Почитатели творчества советского писателя-натуралиста Михаила Михайловича Пришвина (1873-1954) 4 февраля вспомнят очередную годовщину со дня его рождения. У жителей Архангельской области в нынешнем году имеется повод «отметить» в культурном календаре иную, «круглую» дату - 90-летие со времени путешествия писателя по северным лесам. В мае 1935 года 62-летний Михаил Михайлович Пришвин по поручению Наркомата лесной промышленности СССР отправился в Северный край. Выехав вечерним поездом 9 мая из Москвы, в полдень 10-го мая он и его сын Пётр выгрузились с немалым багажом на перроне Вологодского вокзала. До Котласа решили добираться по воде. Только вот с билетами на пароход получилась заминка. И дневника писателя: «14 Мая. Билет в Котлас можно достать только на 15-е в 10 веч.». Выехать удалось только вечером 16-го мая. Из дневника М.Пришвина: « 17 Мая . Ясное и холодное утро. Наконец-то я выспался. Берега низкие с растрепанным лесом, как и у нас в Загорске. Буксиры ведут плоты уже не в Вологду на фабрики, а в Сев. Двину. Наш пароход очень медленный, и только 18-го мы приедем в Устюг, а в Котлас, вероятно, рано утром 19-го». Этот прогноз сбылся. Из дневника: « 19 Мая . Вчера с вечера без всякой катастрофы стало теплеть. Мы приехали в Котлас в 2. 35 ночи, сдали вещи на хранение и пошли светлой ночью искать жилище». Увы, ни в гостинице, ни в доме колхозника мест не было. Промаялись до 6 утра на столах конторы леспромхоза. Из дневника: «В 6. 35 в. мы сели на пароход “Иван Каляев” и поехали по тихой великой Двине, к которой теперь прибавилась Вычегда». Давно нет в живых писателя Пришвина, а колёсный пароход 1909 года постройки, спущенный с Сормовской стапели под именем одного из основателей пароходного общества «Котлас-Архангельск-Мурман» Михаила Криличевского и переименованный в 1918 году в честь террориста-революционера, убийцы Великого Князя Сергея Александровича Ивана Каляева, до сих пор бороздит просторы Северной Двины. Интересно, есть ли на его борту памятная доска в честь известного писателя Пришвина? Из дневника М.Пришвина (19 мая): «С берега до берега так далеко, что светлою ночью невозможно разобрать, что там на другой стороне. На реке паутинки – это боны, направляющие моль, которая время от времени довольно сильно бьет в пароход. Совсем удивительно, что по этой паутинке человек идет». Иллюстрацией и к этой записи является фотоснимок Михаила Пришвина. Эта фотография и несколько других к данному тексту позаимствованы в размещённом на запретном ныне зарубежном сетевом портале фотоальбоме «На Пинеге и Мезени в 1935 году. Пришвин М. М.» Владимира Экономова, который отсканировал и обработал около 7000 негативов, хранившихся в архиве Л.А.Рязановой. Кроме того, часть снимков Пришвина можно увидеть на сайте Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ). Из дневника М.Пришвина: « 20 Мая . Мы приехали в 5 у. (в Верхнюю Тойму) Совершенно тепло. Вчерашний день надо считать переломом. Снег, медленно таявший до сих пор в лесах, дал воду. Внезапно сплав, проходивший до сих пор на низких горизонтах, пошел на высокой воде, и затрещали запани, выдерживая давление своих нагроможденных “пыжей”. Почтарь согласился увезти наши вещи на высокий берег Двины, вслед за подводой вскарабкались мы и попали в Верхнюю Тойму – районный центр, ныне проглотивший совершенно когда-то небольшую деревеньку». Поселили Пришвиных в дом колхозника. Из дневника М.Пришвина: «Попив чаю из заготовленных на пароходе термосов, мы пошли смотреть запань на Верхи. Тойме и с высоты берега увидели, как Тойма, змеясь по низине, подбиралась к высокому берегу Двины, и поняли, как она его размыла (я вспомнил ручеек, стекающий по высокому берегу Сухоны вниз). Сейчас очень красива эта дверь, через которую вливается Тойма в Двину. Издали бревнушко за бревнушком плывут по Тойме, накопляясь у запани, замыкающей выход в Двину. Обыкновенно мокрое бревно, скользя, нажимая на другое, ныряет под него, и следующее, ныряя под это, давит на верх, и верхние бревна, поднимаясь, щетинят «пыж». Я сделал два смежные снимка (не забыть!)». Одна из упомянутых в дневнике фотографий, - с верхнетоемской бабушкой в платочке, снятой на фоне забитой лесом запани, - является обязательным экспонатом выставок, посвященных творчеству Михаила Пришвина. Из дневника М.Пришвина: « 21 Мая . …А вода между тем из заваленных снегом лесов натекала, поднимая горизонт Тоймы выше Двины: на Двине поднялась на 20 см, а тут на 60, моль давила на запонь и прорвала ее на Нижней Тойме. Директор не приехал, заместитель бросил нас и ускакал, и все учреждения, и ВКП и даже прокурор занимались сплавом. На Верхней Тойме, у нас, бревна, проплывая, ныряли под “пыж” и так набивались до самого дна, и от давления снизу там и тут из серой массы моли отдельные бревна вдруг вскакивали, как мертвецы из могил у Гоголя, и так оставались, и так больше, больше, и к утру весь пыж стоял как ежик: <приписка: там, тут стоящие бревнах Порвало почти все канаты, вывернуло многие мертвяки, и рабочие вновь копали и, схватывая канатами и тросами запань, утверждали концы в новых мертвяках. Мы ходили по запани, набитой бревнами до самого дна, в штиблетах, а инженер даже в белых башмаках. Он говорил, что давление на 1 кв. метр такой запани 30–35 тонн, что в запани сейчас до 40 тыс. куб. метров (на пространстве <1 нрзб.> километра): это глубинный залом. …Затайка рано началась, а потом пошли заморозки: большие реки прошли, а малые остались, и их пришлось взрывать. Двина вышла 22-го (? – узнать и развить этот мотив)». Из Верхней Тоймы Пришвины выехали рано утром 22-го мая . Из дневника писателя: «Погода вернулась холодная. На ржаном поле заметили стайки ржанок, их зовут здесь серули. Перевозчик старик переправил нас на ту сторону бурной лесной Тоймы. Там, в Сухом носу, нас ждали “ледяночки”, лучшие лошади обоза, работающего на ледяной дороге, моя, напр., каряя по 4 комплекта таскала». Из дневника: «В 4 верстах надо переезжать Верхи. Тойму: река сбежистая, выносит медленно тающий в ельниках снег и потом мелеет. Сейчас это большая река, лошадей нам дали до реки, а на другой стороне в дер. Сухой нос ждут лошади из обоза Леспромхоза, присланные из Вершинной Горы….Так мы выехали в 6 утра (23 мая) . Погода вернулась холодная». Далее в дневнике звучит название деревни Горка, где Михаил Пришвин сфотографировал старинную церковь, и соседней Вершины с сельсоветом. Из дневника: «В 4 в. выехали и километров через 10 переехали Тойму. <На полях:>…Революция загнала в сузем разных людей и, конечно, попадали и по наговору... с царем-то легче оказалось расстаться, чем с рублем: мужик – вечность земли, купец – рубля, а личность – свободы. Ладится сплавить. В какой сузем загнали (50% погибло)… Мы все время поднимались на гору, а Мила, казалось, была у самого неба. Отсюда далеко мы видели наш путь, исчезающий где-то за черной завесой леса, потом за синей и за голубой. В деревне разноцветные девушки танцевали кадриль, парни раздирали гармонь, и дедушка седой и красный, опираясь на молодку, вылезал из двери своей избы и не мог вылезти; и все пел частушки и топотал. В ½ 10 в. мы приехали на “Половинку” (половина волока), тут была изба для корма обоза». На ночлег остановились у спецпереселенки из Белоруссии. В 3 утра разбудил петух. Пришлось отправиться в путь. Далее в дневнике о пинежанах добрые слова: « 24 Мая . Дождь и холодно. А нам очень хорошо: “пинжаки” оказались тем самым народом, который 30 лет тому назад очаровал меня в Карелии. Ни малейшего сомнения в том, что у меня кто-нибудь возьмет что-нибудь, и тысячу рублей я спокойно оставляю в куртке висеть...». Проехав борами долины реки Охтомы , в 7 часов утра прибыли в деревню Керга на Пинеге и остановились у председателя колхоза Василия Павловича Чередова. Из дневника: «Председатель колхоза человек неграмотный, за это против него большая часть, но начальство поддерживает, и Василь Палыч Чередов уже третий год председателем. – А нам что? нам все равно, кто бы ни был, наша работа не переменится от председателя: работал и буду работать! Наш председатель Палыч ничего, как мир, так и он: самостоятельный». И ещё о пинежанах: «Пинжаки – это люди, отразившие в себе последнюю простоту леса. У них не было кур (потому что, во-первых, не было для них зерна, во-вторых, охотн. собаки). Не было вовсе свиней. Они охотились, работали на сплаве леса и на деньги покупали хлеб. Все из леса: бадья в колодце, канат из березовой вицы, коньки, олени и подохлупники <испр.: охлупь> (чтобы князь не гнил и ветер крышу не снес)» В написанном по мотивам дневника очерке « Берендеева Чаща » Михаил Пришвин одну из глав так и назвал: « Пинжаки ». Фрагмент из неё: «Мы ходили по деревне (Керге), фотографировали игрушки, птицеконей, оленей, вырубленных одним топором и посаженных на кровлях. Для чего это человек, столь занятой, брал топор и создавал из дерева фантастические существа? Нам ответили на это, что охлупь делается, «чтобы князь не гнил и ветер крыши не снес». Конечно, такое объяснение было не полно: то же практическое назначение можно было выполнить совсем простыми средствами. Искусство, очевидно, и в этом случае пряталось за практичностью, и, думается, настоящее искусство всюду стыдливо, как и стыдлива подлинность самого человека». 25 мая в 7 утра на лодке отправились в Согру . О времени прибытия туда в дневнике не сказано. В Согре остановились в здании ОРСа. Из дневника: « 26 Мая . И опять с утра холодный ветер, и на весь день страшные хмурые тучи. Кустики зеленеют как-то вопреки всему ходу в природе, без связи с целым, и мало говорят о весне». Из дневника: « 27 Мая . …Пришел охотник Осип Александрович Романов (51 г., из дер. Волыново), который будет нашим проводником в Чащи. Этот следопыт совсем как Дерсу. Как и у многих здешних людей, у него тоже есть особенная интеллигентность, свидетельство внутреннего благородства, в речи его почти всегда есть скрытое значение, как у героев Ибсена. Говорю, напр., о том, что найти бы надо человека сильного, способного выгрести против бурного весеннего течения Коды, и по возможности был бы человеком хорошим. – Что могутного человека взять, – говорит он, – это верно надо, а о хорошем не заботись: на короткое время мы все хороши. <Приписка: Подумав, он назвал Александра Губина: сильнее его нет.> Наметили план путешествия». 28 и 29 мая находились в Согре. Дождь. 30 мая в 7 утра отправились на карбасе из Согры в Усть-Илешу. В деревне Вольтово к ним присоединился проводник Осип Александрович Романов. Из дневника: « 31 Мая . (Усть-Илеша ) Рабочие унесли вещи по-за лес. Мы с Ягушкиным коротким путем. Скорый говорок Ягушкина (неожиданный для сов. человека). …В ожидании лодки смотрели на окатку леса женщинами, разговаривали с десятником, фотографировали. Было это возле избушки при слиянии Коды с Илешей. Хонговое дерево = хонга = сухостой. Из 40 в бригаде один мужчина (бесштанная команда хорошо работает). Нач. запани Ягушкин взял бинокль и стал учиться глядеть и когда понял и вдруг увидел окатку, то не успел удивиться, как увидел неверное дело, и, не отнимая бинокля, пустил матом». Из дневника: «18 килом. от Усть-Илеши полдороги до Коды-Рассохи …Тут мы отдыхаем и ночуем. …Вечер у Малой: на пне у промоины: внутренность леса ужасная, на реке постоянно валятся деревья: такая лесная река. Оставить одну, и ее всю завалит. Расчистка рек. Я свалил березу. Кода самая быстрая из здешних рек: беспрерывные пузыри (на прилуке) как яйца плывут, пороги, порог Сатана <приписка: – источи, пузырей Петя ставит дорожку. Вечер довольно теплый». Из дневника: « 1 Июня . На старых палах полугрудники. Вид спелого дерева. Тронутый выборочной рубкой лес иногда сам собой изводится от закорышей и от ветра. Расщепило хонгу громовой стрелой. Лето короткое, но жаркое, песок нагорает, ходить нельзя. … Губин великан, а речь его как у первобытных людей: короткие фразы (стихи) изображают… Губин продолжает говорить стихами: – Придет человек неведомый. Приедет на белом коне. И будет списывать. Кто за новую веру подпишется – тому конец». Из дневника: « 2 Июня . Часть вещей и продовольствия оставляем в клети при маленьком замочке (для виду). Все кругом с гордостью говорят, что у нас никто ничего не возьмет. Вещи несет Губин до Карговы ». Отдыхали на «Каргове» в избушке Осипа на Коде. Отпустили Губина. Заперли в клеть продукты и налегке отправились в Чащу с ночевкой в Исачихе . В 15-00 пришли в Исачиху. На Исачихе в избушке нашлось «ушкало» (палочка, на которой подвешивают шкурки белок), «это ушкало было длинное, значит, зырянское: у них лучше промышляют. И еще, что колодец в болоте был закрыт доской: значит, этой весной люди жили». Из дневника: « 3 Июня . Из-под солнца дождь, сравнительно тепло возле жилья. Под щепой оказался снег. Перешли через р. Кислую и вошли в бор, похожий на Сокольники или на Лосиноостровский. После всех трудностей нам, конечно, такой чудесный бор был как рай, но в то же время мы были и смущены: зачем было так далеко ходить, если почти такой же рай есть под Москвой. Так вот мы живем и не знаем и не хотим понять, что живем в раю... Вечер: белое солнце, значит, завтра холодно». Это и была Чаща, увидеть которую столь сильно стремился Михаил Пришвин. Увы, не всегда наши мечты сбываются в желаемом виде. Из дневника: « 4 Июня . Мы идем обратно к Кодаве по ледянке, с которой возле верховья Коды мы должны свернуть на путик Осипа. Пришли в Каргову к своим запасам, и эта Каргова, избушка с клетью в лесу, как город какой, у всех на языке “Каргова”, и каждый может зайти и переночевать». Из дневника: « 5 Июня. Каргова . День моих именин (23 Мая). Давным-давно распускаются и все не могут распуститься березы. Сегодня утром свежо, днем очень жарко, потом теплый дождь и один час после дождя тепло-парной, а после до ночи холод и ветер такой, что даже кукушка умолкла. Это у нас день отдыха и вечером ради именин ели рисовую кашу». 6 июня после обеда вышли в Рассоху, куда прибыли в 9 вечера. Из дневника: «За этот теплый день распустились березы так, что, как это бывает, маленькие листики как будто сами держатся в воздухе, и все они удивленные. Ночевали на старом месте, старик, брат Осипа, пострадавший за религию (был церковным старостой), всю ночь парил лодку и ставил распорки». 7 июня в 7. 20 у. прибыли в Усть-Илешу . Из дневника: «Запань пробили на Илеше. Моль ушла. Теперь окатывают осохшие бревна и сделали маленькую новую запань. Работают женщины, дети, большая работа. Много снимал». 8 июня, попрощавшись с проводником Осипом Алексеевичем Романовым из деревни Волыново, выехали на карбасе вниз по Пинеге. Ночевали в избушках Хорнемы. 9 и 10 июня находились в Керге. Из девника: «Утром приехали и остановились против Демьяновки. Отсюда пошли пешком в Окуловку через деревню Мати-гора. Кладбище: памятники – просто палки, сухие сучья, поднятые возле, от сломанных вил, и уже культура, если палка новая и на ней знамя (рубыши, напр., воронья пята). Просека... церковь, сумасшедший с топором. Переправа через Выю. Долина Выи широкая, распаханная, веселая, все привыйские деревни как на ладони, песочек, и радуешься, что страшные согры отошли». Кстати. Наши современники удивляются отсутствию кустов и деревьев на старых фото. Объясняется это не только боязнью распространения огня, но и необходимостью иметь покосы для коров-кормилиц. За любой клочок земли вспыхивали тогда нешуточные споры, доходившие порой и до мордобоя. Из дневника: 11 июня. В Окулове : Выя – простор полей, все деревни видно. В небольшом расстоянии друг от друга по ту сторону Выи две церкви: одна переделана в кино, другая, эпохи Грозного, деревянная нетронута, и, говорят, в ней есть дырка, через которую лазят старухи прикладываться к старине». Утром 12 июня, отправив вещи на подводе, Пришвины пешком добрались до Усть-Выи на Пинеге. В половине одиннадцатого загрузились в карбас и отправились в Суру. Из дневника: «Лес на берегах 30–40 лет, еще далеко не спелый, и это счастье: наконец-то на берегу реки не лесные оборухи. а молодой лес, и река от этого стала неузнаваемой. На правой стороне растет сосняк, на левой ельник: это, вероятно, потому, что на правой стороне лес сгорел, и на пожарище, как это постоянно бывает, взялось расти дерево-пионер. …Речка Выспола в 10 кил. от Окулова, на ней много избушек земледельческих пионеров. Эти избушки совсем несравнимы с охотничьими: возле них грязь – толчея от скота». Далее в дневнике упоминаются названия: Р. Шога: спирто-порошковый завод. …Р. Хорнема: лесобаза. …Р. Ленивая (30 к. от Усть- Выи + 30 до Кучкоса + 60 до Суры)…Р. Кучкос и после нее час. Из дневника: «В 8 вдруг нагнали хвостовой караван. <На полях: Хвостовой караван.> Осмотр: 6 домиков на плоту, передний уборная, потом кухня, контора, бараки». Из дневника: «Проехали Нюхчу… К Малиновой ночи: только звук бревна, оно ведь звонкое, и звук далеко – редкий и глухой – но далеко! Да разве вопрос бурлаков, [спускающих вниз] бревна: – Куда плы-ве-те! – Кого плавишь? – И: – Далеко ли хвост? Настоящее утро, когда солнце всходило, было очень холодно, был мороз, но солнце скоро разожгло: весна наконец-то «вступила в свои права» совершенно. Слышно, кричат воронята: значит, несмотря ни на что, вывелись. Утка «гагарка» с утятами плыла, мы на нее: все испытала, все приемы и наконец «спасайся кто может!» – утята нырнули и все показались далеко в разных местах и спаслись». В 11 утра 13 июня остановились у деревни Поганец на одноименной речке. Преодолев пешком два километра, пришли в Суру. Пытались в местном ОРСе добыть продукты. Ответ заместителя начальника лесопункта обескуражил: «Такое несчастье, у нас в ОРСе, продавец случайно родила, и сами сидим без продовольствия». Отправились в путь. Сменяясь на вёслах, шли вечер и ночь. Из дневника: «Населенная местность. Большое село у самой воды, посередине церковь – “клуб имени 1-го Мая”. Снимал и спросил: оказалось, Довела. Из леса на той стороне против какой-то другой деревни голоса: – Сплавьте до Явзоры. – Некогда, – ответили мы и тут же крикнули в деревню: как называется. И сейчас же обиженные отказом кричат: – Не говорите, не говорите! – И старуха перевозчица: – Не говорите!». Не Довела, а Лавела. На заглавном к данному очерку снимке именно эта деревня (ранее село) изображена. 14 июня пристали к высокому карпогорскому берегу. Пётр отправился в Карпогоры и вскоре вернулся. Из дневника: «Через какой-нибудь час мы в раю (в квартире несчастного быв. директора). Сидели как пьяные в ожидании матрацев. Улеглись по углам на полу, перебрались на кровати. Поужинали в 7 и опять спать». 15 Июня отсыпались, гуляли по селу и беседовали с партийными начальниками. 16 июня провели в ожидании парохода на Архангельск. Михаил Пришвин снимал в 6 утра «ветродуйные лиственницы на щельях» и обходил «берег с необыкновенными деревьями и красной дорожкой глубоко внизу у самой воды». Из дневника: « 17 Июня . …Снизу пароход прямого сообщения в Архангельск (из Карпогоры) обещают вот уже два дня. Томительно ждем. Начали страдать от жары. И по всему теперь, по траве, цветам уже лето. Быстро спадает вода. Там, где мы 3 дня тому назад проливом подъехали к “щельям”, белым песком коровы переходят. В 5 в. пришел пароход “Судорабочий”. Перебрались туда. Разочарование: вместо двухместной каюты дали каюту в 5 человек, причем 3 человека – гепеушники (Шубин с женой и другом)». В полночь пароход отошёл от Карпогор. Из дневника: «Около этого времени совершилась точно такая перемена в природе, как было на верхней Пинеге. Солнце давно село, и место, где оно село, давно и очень широко закрылось безразличными дымчатыми облаками. Довольно странно для нас было, что как будто совсем независимо от заката оставалось и горело одно большое облако, и в тихой воде на всю Пинегу чуть ли не в километр шириной отражается его малиновый свет. Мало-помалу постепенно в течение каких-нибудь двух десятков минут красное на небе начало сильно смягчаться вокруг него белеющим и светлеющим небом, и когда от всего красного осталось чуть заметное пятнышко, – везде вокруг было по-утреннему, хотя до восхода солнца оставалось еще очень много времени». 18 июня проходили мимо Чаколы. Из дневника: «Берега высокие стали, красивые, и часто села с веселыми полями: угрюмая Пинега, как северный человек, постепенно “оттаяла” и стала хорошей». 19 июня в четыре утра достигли Усть-Пинеги. В тот же день (19 июня) в 13-00 пароход «Судорабочий» причалил к стенке Архангельского вокзала. Из дневника: «Прибыли около 1 ч. дня на ту самую пристань, где я был в 1906 году (29 лет тому назад), и я вспомнил это место исключительно по отсутствию на нем большого парусного флота. …Архангельск, как и прежде, не содержит в себе ничего терпко-провинциального (как Вологда и особенно Пинега), особенно неприятного теперь своей как бы двойной смертью: и прежней, и нынешней... Архангельск, как Петербург, – окно в Европу. 19 Июня - 9 Мая = 41 день путешествия в “Чащи”, чтобы увидеть лес, незнакомый с топором. Лес мы увидели не лучший Лосиноостровского. Мы увидели то, что было возле нас и что мы знали хорошо, но мы, пройдя великие согры и рады с суродьями и долгомошниками, поняли, сколько надо природе истратить всего напрасно, чтобы создать прекрасный девственный лес. Но может быть, и не совсем напрасно? И разве наша человеческая жизнь, наше движение в обществе к лучшему не оставляет за собой таких же суродий и долгомошников?» Из дневника: « 20 Июня . Архангельск. Чем-то похоже немного и на Владивосток: каким-то образом море дает знать о себе: что-то большое живет здесь близко, огромное... С морем еще нельзя так распорядиться, как с лесом, и на море человека нельзя так унизить, как в лесу и на пашне. И вот это именно, – что нельзя так унизиться при свидетеле – море и накладывает отпечаток на приморские города: в крайнем случае тут как будто всегда есть выход: взять да и уехать в море, омывающее все страны, все берега, соединяющее все земли, все народности». 21 июня Михаил Пришвин осматривал Сульфатстрой. 22 июня посетил действующую четвёртый год Бобровскую запань. По пути заезжали на реку Мечку посмотреть Сульфит-строительство (Мечкастрой). Были в краевом музее. Из дневника: «Нет больше никакого сомнения, что в Архангельске люди чувствуют себя гораздо свободнее, чем в других городах, и много гуляют на улице. И еще, что здоровых, высоких людей, даже гигантов здесь много. И это все, я думаю, делает море. Люди гуляют, потому что дорожат солнечными днями». 24 июня. Перебрались на левый берег Северной Двины. Сели в поезд. Из дневника: «Встреча со Щукиным и Поповым – два пьяненьких коммуниста, Щукин Александр Николаевич, директор кинотреста, Попов – предс. Союза писателей (Арх. Северное краевое издательство)». 25 июня в дороге. 26 июня в три ночи сошли в Александрове, где пересели на поезд до Загорска. Из дневника: «Райский день. В Архангельске зацветает черемуха, у нас под Москвой доцветает сирень и начинается сенокос. Пока мы ждали на Пинеге, когда распустится береза и зацветет черемуха, у нас отцвели сады, и мы, увидев цветущую черемуху в Архангельске, приехали домой к отцветшим садам. Но зато мы поняли... (Вот это и есть главная тема всего моего путешествия: Чащи = Лосиноостровский заповедник.)» К «лесной» теме Михаил Пришвин в дневнике возвращался не раз. Запись от 1 июля : «Люблю лес, но лес, особенно северный, любить невозможно: наш любимый лес и настоящий лес – это все равно как пойнтер и волк, – можно ли дикого волка любить. И так вот в понятии «лес» ютятся два разные существа: один старинный славянский лес-бес, с которым у земледельца идет вековечная борьба, другой лес – наша радость, счастье, средство восстановления истраченных в городе сил. И еще есть третий лес <приписка: круглый>, исчисляемый на кубометры, источник нашей валюты. Обе противоположности, и дикий лес-бес, и поэтический, как бы там ни было, имеют какое-то общее основание, но ничего общего не имеют между собой у нас лес поэтический, это рай нашего счастья, и лес, исчисляемый на кубометры. И вот все-таки случилось так, что хозяйственники позвали поэтов описать лес, и я, приглашенный в числе других писателей включить лесную тематику в план работы 1935 года, задумался крепко над этим двойственным понятием «лес». Если в моем опыте скопляется много такого, о чем необходимо рассказать, то прежде всего мне хочется рассказать точно, как это было. Я бываю так уверен в присутствии поэзии как силы, или еще лучше, как субстанции в моем опыте, что – представляется мне – если вернее, точнее описывать свой опыт, то и моя поэзия будет действительней. Вот почему любимейшая моя форма – это дневник, записки. Не раз, однако, мне случалось переходить через эту форму, писать повесть от третьего лица, и тогда оказывалось, что это ложно и что я обманываюсь в чем-то, когда ревниво держусь рамок моего непосредственного художественного восприятия». <Приписка: 19 Июля.> «Сосна выводила к свету зяблую елочку На разлив заболоченного ручья Сосна не могла вывести ель и погибла Ель открылась и ей помогать вышла березка Не успела дорасти березка: ель погибла А березка пошла. Маленькая березка чуть повыше тростника Пошла маленькая березка вместе с тростником И во множестве перебрались на ту сторону И там, на той стороне, опять синеют леса в облаках А здесь осталась в неравной борьбе погибшая ель Поросли мертвые сучья этой ели длинными серыми бородками Ветер играет бородками мертвых деревьев у болот И я тут стою всем сочувствую на берегу заболоченного луга Смотрю, как березка маленькая перешла на ту сторону На той стороне синий лес в облаках. Конец Архангельской тетради ». *** Записи из «Архангельской тетради» послужили Михаилу Пришвину материалом при написании очерка « Берендеева Чаща », опубликованного в 1935 – 1936 годах в журнале «Наши достижения». В марте 1952 года писатель приступил к работе над повестью « Корабельная чаща », которую завершил в декабре 1953 года, за месяц до смерти. В опубликованном в 1954 году в журнале «Новый мир» произведении нашли отражения впечатления писателя от поездки по Русскому Северу в 1935 году. В повести-сказке говорится о путешествии брата и сестры весной 1945 года по рекам и лесам Русского Севера в поисках своего отца, который считался погибшим на войне, но оказался на излечении в Пинежском госпитале. Дети и их отец находят в северных лесах заповедную Корабельную чащу, состоящую из вековых деревьев, и спасают её от вырубки. По замечанию писателя Константина Федина, « Корабельная чаща » «вобрала в себя все качества, какими обладал Пришвин издавна, всё искусство, которое выработал, приобрёл он на своем пути, и повесть стала в своем роде кристаллизованной пришвинской прозой ещё небывалой насыщенности». На пути Михаила Пришвина к посмертной славе встретились ему и леса, реки, дороги, тропы, люди Русского Севера, описанные им в «Архангельской тетради». Автором данного очерка приведены лишь некоторые фрагменты из объёмных дневниковых записей писателя. При этом акцент сделан на датах и топонимах маршрута путешествия 1935 года. Теплится надежда, что в XXI веке по следам писателя Михаила Пришвина отправятся туристы, романтики, искатели заповедной Берендеевой Чащи. Александр Чашев
