаклей в Петербурге и в других городах?
— В Петербурге настолько большое сообщество людей, которые ходят в независимые театры, что эти люди чувствуют свою силу. Зрители понимают, что могут на какой-нибудь эпизод отозваться аплодисментами, выразить свои эмоции, танцевать на спектакле «Квадрат». В регионах не такой ажиотаж, люди более сдержаны, потому что не академический формат театра им непривычен. В городах с развитыми независимыми театрами, в Казани, Тюмени, Владивостоке, мы находим больший отклик. А, например, когда мы по приглашению [солиста Shortparis] Николая Комягина выступали в Онеге во дворе жилого дома, то столкнулись с более аккуратным восприятием. Людям нужно было время, чтобы принять необычную для них театральную форму. В итоге, они танцевали и пели с нами, а после спектакля у меня был очень душевный разговор с подвыпившим мужчиной. Он сначала был возмущен происходящим, а потом заплакал, и мы с ребятами провожали его до дома.
— Для молодых режиссеров вы открыли «Плохую лабораторию». Чем она занимается?
— Я помню, как тяжело студенту — и вообще режиссеру — реализовать свою идею. Все театральные лаборатории работают по принципу конкурса талантов. Ты отправил заявку, пять-десять раз, доказал, что талантлив, тебя отобрали, потом тебя еще раз отобрали, ты победил и сделал какой-нибудь эскиз по Чехову.
А «Плохая лаборатория» работает по другому принципу. Любой режиссер, даже без образования, может поделиться с нами своей идеей. Мы разработали 6 критериев, по которым отбираем заявки:
- Объяснить, почему важно сделать этот материал именно сегодня.
- Не приходить с готовым спектаклем и не использовать нас как промоушн. Мы берем спектакль на стадии идеи.
- Описать личную значимость высказывания.
- Согласиться с бесплатными условиями «Плохой лаборатории».
- Принести готовую концепцию: описание того, как спектакль будет поставлен на площадке. Неясные концепци нам не интересны, потому что занимают слишком много времени.
- Обосновать невозможность сделать это в других театрах. Если у вас материал, который все боятся ставить, мы скажем тебе: «Да, давай».
Критерии появились только потому, что многие режиссеры восприняли лабораторию как возможность пропиариться. Такое мы не берем. Если история нам подходит, мы вместе думаем, как ее реализовать, помогаем с людьми, помещением, пиаром, показом на площадке. А дальше — и это важно — режиссер сам решает судьбу произведения. Он может дальше показывать его в рамках «Плохой лаборатории», может перейти в другой независимый проект, продать спектакль или переделывать его в рамках лаборатории. Это позволяет режиссеру получать опыт, безоценочно существовать и быть свободным в своих действиях.
Например, спектакль «Валюша, домой» Александра Худякова мы показываем до сих пор, кукольный спектакль «Человек-подушка» Михаила Попова было важно сделать единожды, как курсовую работу, спектакль «Сибирская язва» Егора Закреничного перерос в самостоятельный проект, спектакль «Реж» Вячеслава Пискунова пережил три редакции. Слава ставил спектакль, смотрел и что-то менял.
Сейчас мы готовим несколько спектаклей в рамках лаборатории. Например, Сержук Андреев, который играет в «Квадрате» и является техническим директором «Плохого театра», делает «Амон-Ра» Пелевина. Скоро планируем анонсировать показ.
— Еще вы преподаете актерское мастерство в РГИСИ. Каких актеров вы сейчас воспитываете?
— Свободных и честных. Мне нравятся актеры-личности, которые могут сказать «нет» заманчивому предложению, если оно не стыкуется с его нравственными убеждениями. Мне кажется, сейчас в России много актеров-личностей. Надеюсь, что таких актеров и я воспитываю. Я работаю в рамках мастерской С.Д. Бызгу, у нас прекрасная команда педагогов, которая близка мне по духу.
— Чувствуете ли вы влияние политики на театр? Как повлияла эмиграция многих театральных деятелей на индустрию?
— Театр – это отражение современности, поэтому все спектакли, которые я ставлю, рассказывают о сегодняшнем дне. «Плохой театр» — изначально политический в смысле нашего взаимодействия с обществом. Наши спектакли — всегда высказывание, и само наше существование — попытка показать, что театр может быть другим. Мы пытаемся предложить зрителю альтернативный внесистемный взгляд на театр.
Наш театр никогда напрямую не сталкивался с политическим вмешательством. Но сейчас существует проблема того, что люди видят политический подтекст там, где его не предполагалась. Думаю, с этим чаще сталкиваются государственные театры, хотя, известны жестокие примеры и среди независимых проектов. Мы же продолжаем играть спектакли в своих подвалах и не чувствуем страх. Я понимаю, что наш театр — место для встречи людей, которым важно поговорить и вместе пережить страх или боль, поэтому с началом войны мы еще сильнее почувствовали необходимость таких встреч и солидарность зрителей.
Но люди видят политику везде. Например, у меня есть спектакль «Деревня и я» в московском театре РАМТ. Это документальная постановка о жизни подростка в селе. Там есть сцена, где героиня читает монолог, записанный со слов реального ребенка, про патриотизм и то, что у нее его не осталось, потому что в школе говорят про любовь к государственному флагу и гимну, а за ее стенами она видит разбитые дороги, уличные туалеты и закрытый фельдшерский пункт. На самом деле ее речь — про патриотизм и любовь к своей стране. И с 2021 года ко мне постоянно подходят после этого спектакля люди и говорят, что я зря полез в политику. Но это не я лезу в политику, а политика лезет в искусство. Просто современные зрители видят то, что хотят увидеть и не дай бог тебе поставить «Мертвые души» Гоголя.
— Один из спектаклей вашего театра, «Магда», рассказывает о Магде Геббельс. В последний раз вы его показывали в июле 2022-го. Что случилось со спектаклем?
— Мы все это время хотели его играть, но особенность «Плохого театра» — зависимость каждой постановки от конкретной команды. В 2022-м часть нашей команды эмигрировала и, если в «Квадрате» уехавшие актеры согласились на замену, в «Магде» Леон попросил не играть постановку без него. Сейчас Леон вернулся, и мы ведем переговоры по поводу возобновления постановки.
«Магда» — антифашистский спектакль, и мне важно говорить про антифашизм сегодня и показывать, к чему приводит слепая вера в правоту лидеров. Мне не страшно ставить этот спектакль сегодня. Страх — спутник современного творчества, но если я хочу влиять на реальность, нужно бояться, но продолжать работать.
— Почему вы сами не эмигрировали?
— Я не уехал, потому что если у тебя в доме пожар, тяжело тушить его из квартиры соседа.
— Есть ли у вас ощущение, что после начала войны власти взялись именно за театр? Это может быть прицельной работой или всё это часть общей тенденции?
— Да не, мне кажется, театр просто одна из сфер, которой это коснулось. Театр — такое место, где можно играть в митинг, а можно в свободу, а можно «Дракона» Шварца поставить или «1984» Оруэлла рубануть. Да вообще любую классику и почти вся она будет очень раздражать этих людей. Например, советую всем статью Льва Толстого «Одумайтесь!».
— На ваш взгляд, в каком состоянии «Плохой театр» сейчас?
— Да в таком же непонятном, как и всегда. Мы с командой сегодня чувствуем его нужность больше, чем когда-либо. Поэтому театр находится в плохом хорошем самочувствии.
Да, мы сейчас не играем никаких спектаклей, кроме «Квадрата», который идет раз в месяц то в Петербурге, то на гастролях. Возможно, мы должны как-то усилиться, но сейчас загадывать не буду. Мне нравится, что жива «Плохая лаборатория», а еще у меня есть пара личных идей. Так что в скором времени анонсируем новые показы.
Дальше будет как обычно, кое-как. Будет круто, если театр будет существовать вне зависимости от меня и будет свободным местом для свободных людей.
— А современный российский театр в целом?
— Я считаю русскую культуру неубиваемой. Поэтому какими бы ни были вызовы, она всё равно будет развиваться. Понимаю, что большая часть топовых режиссеров, Дмитрий Крымов, Юрий Бутусов, Максим Диденко, Кирилл Серебренников, покинуло страну. Но те, кто остались, мы стараемся что-то делать и развивать театр, делать инклюзивные проекты, смелые и честные спектакли. Искусство всегда быстрее бюрократической машины: мы делаем спектакли быстрее, чем вводится новый запрет.
Считаю, российский театр ждет прекрасное будущее, потому что вся шелуха и халтура отвалится, несмотря на деньги, ограничения и цензуру. И если я делаю хрень, она тоже отвалится.
Я же люблю и советую сходить в независимые театры Петербурга: «Цехъ», «Такой театр», «Невидимый театр», «Городской театр», СХТ, «Театр ненормативной пластики», «Малый театр кукол», «Театр Малыщицкого», «Театр Поколений», «Театро Ди Капуа», «Упсала-Цирк». Но театр сложно посоветовать. Поэтому ходите в театр, смотрите разные спектакли и выбирайте, что близко.
Что еще почитать:
- «Жаль, кота в суд не пустят». Мама осужденной Жени Беркович Елена Эфрос девять лет поддерживает политзеков — как и дочь, она не теряет самообладания и юмора.
- Четвертая сцена Мариинского театра. Какой дом ради нее надстроят и зачем она понадобилась.
Как обойти Роскомнадзор? ????
Подпишитесь на рассылку «Вдох. Выдох» с главными новостями дня — ее невозможно заблокировать