Дмитрий Быков (интервью) // "Афиша.TUT.by", 15 ноября 2018 года

— Подсмотрела у коллег, как сделать читаемое интервью с писателем. К примеру, Дмитрием Быковым. Стихи, проза, публицистика, педагогика — потом в заголовок надо про групповой секс (#ещенепознер: Быков — о Пелевине, Оксимироне и групповом сексе). Это здоровый хайп? И можно ли им пользоваться, как говорится, «не затягиваясь»?

— Знаете, читаемое интервью с писателем делается совсем не так. Так делается типичное, а значит не очень хорошее интервью. И далеко не все выносят групповой секс в заголовок. Кстати, интервью Солодникова, которое вы цитируете, как раз было неплохое — он спрашивал о том, что его действительно интересовало. По-моему, с писателем надо говорить о том, что он написал, так действую я сам — и вроде не совсем скучно получается. По крайней мере три книги интервью у меня вышло, и на подходе четвертая. А каков там хайп и способы его получения — это нас с вами интересовать не должно. Нам главное, чтобы нам было нескучно, так ведь?

— Уголовные дела и судебные процессы против творческих людей и в России, и в Беларуси выглядят ужасно — то ли люди творческие и вообще гуманитарии особенно беспомощны перед госмашиной правосудия, то ли нам, освещающим эти процессы, они слишком близки. Что вы считаете для себя возможным и должным делать при «наездах» на коллег по цеху? Будить в себе Эмиля Золя и писать «Я обвиняю»? Выходить на пикеты и митинги? Искать влиятельных лиц в верхах?

— Я считаю нужным защищать не только коллег по цеху, но и всех несправедливо обвиненных, о ком мне известно. Вообще смягчать по возможности российскую систему правосудия, чтобы страх не был единственным стимулом прилично себя вести. А что делать — тут арсенал всегда примерно тот же, что и у Золя в упомянутом вами деле Дрейфуса: рассказывать правду, противостоять обманутой толпе, давать слово всем сторонам процесса, проводить самостоятельные расследования, собирать деньги на адвокатов.

— Кстати, распространенная в последнее время практика — писать петиции и собирать подписи. Видите в этом смысл?

— Вижу.

— Известно трепетное отношение Дмитрия Быкова к Крыму. Может ли политика и география помешать любви? Как складываются ваши отношения сейчас, может, нашли для себя замену?

— Я сейчас не езжу в Крым, о причинах и следствиях такого решения более или менее подробно рассказано в стихотворении Ex Portland, оно вышло в новой книжке и печаталось в «Октябре». Замены нет и быть не может, как у эмигранта в двадцатые не было замены для России. Но в этом есть некоторый, как бы сказать, творческий стимул.


— Откуда это издевательское название вашего жанра — письма счастья? Это напоминает рубрику нашего портала «Красота и здоровье» — ее пришлось ликвидировать, так как писали там только про болезни и уродства.

— Это появилось в «Огоньке» как название одного конкретного текста — такое покаянное письмо олигарха, оно вышло потом в «Новых русских сказках». Потом стало рубрикой. Феномен писем счастья меня всегда занимал — это такая сетевая структура до интернета, которая базировалась одновременно на суевериях и на жажде контактов, в том числе международных. По-моему, вся лирика — письма счастья, отчеты о том, что делает вас счастливым, или даже способ быть счастливым вопреки всему, потому что поэзия наводит в мире порядок. Как в квартире.

— Почему жанр фельетона (не говорю уже про политический фельетон) в таком упадке в средствах массовой информации, кажется, всего постсоветского пространства? И это с нашими традициями сатирической прозы. Насколько вообще уместна жесткая сатира в СМИ? Вот посылы Charlie Hebdo многие явно не понимают — и это весьма дорого обошлось журналистам.

— Да по-моему, совсем не в упадке. Масса талантливых фельетонистов — в «Снобе», например, в New Times, в Сети… Другое дело, что есть цензура политкорректности, некоторые вещи боишься сказать вслух, но у меня на этот случай есть школьники, курс лекций «Быков и дети», есть мои студенты — им я могу сказать все. Особенно когда мы собираемся после лекций, без трансляции. Вот тут начинаются серьезные разговоры, помните — «Самым трудным было то, что он так и не понял, как следует относиться к этим детям. Они были ирреальны, они были невозможны, их высказывания, их отношение к тому, что он написал, и к тому, что он говорил, не имело никаких точек соприкосновения с торчащими косичками, взлохмаченными вихрами, с плохо отмытыми шеями, с цыпками на худых руках, с писклявым шумом, который стоял вокруг. Словно какая-то сила, забавляясь, совместила в пространстве детский сад и диспут в научной лаборатории». Узнаете, откуда? (Сложно не узнать «Гадкие лебеди» братьев Стругацких. — Прим. ред.)

Вот, мне повезло, эти дети вокруг меня, и их становится все больше, и нет силы, которая бы их от меня оторвала. Им со мной нескучно. Остальные оценки на этом фоне перестают что-либо значить.

— Чем ранний Быков отличается от нынешнего? Когда любовная лирика начала сдавать позиции перед гражданской? А может, не начала?

— Не начала, конечно, но вышло так, что гражданская оказалась более востребованной, ее знают лучше и цитируют чаще. Любовная продолжает сочиняться и, к счастью, читаться, — но она ведь интересна главным образом влюбленным. Вообще же лирика говорит о том, что всего болезненнее. Всего болезненнее сейчас поиски новой идентичности, потому что скомпрометировано все. Говорить в таких обстоятельствах только на традиционные лирические темы вроде любви и пейзажа было бы как-то странно. Почему надо цензурировать себя и не пускать в стихи то, что меня действительно мучает? У меня есть такая новая поэма «После Адорно», она сейчас выйдет в книжке, там я по мере сил пытаюсь разобраться в своих мотивировках, чаще всего подсознательных. Что касается любви — ну, знаете, предоставим писать о ней нашим счастливым детям. Мне пятьдесят, пора думать и говорить о вещах серьезных. И потом, с любовью у меня как раз все сложилось правильно и навсегда, в отличие от гражданского общества, с которым в России все сложно. Оно есть, да, но ему трудно.

Чем ранний Быков отличается от позднего — это уже интересно. Мне бы хотелось надеяться, что он меньше боится. Меньше стесняется себя. Меньше самоутверждается. Была надежда научиться писать короче, но сейчас опять пошли длинные стихи. Зато, по-моему, они стали музыкальнее.

— Не получится обойти педагогические вопросы. В Беларуси остаются две «советские» вещи — основная часть тяжелой промышленности и средняя школа. Где, к примеру, повсеместно и поголовно заставляют вступать в БРСМ, наш аналог комсомола. Как относился к «партийным» штукам юный Быков и как педагог Быков относится к роли общественно-политических организаций в школе? И что делать приличному родителю, если в школе дитя прессуют или уговаривают прильнуть к большинству?

— Я не люблю политические организации в школе, если только это не детская самоорганизация, какая-нибудь тимуровская в идеале. Если детей заставляют поголовно туда вступать, это дает им, как и нам, двойной опыт. С одной стороны, они учатся цинизму, и это вредно. С другой — они получают навык мимикрии, и это полезно.

— Чуть ли не первая общественно-литературная дискуссия случилась недавно в Беларуси — «Ромео и Джульетту» Шекспира исключили из школьной программы, мол, она сложна для восприятия большинства учеников и в ней есть «моменты, о которых с учащимися надо говорить очень деликатно и осторожно (например самоубийство)». Говорят, далеко не каждый педагог справится. Зачем ребенку, подростку, все эти литературные ужасы и неврозы? Есть темы, о которых вам сложно говорить со своими учениками?

— Есть темы, о которых сложно говорить с ровесниками. С учениками проблем нет, поскольку их интересуют действительно важные вещи, а не деньги или здоровье. То есть здоровье и деньги важны, но они же от нас не зависят — либо есть, либо нет. А вот как построить правильный рассказ или правильные отношения — это тема, тут есть над чем подумать.

— Кстати, что из Дмитрия Быкова вы бы включили в школьную программу? С написанием, к примеру, сочинения про сравнительную характеристику образов Наташи Ростовой и Анечки из «ЖД»…

— Анька, конечно, одна из любимых героинь, спасибо, и Бог послал мне ее — спасибо, что не в старости, не в том состоянии, в каком находился ее подопечный васька, одержимый синдромом Василенко. Но в школьную программу… тут, понимаете, есть соблазн ответить, что ни один текст я бы туда не включал, потому что не хочу воспитывать отвращение и так далее… но один включил бы. Рассказ «Можарово». По-моему, самое подходящее подростковое чтение.