Радио "Свобода": "Белый квадрат": театр жестокости Владимира Сорокина"

Новые рассказы, собранные в книгу “Белый квадрат”, возвращают читателей к прежней поэтике Сорокина. После космополитической утопии “Теллурия” и международной фантазии “Манарага” автор вернулся к сугубо отечественному и бескомпромиссно актуальному материалу. Чтобы подчеркнуть последнее обстоятельство, он щедро делится посвящениями. Так опус “Белый квадрат”, давший название всему сборнику, посвящен Кириллу Серебренникову. О том, как пристально Сорокин следит за российскими событиями, свидетельствует галерея отчетливо узнаваемых и очень смешных персонажей. Но сатирой это никак не назовешь. Сорокин, как всегда, исследует русскую метафизику с ее шизофренической семиотикой и стилистической агрессией.

В его рассказах читателя ждет знакомый конфликт гладкого, ничьего, нейтрального стиля с шокирующими обрывами в грубый натурализм. Рассказ “День чекиста” начинается с обличительного диалога, в котором двое чекистов, выпивая и закусывая, пародируют взаимный допрос. Но после этой странной экспозиции текст переходит в другую – исповедальную – стадию. Герой становится свидетелем сексуальной инициации, грубого насилия и бесстыдного шантажа. Так власть преподает урок безвластия своим жертвам, воспитывая преемника.

Секс и насилие у Сорокина – знак подлинности, разрывающей риторическую завесу коммуникации. В духе Антонена Арто он устраивает “театр жестокости”. Каждая жуткая сцена, которыми так известен Сорокин, проникает под кожу, сквозь защитный покров привычки и вымысла. Наглядно этот прием демонстрирует рассказ “В поле”. В нем описывается зрелище на Интернете, где инсценируют истязание актера, загримированного под Мейерхольда:

– Признавайся, гадина! – заревел Родос и стал размашисто и показательно наносить удары поролоновой палкой по спине с кровоподтеками.

– Я старый, больной челове-е-е-ек!! – завопил Мейерхольд с такой силой, что кудряшки на его голове затряслись.

Толпа возбужденно зашумела, сотни смартфонов, планшетов и фотокамер поднялись над ней.

Но самое интересное у Сорокина происходит внутри текста в тот не сразу заметный момент, когда в осмысленную, но дежурную, словно списанную из других книг речь вторгаются лексические уродцы.

Нет, ребята, я не смаю, не сваю… – пьяновато простонала Поля. – Я борела, брушала… меня давно так ничего не восляло! Это круче товартра, урартра. Вы такие… ну… вощные!

– Вощные! А? – Мейерхольд шлепнул Родоса по пухлому плечу.

– Вощные! Хрощные! – быстро моргал захмелевший розовый Род.

Съезжая с уже накатанной колеи, рассказ буксует, семантика расползается и течет, возвращаясь в бессвязную лингвистическую протоплазму. Такая виртуозная нарратическая стратегия, знакомая по прошлым образцам, приводит к тому, что сюжет и язык вступают в губительное для первого и роковое для второго противоречие. Под грузом ужаса текст вырождается в глоссолалию, рассказ – в абсурд.

Совершенно иначе построена центральная вещь сборника – “Фиолетовые лебеди”. Этот блестящий рассказ продолжает ту более реалистическую, чем концептуалистскую линию в творчестве Сорокина, которая началась в его прославленном “Дне опричника” и сделала его, как он сам и признал, политическим писателем.

Исходная посылка проста, остроумна, своевременна: весь уран российских ракет превратился в рафинад. Боевые головки, каламбурит автор, стали сахарными. Повествование открывает пространная сцена, представляющая длинную череду комических фигур, среди которых легко узнать седоусого Никиту Михалкова и юродствующего Александра Проханова. Все они пришли к святому старцу Панкратию, который с такой регулярностью (18 раз) превращал воду в лампадное масло, что “монастырь стал им приторговывать”. От старца ждут чуда – только он может вернуть стране ее ядерный щит, без которого она теряет единственную духовную скрепу и смысл своего существования. Об этом – пронзительный монолог просителя:

– Вы знаете, где мы все живем, в какой стране, в каком государстве. Здесь все – как бы. Как бы покой, как бы воля, как бы закон, как бы порядок, как бы царь, как бы бояре, как бы холопья, как бы дворяне, как бы церковь, как бы детский сад, как бы школа, как бы парламент, как бы суд, как бы больница, как бы мясо, как бы самолет, как бы водка, как бы бизнес, как бы машина, как бы завод, как бы дороги, как бы кладбища, как бы пенсия, как бы сыр, как бы мир, как бы война, как бы мать родна.

Затворник перестал хлебать чай.

Саша продолжал, с горечью и дрожью в голосе:

– Настоящее у нас – только вот эта боеголовка.

В ответ на мольбу старец усыпляет страну и власть, чтобы, как он говорит, “сны повышли”. Другими словами, всеведущий и всемогущий Панкратий устраивает России передышку, погружая ее в мирный покой и сладкий – с тем самым рафинадом – сон.

На этом месте автор будит рассказчика, которому привиделся этот геополитический кошмар. Но в финале рассказа – уже наяву – мы видим тех же диковинных птиц, что были знамением беды во сне: фиолетовых лебедей.

Все двадцать два лебедя, спящих на воде, стали просыпаться, встряхиваться... Под фиолетовыми, играющими на солнце крыльями раскинулось море с одинокой белой двухмачтовой яхтой и зеленовато-синей Итакой вдалеке... Сделав еще один небольшой круг, клин развернулся и взял курс на север.

Илиада кончилась, и 22 (каббалистическое число) фиолетовых (сакральный цвет) лебедя, покинув Итаку, отправились в Россию с благой вестью: “Троянская война окончена. Кто победил – не помню”.

Новый сборник Сорокина подтверждает его высокий статус писателя-антенны, автора-диагноста, прозаика-терапевта. Он остро чувствует подспудные сдвиги в социальной психологии и выводит симптомы невроза на поверхность.

– Назвать болезнь, – считают аналитики, – значит приступить к ее излечению.