Константин Коханов: «НИКТО НЕ ДУМАЛ, НА ЧТО БЫЛА СПОСОБНА ЭТА МРАЗЬ – БУЛАТ ОКУДЖАВА»
Константин Коханов. О песне из кинофильма «Белорусский вокзал» и «о подвигах на фронте» её автора - Булата Окуджавы.
Булат Окуджава рассказывал, что «песню к кинофильму «Белорусский вокзал» он писал по заказу. К нему обратился режиссер Андрей Смирнов и попросил написать песню для его фильма - ему «хотелось выполнить его просьбу, и он стал пробовать…». Песня и впрямь получилась хорошей, для того, кто не был на войне, но для человека воевавшего, как Булат Окуджава, она мне с самого начала показалось какой-то странной, если не вызывающе бессердечной. Такого сюжета, я никак не мог ожидать от автора исполнителя, популярных тогда в Советском Союзе, лирических песен.
Отец у меня не воевал, когда, окончил школу милиции, просто оказался в нужное время в нужном месте, во время первого налёта фашисткой авиации на Москву в июле 1941 года. Не проявляя особенного героизма, и в тоже время, не поддавшись панике, Парфирий Тихонович Коханов в своём районе с помощью гражданских пожарных дружин организовал тушение зажигательных бомб. Сам лично потушил 20 бомб и ещё успел при этом выпустить из своего нагана все патроны в пролетевший над ним «мессершмитт». В числе прочих отличившихся в тот день, отец в августе 1941 года был награждён орденом «Знак Почёта» и ходил с этим орденом, привинченном на лацкане пиджака, как герой гражданской войны, почти до самой своей смерти в 1968 году. Кстати орден он получил в Кремле из рук самого Председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила 59 Ивановича Калинина, что было запечатлено на трёх фотографиях сделанных кремлёвским фотографом, не только с ним, но и ещё на двух фотографиях также в числе двух военных и одного гражданского лица, под сталинским портретом. «Подвиг» отца был описан в газете «Московские новости», но к его большому сожалению только на английском языке.
Как человек не воевавший, отец признавал из всех военачальников только маршала Георгия Жукова и как вождя только И.В.Сталина, но, когда того вынесли из мавзолея, никогда об этом не сожалел, может потому, что в свёрнутой в папку газете с материалами ХХ съезда КПСС, хранил свои кремлёвские фотографии 1941 года.
А вот мой тесть Фёдор Васильевич Балашов прошёл всю войну от начала до конца. При этом дважды в военных эшелонах проехал мимо родной Малаховки, сначала на Западный фронт, а потом из Восточной Пруссии на Дальний Восток. Закончил войну он на Корейском полуострове. Был связистом, в атаку не ходил, но под пулями и снарядами прополз, устанавливая связь между частями, разве теперь подсчитаешь, сколько километров. Но столкнуться в прямом смысле с немцем всё же раз ему пришлось, на одном из участков фронта с извилистой линией окопов двух противоборствующих сторон. Подтягивая за собой катушку с проводом, мой тесть почувствовал, что ударился во что головой. Поднял глаза и увидел перед собой лицо немца, который тоже устанавливал связь. Посмотрев, молча друг на друга, тесть и немец, также молча поползли, но только теперь уже назад к своим окопам. Установив связь с соседним полком, тесть доложил своему командиру о встрече с немцем и получил благодарность за то, что поступил правильно, так как каждый должен заниматься порученным ему делом, а не проявлять никому не нужный в таких случаях героизм.
За всю войну мой тесть был награждён, кроме медалей, за взятие каких-то городов, только одной медалью «За Отвагу», а, сколько было таких, которые за всю войну, вообще, не имели не одной из медалей, хотя бы как-то отметившей их доблесть или героизм, а не просто участие в войне. Что меня удивляло в тесте, это то, что он никогда не смотрел фильмы о войне, и я запомнил за всё время, пока он не умер, только один случай, когда он задержался у телевизора, в то время, когда там показывали фильм «Батальоны просят огня», поставленный по одноимённой повести писателя Юрия Бондарева.
Отходя от телевизора, тесть тогда сказал, - вот, наконец-то показали, что действительно было на войне, хотя бы так…». Папироса в руке тестя как-то неестественно дрожала, и я не решился и в тот раз спросить, - а как было на самом деле? Из всех военачальников тесть признавал только маршала Константина Константиновича Рокоссовского, о котором английский фельдмаршал Бернард Лоу Монтгомери Аламейнский, на одном из послевоенных приёмов в честь победы сказал, - даже «если бы о нём не объявляло радио, я бы всё равно видел его славный путь по салютам в Москве». Маршалл Рокоссовский ценил жизнь солдат, в отличие от маршала Жукова, которому танки были дороже, и поэтому приказывал солдатам идти в атаку через минные поля, чтобы потом сапёрам можно было легче обезвредить (снять) противотанковые мины. Танки были нужней, их нужно было изготавливать, тратить на это большие средства, а бабы и так могли бесплатно нарожать новых солдат, да и во время встречно пулемётно ружейного огня всё равно бы солдат погибло бы не меньше. В этом и заключалась вся сермяжная логика самого известного советского маршала. Поэтому на фронте чаще говорили, что там, где Жуков не просто победа, а победа любой ценой, даже за счёт бессмысленной смерти сотен тысяч солдат.
В отличие от Георгия Жукова Константин Рокоссовский сам на себе испытал то, что испытывает солдат, оставшись один в «гнезде», потому что по уставу того времени по фронту не было сплошной линии окопов, а были отдельные гнёзда для каждого солдата. По стратегии ведения войны, тогда считалось, что при такой ячеечной системе пехота, несёт меньше потерь от авиации и артиллерии. 60 Поэтому когда командарм Рокоссовский, обратил внимание, что пехота стрелковых частей, находясь в обороне, почти не вела ружейного огня по наступающим немецким солдатам, то решил лично проверить, правильно ли построена линия обороны. Поэтому осенью 1941 года генерал Рокоссовский для проверки эффективности ячеечной системы обороны один провел в одиночном окопе целую ночь и понял, что надо рыть траншеи. Позднее он не постесняется сказать о своих впечатлениях:
«Я старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня всё время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнёздах или уже покинули их, а я остался один. Уж если это ощущение не покидало меня, то каким же оно было у человека, который может быть впервые в бою!.. Человек всегда остаётся человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности, ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчинённых: кого подбодрить, кого похвалить, словом влиять на людей и держать их в руках» (В.Карташов, «Рокоссовский», М., 1973, ЖЗЛ, стр.181,182).
«Мы за ценой не постоим!» – это была песня не о самой войне, а скорее гимн, в котором Булатом Окуджава, прославлял маршала Георгия Жукова и его тактику ведения победоносной войны. К тому же эта песня была написана, как вы узнаете из рассказанного ниже, человеком, раненным шальной пулей в задницу, который за 1,5 месяца, побывав рядом с линией фронта, сам в боевых действиях не участвовал и больше, после ранения, на фронт не стремился.
Неудивительно, что мне захотелось узнать, а как собственно и где воевал сам Булат Шалвович Окуджава? Везде как-то всё было написано расплывчато – ушёл на фронт добровольцем в 1942 году, был ранен и что закончил войну в 1944 году. Ничего конкретного, но всё-таки откровения о войне известного барда, мной были найдены. Это была запись беседы Юрия Роста с Булатом Окуджавой, правда журналистом не была указана дата, когда она именно происходила, а только то, что имела место на кухне у Окуджавы в Безбожном переулке, и касалась, как жизни поэта, так и его участия в войне. Беседа была опубликована в «Новой газете» №32 от 5 мая 2005 года, под названием «Война Булата» и Юрий Рост, так и не смог вразумительно объяснить, почему не опубликовал её сразу. Просто ограничился репликой, что не напечатал текст раньше, вероятно, из-за того, что «в нём было больше доверительности, чем требовала газета». Но оставим это запоздалое оправдание на совести журналиста, исключим из описания этой беседы всё о жизни Булата Окуджавы и оставим только то, что касалась его участия в войне:
Булат Окуджава: «…Потом пришла война, но мне ещё рано было уходить. Я, конечно, начал бомбардировать военкомат. С приятелями мы требовали, чтобы нас забрали в армию. Мы охаживали капитана Качарова. Он сначала орал на нас, топал ногами, потом привык и, чтобы отвязаться, поручил повестки разносить. Мы ходили по дворам. Нас били за эти повестки, бывало. Горесть приносили.
Юрий Рост: Это какой район?
Булат Окуджава: Тогда он назывался район Берия. Самый центральный, там, где консерватория, где оперный театр, проспект Руставели, улица Грибоедова. Очень хороший район. Я учился в 101-й школе. Это знаменитая школа у базара. Школа шпаны и хороших учеников. Все были страшная шпана и в то же время хорошие ученики. Потом я ушёл из школы. Работал на заводе учеником токаря, занимался ровировкой стволов огнемёта. Что такое ровировка, до сих пор не знаю. Что-то тяжелое мы делали изо дня в день, из ночи в ночь, по 14-16 часов безвылазно. А я все ходил в военкомат, надоедал. Наконец, этот Качаров не выдержал и сказал: вот вам повестки. Мы сели и сами себе их написали.
Юрий Рост: Сколько вам было?
Булат Окуджава: 17 лет. Тётка моя всполошилась, сказала, что пойдёт в военкомат, что всё перевернёт там, что это безобразие. Я ей сказал, что, если она пойдёт в военкомат, я убегу из дома. Мы с моим другом Юрием Попенянцем получили направление в 10-й Отдельный запасной миномётный дивизион. В Кахетии он располагался. Это был апрель 42-го года. Мы ходили в своём домашнем, присяги не принимали, потому что формы не было. А потом нам выдали шапки альпийских стрелков, и мы, обносившиеся, босиком, в этих альпийских широкополых шляпах, запевая и ударяя босыми ногами в грязь, ходили строем. Жили мы в палатках. Постепенно подходило дело к осени. Вино начали гнать. Солдат угощали. Мы воровали. Всё было. А потом в один прекрасный день осенний нас передислоцировали в Азербайджан. Там мы пожили немножко, мечтая попасть на фронт. Потому что здесь кормили плохо, а все рассказывали, что на фронте кормят лучше. Там фронтовая пайка, там не нужно козырять, там своя жизнь. Фронт был вожделенным счастьем. Все мечтали об этом. Однажды нас вдруг подняли. Повезли в баню и после помывки выдали новую форму. Привезли нас, чистеньких, в Дом офицеров в Тбилиси. А мой дом, где тётка живёт, находился рядом с Домом офицеров. На улице Грибоедова. Начался митинг многочасовой. Художественная самодеятельность. И я смылся домой. Меня быстренько чайком напоили домашним. И я сказал, что, по всей вероятности, отправят на фронт. Но повезло: не на фронт, а под Тбилиси, в какой-то военный городок за колючей проволокой. Там мы изучали искусство пользования ручной гранатой. Раздали гранаты и предупредили, что если сунуть неудачно капсулу внутрь, то тут же взрыв, и всё. Гранаты заставили на пояс прицепить, капсулы отдельно, и с этим добром велели лечь спать. Мы ложились медленно, стараясь не дышать. Ночь была страшная. Полный ужас. Утром смотрим: стоят новенькие американские «студебеккеры», наши миномёты прицеплены к ним. По машинам! Скорее, скорее. Эшелоны стоят. Погрузка. Начинаем грузить каждый свой миномёт. Начинаем грузиться, думаю: как же своим сообщить? И вижу: на станции стоит в гражданском какой-то мужчина, грузин. Солидный. Я подбегаю к нему и говорю: «Вы знаете, вот сейчас на фронт отправляют неожиданно, у меня тётя здесь. Я вам дам телефон, вы ей позвоните, скажите, что вы видели меня, что я жив и здоров, что меня отправляют на фронт».
Юрий Рост: О родителях вы ничего не знали?
Булат Окуджава: Нет, конечно. И начались наши фронтовые скитания. Это была Отдельная миномётная батарея, которая придавалась разным частям. Вот мы едем-едем, нас должны придать такому-то полку. Приезжаем, оказывается, там уже батарея есть. Потом несколько дней ждем, потом нас отправляют в другое место. Опять эшелон, опять придают какому-то полку. Придали, оказывается, у нас нет довольствия. Все жрут, а нам есть нечего. Что делать? И командир нам как-то говорит, что надо самим еду доставать. Мы по парам разделились и пошли по разным кубанским селам просить милостыню. Кто что давал, всё в общий мешок приносили. В казарме все это раскладывали на одинаковые кучки. Потом один отворачивался: «Кому?». - «Тому». Так раздавали. И командиры питались, и мы. Потом попали на фронт. Где меня ранило весьма прозаически. Из крупнокалиберного пулемёта, с самолёта. «Рама» летала и постреливала. Случайно какая-то пуля раздробила кость и застряла в бедре. Я долго её потом носил на верёвочке…
Юрий Рост: Вы так и не успели повоевать толком?
Булат Окуджава: Нет. Месяца полтора. Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом - запасной полк, там мариновали. Но запасной полк - это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было. Там уже содержались бывшие фронтовики, которые были доставлены с фронта. Они ненавидели это всё. Осенью 43-го года - опять баня, опять новая одежда. Эшелон. И повезли. Слух пошёл, что под Новороссийск нас везут. По пути шёл грабёж полей, к тому же к поезду выходили крестьяне. Со жратвой.
Юрий Рост: Меняться?
Булат Окуджава: Все меняли. Мы им американские ботинки рыжие, они взамен тоже ботинки, но разбитые, и ещё в придачу кусок хлеба и сала кусок. Поэтому мы приехали к месту назначения грязные, рваные, похожие на обезьян, спившиеся. И командиры, и солдаты. И нас велели отправить в Батуми, в какую-то воинскую часть, приводить в чувство. Там казармы, на полу солома, прямо на соломе мы спали. Ничего не делали. Я запомнил только то, что повели нас на экскурсию: почему-то дачу Берия смотреть. Роскошный белый дом на холме. Разрешили через окна посмотреть убранство. Роскошная столовая, громадная, барская. А товарищи мои были в прошлом профессиональные жулики. Очень добрые ребята. Они там побегали по даче, разнюхали. Мы пришли, легли спать. Ночью я проснулся - их нет. К утру в казарму пришли какие-то люди, и ребят арестовали. Выяснилось, что ночью они все столовое серебро в скатерть - и унесли. Ночью же отнесли в скупку. Их выследили. Мы обсуждаем, что им грозит? Расстрел? Нас торопят, в маршевую роту скорее-скорее, под Новороссийск. Поэтому нас толком даже не успели переодеть, а этих выпустили, потому что всё равно на фронт. Они пришли, смеются. А нас погрузили на баржу и повезли под Новороссийск. У нас почему-то много вина всякого: пьём и плывём, пьём и плывём. Потом стали слышать уже выстрелы. Потом долго стояли, нас не выпускали. Однажды ранним утром нас построили на палубе. Пришёл какой-то фронтовой начальник. Он посмотрел на нас и ушёл. Мы ещё день простояли, и нас отправили обратно. В таком виде не принимают. Меня вновь отправили в запасной полк, где я опять мучился, пока не пришли вербовщики. Выбирать. Я уже на фронте побывал, я уже землянки порыл, я уже наелся всем этим. Я стараюсь сачковать, куда-нибудь полегче. Юрий Рост: То есть романтизм, с которым вы рвались на фронт, уже весь был разрушен?
Булат Окуджава: Никакого романтизма. Пожрать, поспать и ничего не делать - это главное. Один офицер набирает в артиллерию большой мощности, резерв Главного командования. Стоит где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного? Снаряды подносить - эта работа мне не страшна. А что ещё? Думаю: такая лафа. И я завербовался. Большинство ребят на фронт рвались. Потому что там жратва лучше была. И вообще повольнее было. Если не убьют, значит, хорошо. А я пошёл в эту часть… Нас повезли высоко в Нагорный Карабах, там, в Степанакерте, располагалось то ли Кубанское, то ли Саратовское пехотное училище. И меня перевербовали в него курсантом. Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом, хромовые сапожки…. Там никто ничего не спрашивал, а у меня к тому же высокое девятиклассное образование. Зачислили меня, и началась муштра невыносимая. Такая муштра началась, что не дай бог. Полгода ждать - умру. Я человек нетерпеливый. Месяца три промучился. Иду к замполиту, разрешите доложить: так, мол, и так, отец мой арестован, враг народа. Он говорит, сын за отца не отвечает. Я говорю, я знаю всё, но на всякий случай, чтобы вы не сказали, что я скрыл. Молодцом, говорит, правильно сделали. Идите, работайте спокойно. И я с горьким сердцем пошёл работать спокойно. На следующее утро построение после завтрака. «Окуджава, Филимонов, Семёнов, выйти из строя, остальным - направо, на занятия шагом марш!». И все пошли. А нам - продаттестаты и назначение в артиллерийскую часть, из которой меня переманили. И я с лёгким сердцем поехал сам за себя отвечать. Приехал туда, в горы. В диком месте расположены эти гаубицы, там все озверели от муштры и безделья. И занятия там такие: если с гаубицей - тогда нормально, но когда, не дай бог, выезды ночные - это кошмар. Ночью по тревоге вся эта громадина, весь этот полк со всеми своими гаубицами, приспособлениями идёт на специальное место, и там начинают по всем правилам устава устанавливать эти гаубицы. Их надо погрузить в землю независимо от грунта. И все роют, все роют и роют. Всю войну я рыл…. Ковырялся я там, пока у меня не открылась рана. Отправили в госпиталь, а потом дали отпуск по ранению на три месяца, и я поехал в Тбилиси. Стал на учёт и, чтобы не тратить времени, пошёл в свою же школу и экстерном стал сдавать 10-й класс. И сдал.
Юрий Рост: Требования для фронтовиков были другие?
Булат Окуджава: Никаких, что хочешь, говори, фронтовик наш Булат пришёл! Мне поставили тройки и дали аттестат, а тут кончилась война. Кончилась война, и, как все, иду в Политехнический институт, хотя в математике не смыслю абсолютно. Без всяких экзаменов - как фронтовик, инвалид второй группы. Становлюсь студентом, получаю стипендию, как фронтовик, ничего не понимаю и полгода там трачу, а потом соображаю, что это не моё. Быстро перекантовываюсь….
Юрий Рост: Многие на войне чувствовали, что они необходимы. Позже они вспоминали о тех годах, как о лучшем времени жизни.
Булат Окуджава: Я очень жалею этих людей. На фронте были свои достоинства, какая-то раскованность, возможность сказать правду в лицо, себя проявить, было какое-то братство. И всё, пожалуй. Война учила мужеству и закалке, но закалку и в лагере получали. А в основном это был ужас и растление душ. И там были люди, которые вспоминают лагерь с удовольствием. Сидела с моей матерью одна женщина. И потом, когда встречались каторжанки, говорили о прошлом, о кошмарах лагеря, она счастливо вспоминала: «А помнишь, как жили дружно, как я вам супы разливала? Вот было время!». Я хотел сказать другое. Когда я отправился на фронт, во мне бушевала страсть защищать, участвовать, быть полезным. Это был юношеский романтизм человека, не обремененного заботами, семьей. Я не помню, чтобы простой народ уходил на фронт радостно. Добровольцами уходили, как ни странно, интеллигенты, но об этом мы стыдливо умалчиваем до сих пор. А так война была абсолютно жёсткой повинностью. Больше того, рабочие, как правило, были защищены литерами всякими, потому что нужно было делать снаряды. А вот крестьян отдирали от земли. Аппарат подавления функционировал точно так же, как раньше, только в экстремальных условиях - более жестко, более откровенно. Я, помню, написал один материал военный: войну может воспевать либо человек неумный, либо, если это писатель, только тот, кто делает её предметом спекуляции. И поэтому все эти повести, и романы наших военных писателей, я не могу читать, я понимаю, что они недостоверны. Редко кто бывал достоверным. Люди придумывали свою войну и себя в ней. На фронте у меня были хорошие и милые друзья. Потом случилось, что я нашёл самого близкого из них и ему написал. Оказалось, что он работает директором школы…. Я писал письма: «а помнишь, а помнишь...», наконец он мне радостно сообщил, что едет в командировку в Москву. Это был 57-й год, перед фестивалем молодежи. Я был такой счастливый, я так нервничал. Наконец, он приехал, мы с ним встретились, он купил водки, я закуски, начали выпивать и разговаривать, передо мной сидел другой человек. Я постепенно скисал, скисал. Мы все допили, он уехал, и я его больше не видел. Он мне писал несколько раз. Видимо, он что-то почувствовал. Потом стала появляться критика против меня с начала 70-х годов, тут он написал мне письмо, что поделом тебе, пишешь всякое говно, неправильно…. И на этом всё кончилось. Это был самый близкий товарищ, а остальные как-то разлетелись.
Юрий Рост: Вас связывало только прошлое, оно ушло, и всё?..
Булат Окуджава: Во-первых, только прошлое, во-вторых, только очень узкая сфера деятельности…. Но, у меня с ним было нечто общее, духовное. Он любил стихи, и мы с ним по ночам читали стихи друг другу потихонечку. Однажды нас загнали в какой-то тёмный барак, и вдруг я слышу: в уголке вполголоса кто-то романс поёт. И я запел ночью громче и почувствовал, что он весь вибрирует от счастья, что кто-то есть, кто может поддержать. Тут вдруг лейтенант какой-то ворвался и закричал: кто тут пессимизм разводит? Прекратить! И мы на этой почве как-то сошлись.
Юрий Рост: И потом он со временем превратился в этого лейтенанта?
Булат Окуджава: А он и был таким, одно другому не мешало. Он Сталина оправдывал, Сталин - это наша сила, а мне этот герой был чужд совершенно. Позже этот друг прочитал Школяра, был возмущён, потому что его интересовал героизм советских воинов, а там, чёрт-те что, там было. У него уже выработалось то, что было, а писать-то надо то, что надо. Просчёты, поражения - всё это умалчивается. В русско-японской войне нам наложили по первое число. Нет, выступает муж и говорит: ну, может быть, в целом войну проиграли, но отдельные-то сражения блистательно выигрывались нашими войсками. Финскую кампанию, по существу, мы тоже проиграли. Никто же об этом не говорит. А, теперь особенно. Прошлые 60 лет, вообще, превратились в ложь. В зале Чайковского поэтический вечер. Я выхожу, читаю стихи против Сталина, против войны, и весь зал аплодирует (это я, к примеру, говорю). Потом выходит Андрей Дементьев и читает стихи о том, как славно мы воевали, как мы всыпали немцам, так пусть они знают своё место, пусть помнят, кто они такие, и зал опять аплодирует. Мало кто думает о том, что немцы сами помогли Советскому Союзу себя победить: представьте себе, они бы не расстреливали, а собирали колхозников и говорили им - мы пришли, чтобы освободить вас от ига. Выбирайте себе форму правления. Хотите колхоз - пожалуйста, колхоз. Хотите единоличное хозяйство - пожалуйста. На заводах то же самое - делайте свою жизнь. Если бы они превратили наши лозунги в дело, они могли бы выиграть войну. У них была, конечно, жуткая ошибка с пропагандой. Своей исключительной жестокостью они спровоцировали народный гнев. Та же самая ситуация была и с Наполеоном, он же вошел в Россию, и сразу были брошены прокламации, что он идёт освободить русское крестьянство от рабства. Что сделал русский крестьянин? Он тут начал резать своих помещиков и понёс продовольствие…. Но потом Наполеону подсказали, что он император и что русский крестьянин уничтожает дворянство. Это не совсем правильно, и они тут же отменили своё решение. Тут русский крестьянин взял вилы и пошёл бить французов. Но системы у нас похожи. Абсолютно две одинаковые системы схлестнулись. Они поступали точно так же, как поступали бы и мы. И в этом их ошибка. Просто наша страна оказалась мощнее, темнее и терпеливее.
Запись беседы Юрия Роста с Булатом Окуджавой можно прочитать в ОБЩЕЙ ГАЗЕТЕ № 17(299) от 29.04 -12.05 1999 года, подробнее там же в № 32 от 5 мая 2005 года.
Не знаю, как тебе нравятся мой дорогой и терпеливый читатель, эти откровения Булата Окуджавы, если ты дошёл, читая мою статью до этого места, а мне так стало противно на душе, что даже захотелось плюнуть в монитор компьютера, но он-то здесь, конечно, был не причём. Я думаю, что если Булат Окуджава рассказал бы о своих фронтовых приключениях Владимиру Высоцкому, то тот, особенно после заключительных фраз, наверно всё-таки съездил бы ему кулаком по его «интеллигентной» морде. Хотелось бы мне в это поверить, а там, как знать. Тех, кто жалеет, что Советский Союз победил в войне с фашисткой Германией, к нашему стыду, становится всё больше, как и желающих «откосить» от службы в армии. И что тут удивляться, потому что такая страна, как Россия для многих из них уже не родина, а пустой звук, уже в третьем, если не в четвёртом поколении. Ну что можно сказать о песне посвящённой войне Булата Окуджавы «Нам нужна одна победа», после такого длинного комментария, - не то, что петь, мне её даже слушать с тех пор противно.
Подробнее: http://2005.novayagazeta.ru/nomer/2005/32n/n32n-s12.shtml
Новость размещена в городах: Калининград, Новгород, Челябинск, Новосибирск, Томск, Красноярск, Иркутск, Владивосток, Санкт-Петербург, Москва