Трезвые разговоры в баре: Екатерина Манойло и Иван Мудров
Как правильно использовать FaceApp и можно ли фотографировать мертвых? «Сноб» продолжает цикл интервью «Трезвые разговоры в баре». На этот раз писательница Екатерина Манойло задавала вопросы светскому хроникеру, фотографу Ивану Мудрову.
Манойло: Ваня, я — писательница, а по образованию — литературный работник. Ты — фотограф, какая специальность указана в твоем дипломе?
Мудров: Режиссер музыкального театра. А до этого я получил среднее специальное актерское образование. Но я подумал, что не хочу заниматься актерством, работать в театре тем более. Пошел на режиссуру драмы, а потом перевелся на музыкальный театр. Думал, что там будет интереснее, что-то новое для меня.
Манойло: И было интереснее?
Мудров: Была студенческая жизнь: знакомства, хороший коллектив, хороший мастер- педагог. Потом я занялся фотографией, и это стало основной линией. А вся учеба воспринималась мной как инвестиция в какое-то далекое будущее, которое, возможно, будет, а возможно, и не будет.
Манойло: Родители помогали тебе с выбором? Они творческих профессий?
Мудров: Мама хореограф-постановщик. Папа сейчас пишет сказки, раньше писал песни, продюсировал певцов, музыкантов. Был директором звукозаписывающей студии. Они никогда не говорили мне «Этого не делай, это делай!». Они спрашивали: «Ты все понимаешь?» Я такой: «Ну, типа да». И они меня поддерживали во всем.
Манойло: Ты сравнивал свою семью с другими? Понимал все плюсы и минусы?
Мудров: С детства мне всегда говорили, что у меня молодые, прогрессивные в плане того, что они тусовые, модные родители.
Манойло: Я видела твоего отца, до сих пор под впечатлением.
Мудров: Да, он веселый. И детство у меня было классное, я мог, например, с папой два дня провести в студии с Бари Алибасовым, когда они записывали альбом группы «На-На».
Манойло: Тебе, ребенку, это нравилось?
Мудров: Я не могу сказать, что мне это нравилось или не нравилось, когда уставал, снимал ботиночки и ложился спать на кожаный диванчик в студии или в ночном клубе каком-нибудь. Мама в то время очень много путешествовала, она объездила полмира как модель у «Велла Долорес». Помнишь всю тусовку Зверева с волосами? Потом гастролировала уже с танцами. Когда мама улетала, я оставался с папой в студии. Иногда мы проводили там безвылазно по несколько дней.
Манойло: Мне кажется, у тебя не было шансов выбрать не творческую профессию.
Мудров: Если говорить честно, с моим юношеским максимализмом, с моим «хочу не хочу» сложно было делать выбор в профессии. Хорошо, что, несмотря на эту инфантильность, я пришел к своему делу, к фотографии. Здесь есть элемент творчества, большей частью я сам себе предоставлен, но есть и ответственность, которую я несу. Всё классно трансформировалось. Наверное, дети творческих родителей, если не соревнуются друг с другом и вырастают в свободной среде, чаще выбирают то, что им реально интересно. А если есть какой-то конфликт, как, например, у Децла был с отцом, когда один вроде как не справился, и второй не справился, ни к чему хорошему это не приведет.
Манойло: А ты один в семье?
Мудров: Я долго был один, у нас с сестрой разница 16 лет. Это прикольно, потому что где-то лет до 15 родители очень были вовлечены в мою жизнь. А потом родилась сестра, от меня все отстали, и я стал самым счастливым человеком. Началась какая-то моя собственная жизнь. Если родителей вызывали в школу, они даже не приходили. Я был на втором месте, и мне было так кайфово, что я предоставлен сам себе!
Манойло: Тогда ты занялся фотографией?
Мудров: Лет в 13–14 я брал у родителей «мыльницу» либо у тети зеркальную пленочную камеру. Мне нравилась эта магия, ты что-то увидел, нажал на кнопку, и картинка сохранилась не в голове, а где-то в цифровом виде или на бумаге напечатанная. Знаешь, даже в музеи я хожу смотреть не исторические картины, мне нравится современное искусство последних ста лет. Я чуть-чуть могу понимать, про что оно.
Манойло: Про что оно?
Мудров: Про всякое. Фотографии вызывают во мне больше отклика, и часто снимок интересен не как произведение искусства, над которым долго трудился человек, а как сама фиксация какого-то момента. Часто исторического. True life, которую кто-то увидел, снял, и это осталось в истории. Круто.
Манойло: Слышал же наверняка разговоры в музее напротив какой-нибудь работы, мол, я так же могу на телефон сфоткать? Не хочется ответить на это?
Мудров: Contemporary art — это такая штука, которая не поддается какому-то классическому взгляду на понимание ценности объекта. Есть художники, которые исключают эти объекты, и есть другие, которые их гипертрофируют. Скажем, происходит какое-то понятное событие, которое стало артом. Кто-то использует средства выразительности, чтобы усилить эффект, а кто-то ставит на то, чтобы обесценить, показать иную сторону. Таким образом фото затушенной сигареты может претендовать на место в музее. Так же и в музыке, и в моде, во всем. Рваные джинсы — это тоже отход от какой-то классики. Интересные пиджаки с интересным кроем, как у тебя, это тоже отход от понятной классики. Я не скажу, что я это поддерживаю или не поддерживаю, это имеет место быть. Эта история чаще всего про контекст, чтобы человека вырвать из его жизни, перенести, например, в прошлое, чтобы он вспомнил детство. Это в идеале. Но бывает, что и концепции нет, и нет какой-то предыстории. Такое вот наше время: непонятно, что есть искусство, а что — не искусство. Всё не отфильтруешь. Классно, когда в работах есть некая связующая нить, когда выстраивается какая-то концепция выставки. И все это написано в аннотации.
Манойло: А у тебя не бывает ощущения, что человек сам должен сделать выводы, а не прочитать об этом на стене?
Мудров: Это очень сложно. Неделю назад у меня был перерыв между встречами. Я был в центре и решил зайти в Третьяковку, в Инженерный корпус. Взял аудиогид, смотрел на картины, знакомые с детства, и «открывал» их заново. Вот приходишь в галерею, а там больше ста, больше пятисот работ. Фокус внимания рассеивается, а когда тебе кто-то рассказывает предысторию, погружает в контекст, ты как будто становишься соучастником искусства.
Манойло: Я была на твоей выставке. Но я не помню, чтобы где-то были аннотации к работам…
Мудров: Ну, потому что эта выставка не имела никакого контекста, этими фотоработами вперемешку с картинами художника Шохид Шоди Ализода я просто сказал: отвлекитесь от городских пейзажей, посмотрите на природу Таджикистана, на озера, на горы. Концепция была суперпростая, но в один из дней пришел парень из арт-тусовки и долго рассматривал работы. Я просто ходил по залу, менеджерил. На выходе спросил: «Ну как вам выставка?» А он не знал, что я автор работ. Говорит: «Супер. Интересная концепция. Все фотографии имеют слоёность, имеют какую-то перспективу, имеют идеально выверенные пропорции по горизонтали, вертикали и…»
Он полчаса рассказывал мне про мою же выставку в деталях. Иногда автор сам не может рассказать, про что его снимки, но есть профессиональные люди, которые погружают в контекст, в это искусство. И конечно, вот роль контекста и роль куратора, который может это все расписать, очень важна.
Манойло: Писатель Евгений Водолазкин рассказывал, как приехал на конференцию, посвященную его творчеству. 100 человек участников, разные секции. И вот на одной из них писатель наконец узнал, что он хотел сказать в «Лавре». Водолазкин говорит, что он потом не раз цитировал участников этой конференции в своих ответах. Хорошая история, даже если приукрашена.
Мудров: Вот есть автор, который что-то придумал, нарисовал, спроектировал. А есть маркетологи, которые это все так классно заворачивают, что ты хочешь этим пользоваться, владеть. Как говорят, мы покупаем не вещь, а образ жизни. Наверное, если обобщить, то все эти описания и аннотации — это маркетинговый ход. Ужасно говорить такое, да? Но иногда художники настолько отлетевшие люди…
Манойло: Что нужна целая команда, чтобы разобраться, что хотел сказать автор.
Мудров: А выставка — это не просто ты сфоткал и принес показать и что-то сказать. Это работа в оркестре, как кино снять и смонтировать. Это был такой интересный опыт. Моя выставка была про природу, которую я вообще не снимаю, и снята на пленку, на которую я практически не снимаю. Но это было классно и зарядило меня на новые проекты. На подходе Камчатка, Хакасия, другие интересные места.
Манойло: Что-то продал из работ?
Мудров: Да, но это не цель выставки. Выставка была своего рода разрядкой. Знаешь, как день рождения, когда можно было всех собрать. И некая галочка, что я, хоть и снимаю коммерцию, но чуть-чуть кончиком мизинчика потрогал арт, как будто бы приобщил себя к великому. Это важно. Кто захотел, тот купил себе, повесил дома.
Манойло: Мне интересно, как происходит взаимодействие фотографа с покупателем? Я понимаю, когда покупают картины, привозят на примерку, оставляют «подышать» в интерьере. А с фотографиями как? Так же?
Мудров: Нет, ты смотришь на фотографию и думаешь: «О, классно будет смотреться в гостиной». Покупаешь, багетишь, вешаешь. У меня дома из фотографий практически ничего нет. Одна моя висит с выставки, маленькая, прикольная. И четыре картины: хорошие работы, большие, красивые. Отлично вписались в интерьер.
Манойло: А у тебя есть любимые фотографии?
Мудров: Мне очень нравятся исторические фотографии. У меня есть толстая книга, называется «Клик». И там все фотографии суперизвестные. События веселые и не веселые.
Манойло: А за кем следишь из фотографов?
Мудров: Много за кем. В основном за теми, что работают в том же жанре, что и я, в Европе и Америке. Если нужно назвать имена, пусть это будут Герман Ларкин, Грег Виллиамс…
Манойло: Вот у меня всегда вызывает странные чувства Юрген Теллер. Наверное, потому, что в фотографии мне ближе как раз какая-то классическая красота, глянцевая история из 90-х, на которой мы выросли. А вот это все нарочитое пренебрежение… И это все уже было.
Мудров: К сожалению, велосипед второй раз уже не изобрести. И какие-то вещи, которые приходят в голову кому-то в данный момент, они, может быть, уже приходили миллионы раз другим людям. Кто-то их воплощал, кто-то не воплощал. Но видишь, этот жанр вызывает у тебя неоднозначные чувства, какой-то негатив, а где-то может быть и сопереживание художнику. Он не оставляет тебя равнодушной.
Манойло: В этом смысле больше всего эмоций у меня вызывают работы Дмитрия Маркова.
Мудров: Он был очень интересным человеком и фотографом! Его работы — это высший пилотаж в документалистике.
Манойло: А ты любишь снимать людей?
Мудров: Я очень люблю снимать людей. И снимаю только людей. Ты общаешься с человеком, выводишь его в точку расслабления какого-то, чтобы он не переживал, не стеснялся. И потом видишь, как он рад видеть себя таким, каким я его увидел.
Манойло: Ты снимал когда-нибудь роды?
Мудров: Роды не снимал, выписки снимал.
Манойло: И какими ты увидел людей на этих снимках?
Мудров: У некоторых были глаза типа «Что делать теперь? Как с этим жить?».
Манойло: Кстати, возможно, такой же взгляд у людей на фотографиях с покойниками. Ты видел такие снимки?
Мудров: В музеях видел, в семейных архивах у нас таких не было. Но это понятная история. Какой там маршрут у этого автобуса? Роддом, школа, ЗАГС, кладбище? Могу ошибаться, но смысл понятен. Сейчас у нас много поводов даже на неделе, чтобы нас кто-то сфотографировал. Мы поколение, у которого самое большое количество фотографий: в телефонах, в компьютере, везде. А раньше люди не очень любили фотографироваться, плюс это было дорого, но родственникам хотелось оставить память, как выглядели дорогие им люди, поэтому и возник такой жанр. Это обычная фотография, как вот мы на паспорт фотографируемся. Покойника сажали, наряжали, открывали глаза, делали максимально похожим на живого человека.
Манойло: Ты бы согласился снять портрет мертвого человека?
Мудров: Знаешь, наверное, не очень хотел бы. Но тут, как говорится, смотря кто это будет. За деньги — да. Ну и за идею, естественно, тоже.
Манойло: Еще про непопулярные поводы пригласить фотографа! Ювелиры стали делать кольца для развода. А бывает, что заказывают фотографа, когда идут в ЗАГС получать свидетельство о разводе?
Мудров: У меня друг, когда разводился, я спросил его: «Ну что, поснимать твой развод?» Он посмеялся и сказал, что не хочет эти фотографии на память. Мне кажется, в такой момент хочется побыстрее от этого отделаться и начать новую жизнь, с новыми людьми и новыми эмоциями.
Манойло: Сейчас, наверное, селфи делают в такие моменты и выкладывают в соцсети с какой-нибудь ироничной или философской подписью. Кстати, как ты относишься к селфи?
Мудров: Я ко всему отношусь очень лояльно, спокойно. У людей не всегда есть возможность иметь при себе личного фотографа. Да супер, что есть селфи. К тому же есть исторические кадры, когда какие-то товарищи фотографировались и — раз! Упали с небоскребов.
Манойло: Вспомнила снимок фотографа, где медведь в палатку заглянул. Посмертная история, получается.
Мудров: Это целый жанр. Интересный. Не стоит забывать правила безопасности.
Манойло: Может, поэтому ты выбрал фешн? Это относительно безопасно.
Мудров: Фешн, наверное, не совсем мое направление. Это на втором, на третьем месте. В основном мероприятия.
Манойло: Работа с людьми не разряжает тебя?
Мудров: Разряжает агрессия, негатив, какая-то недосказанность, обиды, внимание на абсолютно ничего не значащие мелочи, когда что-то более ценное, важное упускается из виду. Раздражает медлительность или ничегонеделание, когда что-то нужно делать, и быстро. Мне не нравится еще ненастоящесть.
Манойло: А что такое настоящесть?
Мудров: Когда люди говорят о том, что именно им важно и ценно, а не поддерживают тенденции, пытаясь усидеть на каком-то стуле, на котором, может быть, и не надо усидеть.
Манойло: Раз мы заговорили о настоящести… А как ты относишься к ретуши?
Мудров: Я ее практически не делаю. В бытовых фотографиях, которые мелькают у нас в соцсетях, ретушь, я считаю, не нужна. Ретушь уместна только в тех случаях, где лицо на первом плане и какие-то мелкие дефекты могут отвлекать на себя внимание. И самое главное в ретуши — она должна быть незаметной. Бывает, я кому-то скидываю фотографии, потом смотрю на них и думаю: что-то не то. Понимаю, FaceApp. Но если это сделает человека более счастливым, почему бы и нет?
Манойло: Я в такие моменты всегда вспоминаю слова Энди Уорхола: «Прыщи — временное состояние, и они совсем не связаны с тем, как ты на самом деле выглядишь. Никогда не изображайте дефекты — им не место на хорошей картине, которая вам нужна».
Мудров: Раньше я был такой правдоруб, мне хотелось быть максимально честным, точным. Сейчас я думаю, что на борьбу за правду человек как-то очень много тратит энергии.
Манойло: А ты помнишь, с чего началась наша переписка? Я увидела у тебя в соцсетях портреты дочерей Владимира Сорокина и написала про эту съемку.
Мудров: Да. Они классные такие. Видно, что папины дочки. Мне тогда сказали: «Это дочки Сорокина». Я знал, что это писатель, но читать его начал уже после съемки.
Манойло: Кого еще снимал из известных людей?
Мудров: День рождения Берлускони снимал в Италии на его вилле. В Марокко приезжал фотографировать Лену Перминову. Дарью Донцову снимал! Но до меня как будто всегда после доходит осознание масштаба личности.
Манойло: Ты читал Донцову?
Мудров: У меня, к сожалению, нет культуры усидчивости. Кстати, вот учитель литературы думал, что я хорошо знаю его предмет. А я просто хорошо мог пересказать какие-то моменты, которые мне были интересны. Сейчас читаю Лимонова, Сорокина, Пелевина…
Манойло: Как бы ты снял Пелевина?
Мудров: Наверное, в образе наблюдателя за всем происходящим, что-то такое было бы на мудбордах.
Манойло: Недавно у меня была съемка для Grazia. Фотографировал Данил Головкин. Я была поражена масштабом, как это все происходит. Мудборды, команда визажистов, стилистов, продюсеров и так далее.
Мудров: Я видел. Очень классная съемка. Есть такого формата фотографы, их не так много в России, когда ты приходишь в студию как на съемочную площадку в кино. Очень много профессионалов делают свою работу, чтобы получилась классная картинка. Но я не часто снимаю такое.
Манойло: Я помню, что ты снимал светские мероприятия типа вечеринки Татлера. Расскажи про специфику. Есть шоу на ютьюбе «Обзор луков звезд», это когда стилисты рассматривают фотографии с какого-то мероприятия, и вот Александр Рогов в одном выпуске высказывался, что бывает мероприятие большое, а фотографий мало или вообще нет. Почему так?
Мудров: Обычно отправляешь фотографии сразу после мероприятия, ночью. Ребята из службы пиара эти фотки рассылают и потом говорят, какие кадры нужны с легкой обработкой. У каждой суперзвезды есть свои ретушеры. Эти люди уже знают, как именно обрабатывать фотографии, что нужно поправить. Есть фотографы, которые снимают сразу с ретушью, но в России нет таких. Вот они присылают 25 вылизанных фотографий с ключевыми гостями.
Но если раньше было одно классное мероприятие за две недели, то сейчас по три-четыре мероприятия в день: количество контента увеличилось, и на качество и супердетальность мало кто смотрит.
Манойло: А есть гендерные стереотипы, например, что мужчины лучше снимают автомобили, а женщины женщин?
Мудров: В Эмиратах я снимал открытие бутиков Louis Vuitton, Valentino, открытие выставки Олафура Элиассона в пустыне. И там женщин в принципе может фотографировать только женщина. Некоторые девочки лучше снимают девочек, другие очень хорошо мужчин видят. Тут нужен определенный взгляд на мир, на людей. Ты должен любить людей, уважать, видеть красоту даже в тех людях, у которых, может быть, ее не так много или не так легко разглядеть.
Манойло: Или человек не фотогеничный. Или это всё миф?
Мудров: Кажется, Питер Линдберг говорил, что самые лучшие кадры получаются, когда модель уже не позирует. Тут есть тонкая грань, когда они уже устали и не хотят фотографироваться. Момент зажима уходит, и человек в кадре такой, какой он есть. Но многие стесняются показать себя типа обычными. Если брать в расчет идеальную картинку с устоявшейся концепцией о красоте, возможно, не каждый человек туда впишется. Но в целом нефотогеничных людей нет, просто тут нужны правильный подход и свет.
Манойло: Видел когда-нибудь такие пары, где девушка просит сфотографировать ее, а мужчина, говоря твоими словами, не может разглядеть красоту и закатывает глаза?
Мудров: Когда это на расслабоне, когда ты фотографируешь, потому что увидел кадр: «Стой, не двигайся, очень красиво», — это супер. В остальном… Ну, много кому что не нравится, все идут на компромисс. Для женщины важно выглядеть классно, и все эти соцсети, все эти новые наряды, это всё поднимает настроение, самооценку.
Манойло: Я была свидетелем сцены в Большом, когда молодой человек весь антракт фотографировал свою спутницу в ложе. Как будто добровольно. Это выглядело мило. Ты ходишь в театр?
Мудров: Редко, но хожу. Чтобы соперничать с кино, театр должен быть очень прогрессивным, очень развивающимся и очень злободневным и крутым. Четыре часа сидеть и смотреть скуку смертную никто не хочет. Я очень много раз был в Большом, и не было ни разу, чтобы я там не заснул.
Манойло: И ни разу не было желания самому поставить спектакль? Про фотографа, например.
Мудров: Ни разу. Желание работать в театре отпало лет двадцать назад.
Манойло: Сейчас будут вопросы как из детской анкеты, популярной в нулевые. Любимое кино, любимая музыка?
Мудров: Я слушаю все практически. В последнее время, наверное, больше техно. Если бы ты спросила, на чей концерт я бы сходил, ответил бы — Rufus Du Sol или какой-нибудь GusGus. Я люблю тяжелое русское кино. Балабанов, Учитель, Звягинцев тоже.
Манойло: Чем они тебе нравятся?
Мудров: Хорошо заземляют.
Манойло: Не хочется заканчивать разговор на этой ноте. Недавно в ТГ-каналах все постили подборку фотографий Сергея Строителева с содержимым сумочек людей разных профессий. Давай посмотрим, что у тебя в сумке, Ваня?
Мудров: У меня в сумке ключи от дома, спортивная форма, кроссовки, пауэрбанк, камера, вспышка, батарейки, флешки, наушники, гель для душа, средство для укладки волос, дезик, еще одни кроссовки, я после съемки переобуюсь, шнурки.
Манойло: Белье?
Мудров: Нет, моя тренировочная одежда подразумевает, что трусы не нужны. На велосипеде я катаюсь без трусов. А у тебя что в сумке?
Манойло: Ноутбук, платье — я тоже переоденусь после съемки, — кошелек, книжка «Яд» Тани Коврижки, зарядник, крем для рук, наушники, пилочка, паспорт, пенал.
Мудров: Ты часто пишешь ручкой…
Манойло: Вдруг нужно будет подписать книгу.
Мудров: Или договор о неразглашении.
Манойло: Это моя детская травма, что ручка протечет и испортит сумку.
Еще у меня с собой игра 18+. О чем хочешь поговорить подробнее?
Мудров: Конечно, об игре.
Манойло: Если что, это не запланированная акция! Я не планировала заглядывать к тебе в сумку и тем более показывать содержимое своей. Тяни карточку. Читай вопрос, отвечай.
Мудров: «Есть ли у тебя ожидания от себя в сексе?» Ну, это можно обобщить и не только про секс сказать. Я анализирую себя после каждого общения с кем-то, после работы, после съемки, думаю, что можно было бы исправить, сделать лучше. Делаю себе какие-то пометочки.
Манойло: В голове делаешь или записываешь?
Мудров: Заметки в телефоне, там же, где записываю долги, кто мне что должен на предоплату. Обычно в самолете такое пишу. Но никогда не перечитываю. Длинный список.
Манойло: Назови хотя бы одно качество, которое ты хотел бы в себе улучшить?
Мудров: Опять же эмпатия, наверное. Больше прислушиваться, видеть людей. Хочется глубины и качества эмоций, общения. И не жалеть себя.
Не быть ни в коем случае для себя жертвой. В детстве однажды стал жертвой, тебя сразу погладили, дали леденец, чтобы ты не грустил. В жизни так не бывает…
Манойло: Так и запишем, в жизни и сексе Мудров не хочет быть жертвой.
Креативный продюсер проекта: Мария Маханова
Фотограф: Мария Хавторина
В материале использованы фото Ивана Мудрова, сделанные во время интервью.
Благодарим гастрономическое бистро «Цирк» (Цветной бульвар, 21, стр. 7) за помощь в проведении съемок.