Ванни Бьянкони. "Избранное. Тот, кто есть ты" (2017)
Из аннотации: Ванни Бьянкони (род. 1977) – один из наиболее ярких молодых поэтов Швейцарии, основатель и редактор литературно-переводческого журнала Specimen (https://www.facebook.com/specimen.press/), плодовитый переводчик англоязычной поэзии и прозы. Творчество Бьянкони за последнее десятилетие получило широкую известность не только на родине, но и в других странах Европы. В фокусе его художнического взгляда – внутренний мир человека нашего времени, отмеченного как глобализацией и небывалым ростом человеческой мобильности, так и ожесточенными столкновениями культур, религий, национальных ментальностей. В пристальном психологическом самоанализе поэт связывает коллизии собственной судьбы, других личных судеб с явлениями и событиями истории современности.
Разломы, проходящие по обществам, семьям, человеческим отношениям, отдельным душам поэт решается пережить и осмыслить вместе с миллионами добровольных и вынужденных скитальцев, с которыми чувствует общность. Он остро сочувствует жертвам войны и террора, близко принимая к сердцу любые человеческие трагедии, в том числе происходящие в тысячах километров от Европы. Видя себя гражданином мира, Ванни Бьянкони в то же время остается соединен крепкими нитями воспоминаний, привязанностей, семейных традиций с родными приальпийскими склонами. Взволнованное и сильное чувство к домашнему миру, сочетающее нежность любви и горечь отторжения, всегда сквозит в его текстах.
Книга вышла при финансовой поддержке Швейцарского совета по культуре «Pro Helvetia» и Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям.
Из поэмы «Город вне осады», посвященной событиям Югославских войн
<…> От моста он ведет к себе домой, пешком,
почти так далеко от центра, как был я
далек от этой и от всяких войн – до моста,
до искореженных и рухнувших домов,
до брешей – в стенах и у него в плече:
зажив, они лишь ноют на погоду.
Я, кажется, еще не видел рек, как эта,
что, изменяя направленье то и дело,
в каждом течении меняет имена,
и христианских домиков, что по-арабски
спускаются террасами, и этих малых
уютных площадей, и их листвы. Быть может,
когда бы не был восстановлен, не казался
уютным, мирным, будто бы родным,
здесь каждый уголок, не будь война
отдалена двенадцатью годами,
я б еще меньше смог понять, как восстает,
злоумышляет на себя, как убивает
себя от века человечество; слова,
сказать по правде, от реальности не отделимы,
как отделимы имена на карте;
и если он сказал: «безумьем было
все что творилось здесь», – сильнее это,
чем ненависть, которую война
могла бы угнездить в его плече,
в тех ранах, что так ноют на погоду.
А вот стрелок его самоубийством
покончил жизнь – кто знает, почему.
И с ним, и с этими разбитыми домами,
все, что я слышал о войне, вдруг ожило
между заботливо подлатанных дворов,
проникло в них, как рак охватывает тело –
то изменение, что в силах ты представить;
но что случиться может с человеком
в непредставимом изменении к войне?
То же, что и всегда. Мне страшно
приблизиться к Сараеву.
Холмы и горы, зеленая река, и всюду
торчат стога накошенного сена,
как груди старые, что готовы снова
дать молоко: исламский Оберланд,
под здешним Цюрихом, уверен,
что сам себя переживет? Сараево,
где осторожен, как бинты, цемент,
где ничего не собирают для борьбы,
ни для прогресса, но одна забота:
чтоб груди города вновь матерей учили
давать своим младенцам молоко.
Залы Национальной библиотеки,
некогда ратуши, прорезаны лучами света,
сочащегося сквозь пустые окна,
что досками, как ставнями, забиты;
здесь чисто убрано, хотя давно сюда
никто не входит, пыль и птичьи перья
заметены в углы; вот здесь играл оркестр
с Зубином Мехтой посреди осады,
здесь сохранялись книги, вплоть до древних,
истории воинственной боснийской, здесь огонь
взметнулся над смятением, с которым
пытались обуздать ее поток,
извилистый, как Дрина, разделенная
между племен и вер. Мы здесь, внутри,
по милости охранника, здоровяка,
с застенчивыми мягкими глазами,
что, сделав исключение из правил,
без лишних слов впустил нас, прикоснувшись
к руке моей, прежде чем я взошел
по хлипким лестницам – как будто в утешенье.
И тот же жест – в кладбищенских воротах,
и тот же жест – входя в Музей осады.
Я здесь увидел черный портсигар
о отложенною парой сигарет,
а там – тысячи столбиков беленых,
стоящих парами – один для Бога,
другой – чтоб крепко сжал его рукой
тот, кто домой вернется из Гааги.
А на обочине дороги среди гор,
крутя на вертеле, готовят поросенка
и женщина, глядя в сторону долины,
кричит с неистовою жалобою, и
как будто бы смеясь, в потоке думы,
ее годами заметавшей, как песок…
В войну здесь так, как будто нет войны,
в дни мира – будто война вот-вот нагрянет;
народ, из самых острожных на земле,
он вечно вынужден искать слова ответа
на вечный же вопрос: какое имя
дать в землю каждому упавшему зерну…
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky