задние огни большого города
Световой барьер действует на двух уровнях: техническом и психологическом. Технически всё просто: если в преддверии находится человек или предмет, дверь не закрывается, и автобус не едет. Практически, преддверие - это сантиметров 50-70 от двери вовнутрь по горизонтали, что немало, особенно в час пик.
Психологически всё интереснее. Водители, достигшие определённого уровня просветления, перестают орать в микрофон, что "все хотят домой", или требовать немедленного перераспределения груза. Возможно, рекламная кампания применяется также и для повышения квалификации кадров. Так или иначе, обычно вожатый молча представляет пассажирам возможность сообща опознать и нейтрализовать преступившего грязно-жёлтую черту, которая отделяет дистопию автобусного пространства, чистилища между домом и работой от беспокойного пятачка родного города, обиталища бомжей и театра бесчинств. Вцепившись в поручни, как в вёсла, оглядываясь и переглядываясь, из случайных соседей по подогретым чужими жопами сиденьям пассажиры становятся берлинцами и, накопив ярости, обрушивают её на изгоя, который не знает, не понимает или не хочет, а в силу обращённой против него ярости не прав и не таков. Преображение занимает, как правило, не более нескольких минут. Однажды при мне пожилой иммигрант насильственно удалил из автобуса за воротник подростка-соотечественника; "коренное население" было сбито с толку и ингибировано независимым присутствием и ощутимой общностью обоих; благотворительный акт самоутверждения занял 14 минут.
Люди приезжают и переезжают в большие города по разным причинам; остаются, в основном, те, кого жизненный бульдозер дотащил до свалки. Здесь есть нарративный потенциал ("богатая история"), тепло разложения, пестрядь упаковок, доступность и разнообразие съестного. У самих горожан не больше общего, чем у отбросов, хотя те и другие в некоторой мере рассортированы по районам и контейнерам.
То, что городские инфраструктуры и уличная сетка со временем прорастают через диахронию жизни каждого горожанина, помогая сохранять и лелеять воспоминания ("этот пассаж как раз закрыли, когда я заканчивал второй курс" или "мы на этом углу встречались сразу после... помнишь?" или "ой бля, здесь теперь всё вообще по-другому"), делает каждого горожанина, например, берлинцем, чтобы он мог сказать "я люблю этот город!", имея в виду, что ему нравится, как кучкуются его воспоминания, и роршах городского плана для него маршак с картинками. Однако для реального единения и сплочения вокруг концептуального ядра, как, скажем, у членов рыболовного общества или посетителей магазина уздечек, никаких общих черт, склонностей, интересов или предпочтений житель большого города не имеет. Притягательная сила города в разнообразии, парадоксальный потенциал сплочения - в максимальной разобщённости, постоянном делении на ноль.
Единственное, что может вызывать у человека сообщение ему ярлыка по месту прописки, если исключить бессмысленное и постоянное возмущение - это стыд, потому что этот ярлык объединяет его с совершенно случайными людьми, среди которых, как писал теоретик репатриации, "будут и воры, и проститутки". Человек, произносящий "я - берлинец", утверждает: "я из тех, кто [...]", представляя собеседнику возможность вогнать в скобку любое самоопределение. У проститутки такое сообщение со временем приводит к отчуждению от собственного тела. У горожанина, становясь уличным общаком, отслаивается мораль.
Самоопределение - это способ обратить стыд гордостью. Оставив стыд под спудом, человеческая сущность уберёт постель, обольётся, побреется, выйдет навстречу городским указателям, и грудь её согреет гордость горожанина. Почти всякая гордость - это преобразованный стыд, навязанный извне, и оттуда же приходит искупление и спасение гордостью. Чем шире общность, тем сильнее должно быть самоопределение, тем более клейким должен стать стыд, тем нужнее спасительная гордость. Тем сильнее самоопределение. Это простой механизм; если человека пристыдить принадлежностью к какой-нибудь группе, то независимо от обоснованности и злокачественности мнения пристыдившего, пристыженный быстро и эффективно найдёт выход и покроет стыд гордостью. Особенно если он никак не может покинуть группу, и принадлежность к ней тривиальна. Например, в случае городской прописки. Будет ли после этого пристыженный ужинать почками стыдящего, или же они сообща пойдут распространять лучи добра, несущественно.
В микрокосме берлинского автобуса пассажиры проходят весь путь от отвращения к себе и своим соседям, от прилипших к сиденьям и поручням дрожащих мещан к общности слившихся в праведной ярости горожан, размещённых между безмолвным благодетелем у руля и слепым отщепенцем в световом барьере задних дверей.
Я делаю вывод, что из всех категорических императивов самым жирным восклицательным знаком кончается запрет в силу какого бы то ни было определения принадлежать группе, которая по твоему личному мнению в чём-то права или имеет на что-то право. Остальные подходы так или иначе менее завлекательны.