O русских валькириях
Однако, помимо дидактических упражнений, в фильме "Долг" есть один эпизод, который заинтриговал меня ещё тогда, в 70-х (при подготовке этого поста я отыскал картину в Сети и обнаружил, что искомая сцена длится с 32 по 34 минуту). Красные преследуют подводу, на которой от них пытаются уйти два белых офицера. Офицеры отстреливаются, но погибают. Комиссар Селиванов снимает с мёртвого врага фуражку, из под которой рассыпаются золотистые волосы, и выясняется, что это дама. Перед зрителем на 20 или 30 секунд предстаёт лицо убитой русской женщины. В детстве меня учили, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя даже подумать о том, чтобы поднять на женщину руку. Можете себе представить, как я воспринял увиденное в фильме "Долг". В повозке между тем обнаружился плачущий младенец, и красные тут же принялись его спасать, но это меня уже не заинтересовало, как не заинтересовали ни суицидально-революционные склонности комиссара, ни даже соображения чести, которыми руководствовался полковник, тоже в конце концов пришедший к суициду (хотя где-то в моём девятилетнем мозгу и зафиксировaлась мысль, что приличные люди не убивают тех, кому должны денег). Меня заинтересовалo, почему эта женщина была в форме.
Как свойственно детям с богатым воображением, я стал додумывать историю безымянной белой героини. Благо, в том же 1977 году вышла очередная эранизация "Хождения по мукам", дававшая детскому мозгу богатейшую пищу для фантазий на тему "что может произойти с человеком во время гражданской войны". В ту пору мои политические симпатии, не говоря уже о взглядах, ещё не сформировались. Белые были мне чуть ближе красных по сугубо эстетическим соображениям - в советских фильмах, от "Чапаева" до "Дней Турбиных", и от "Сорок первого" до "Неуловимых мстителей", они всегда лучше выглядели и обладали куда лучшими манерами. Спустя какие-то пять лет у меня уже были вполне антисоветские взгляды. Я всё отчётливее понимал, что родина пала за полвека до моего рождения, и что на её руинах построен очень странный и не очень пригодный для жизни мир. Меня всё живее интересовало, какой была исчезнувшая империя и при каких обстоятельствах она погибла. Как мы жили бы, если бы она сохранилась. Как сложилась бы наша история, если бы Фортуна склонилась на сторону белых. Разумеется, эти вопросы волнуют многих.
В 2016 году Елена Чудинова написала роман «Побѣдители». Его действие разворачивается в 1984 году в мире, в котором гражданскую войну выиграли белые. У меня до «Побѣдителей» до сих пор не дошли руки, а жаль, потому что об этом романе все отзываются исключительно хорошо. Однако, благодаря обстоятельной рецензии ув.
krylov'a, я всё же знаком с идеологией и концепцией произведения Чудиновой. В нём описан мир, где правые одержали полную победу не только в России, но и во всём мире - во Франции в очередной раз восстановлена монархия, в Европе возрождён Священный Союз в расширенном составе, большую роль играет религия, сексуальной революции не произошло, а массовое общество не возникло. Это прекрасная право-консервативная утопия, которая едва ли могла быть построена в реальном мире (точно так же другой знаменитый роман Елены Петровны, «Мечеть Парижской Богоматери», - блистательная антиутопия, которая, к счастью, никогда не будет реализована).После реставрации порой действительно возникает куда более консервативный режим, нежели тот, что был до революции, но обычно не надолго. Яркий пример - Франция. Карл X по сравнению с прогрессивнейшим Людовиком XVI был настоящим реакционером, и Франция отвергла его довольно быстро. В России белое движение не было даже монархичeским по существу (хотя, разумеeтся, монархисты в его рядах тоже встречались), так что я бы не ждал от белых установления ультраконсервативных патриархальных порядков. В случае их победы в России с наибольшей вероятностью возникло бы что-то вроде фашизма. Говоря это, я не вкладываю с слово фашизм никакого оценочного смысла, для меня это технический термин. И уж тем более я никак не связываю фашизм с германским национал-социализмом. Нацизм строится вокруг борьбы рас, в то время как фашизм прокламирует сотрудничество классов в корпоративном государствe (подробнее о фундаментальной разнице между этими идеологиями см. Их борьба (постскриптум): Иногда они выбирают войну).
Самое остроумное определение фашизма, которое мне доводилось встречать - "господство высших классов, опирающееся на искусственно вызванный энтузиазм масс". И если вам не нравится итальянский термин "фашизм", вы можете заменить его каким-нибудь другим по своему вкусу. Во Франции это называлось интегральным национализмом, в Испании - то национал-синдикализмом, то фалангизмом, в Южной Америкe используются такие термины, как корпоративизм. В принципе, среди белых были деятели, разрабатывавшие концепцию солидаризма, но широкой известности их разработки не получили и энтузиазма у масс не вызвали. Нетрудно заметить, что сколько-нибудь успешные варианты фашизма и близких к нему течений наблюдались по преимуществу в романских странах, где мир - театр, а жизнь - игра. Похоже, русские правящие классы погубила чрезмерная серьёзность. Им не хватило лёгкости и артистизма, чтобы очаровать массы и вызвать у них необходимый энтузиазм. Впрочем, гораздо интерeснее гипотетичeской победы белых - вариант сохранения монархии. Через четыре или пять лет после знакомства с экранизацией "Хождения по мукам" (т.е. где-то в начале 80-х), я прочёл и саму трилогию графа Толстого. В первой же главе "Сестёр" я обнаружил следующее:
"В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским. Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки. Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, не виданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга, на необитаемом острове. <...> То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности. Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными. Таков был Петербург в 1914 году."
Этот пассаж полностью, до деталей, совпадает с описаниями Берлина, Парижа и Нью-Йoрка чуть более позднего времени - ревущих двадцатых, эры джаза. Все социокультурные перемены, сплошь и рядом объясняемые Первой мировой войной, начались ещё до войны и независимо от неё. Они непременно произошли бы, даже если бы войны удалось избежать. В первой половине двадцатого века речь шла не о выборе между традиционным и массовым обществом, а выборе той или иной модели массового общества. Это касается и русской революции и гражданской войны. Ни сохранение монархии, ни победа белых не означали бы торжества традиционной модели, они означали бы переход к разным формам массового общества. В 1914 году Россия давно уже не была ни царством позолоченных куполов, ни страной патриархальных семейных ценностей. Она была империей банков и мюзик-холлов из хрусталя и цемента, в которой девушки скрывали свою невинность, а супруги - верность, лишь бы не прослыть пресными (разумеется, провинции это касалось в гораздо меньшей мере, нежели столицы; но решающее значение всегда имеет происходящее в метрополии).
Существуют три модели массового общества - социалистическая, фашистская и демократическая. Большевики строили социализм в его наиболее катастрофической форме, а когда всё закономерно развалилось, начался кризисный переход РФ к демократической системе (т.е. к обществу потребления; суть демократической системы, конечно же, не в народовластии). Белые в случае победы на несколько десятилетий установили бы нечто вроде фашизма (это называлось бы солидаризмом или как-то ещё), после чего Россия неизбежно перешла бы ко всё той же демократической системе. Судя по опыту Италии, Испании и Чили, такие переходы бывают куда менее болезненны, нежели процессы, наблюдаемые сегодня в РФ. Наконец, если бы революцию удалось предотвратить или подавить, в Российскoй империи демократические институты и ценности были бы введены так же легко и естественно, как это произошло в монархиях Скандинавии и Бенилюкса. В своё время я писал и о зарождавшейся в России массовой культуре (Прощай, Лулу), и o том, к чему пришла бы империя при нормальном развитии событий (Русская модель). Разумеется, к этому можно многое добавить.
Например, историческую судьбу православной церкви в сохранившейся империи можно в общих чертах просчитать, глядя на церкви североевропейских королевств. В Швеции лютеранская церковь была государственной до 2000 года, сейчас её прихожанами считаются свыше 60% населения страны, но регулярно посещают богослужения около 2%. Её архиепископ - женщина. В Норвегии церковь считалась государственной до 2012 года, потом её отделили от государства, однако король остался её главой. В Дании церковь и по сей день остаётся государственной и объединяет свыше 80% жителей страны, но при этом она ультралиберальна - руколопожение женщин в ней производится с 1948, а благословение гей-браков - с 1997 года. Пожалуй, до венчания однополых пар в русской церкви дело не дошло бы, всё же православие в таких вопросах консервативнее лютеранства. А вот норвежский вaриант весьма интересен. Отделить церковь от государства, но оставить монарха её главой - это так по-русски.
Мир, в котором Российская империя сохранилась, был бы похож на наш собственный куда больше, чем обычно изображают авторы альтернатив. Только Россия занимала бы в нём совсем иное место и находилась бы на совсем ином уровне. В мире Чудиновой в 1984 году довольно слабо развито телевидение, хотя компьютеры и телефоны находятся где-то на уровне наших 90-х. Думаю, в реале Российская империя, случись ей прожить подольше, стала бы родиной телевидения. А уж русское кино, судя по тому, как оно развивалось во времена Александра Ханжонкова и Веры Холодной, доминировало бы как минимум в Старом Свете. Вероятно, это повлияло бы на всю русскую культуру. Она утратила бы литературоцентричность и сосредоточилась бы на движущихся картинках задолго до наших дней. Кстати, недавно я где-то прочитал, что любимой писательницей Николая II была Тэффи. Государя спросили, кого из литераторов он желает видеть на праздновании трёхсотлетия Дома Романовых, и он ответил, что только её.
А уж об урбанизации, эмансипации женщин, сексуальной революции и демографическом переходе и говорить излишне - в последние сто лет это были вещи самоочевидные, необходимые и неизбежные. Недавно, услышав волшебное слово "аборт", мой журнал посетили сразу три противника женского равноправия. Один, обладающий пустым аккаунтом, настаивал, что вопросы деторождения должны решать мужчины, а вот алиментов не должно быть ни в коем случае. Другой утверждал, что может с любым поговорить за науко, ибо обладает двумя научными степенями (его собственный журнал полностью посвящён одной теме - теории плоской Земли; науко разное бывает). Наконец, третий требовал введения патриархата и домостроя, ибо в противном случае мы все вымрем, так как добровольно женщины отказываются рожать, даже когда перед ними ползаешь на коленях. Кажется, этот человек считает себя правым консерватором. Он даже апеллировал к брачному законодательству империи. Напрасно апеллировал. Всё это мракобесие с плоской Землей и домостроем проистекает не из консерватизма, а из советского обычая пить плохой алкоголь в гараже в тайне от собственной жены.
У мужчин, заслуживающих этого наименования, подобных проблем не бывает. Что же касается женщин, то недавно мне попался на глаза один текст, который может послужить ответом одновременно и на мои детские вопросы о судьбе безымянной героини фильма "Долг", и на фантазии постсоветских джентльменов о русском патриархате. Время от времени я просматриваю чужие френд-ленты, чтобы не замыкаться в кругу одних и тех же авторов и взглядов. В ленте ув.
philtrius'a присутствует милейшая yu_sinilga. Когда-то мы с ней общались в ЖЖ, но потом не сошлись во взглядах. Уже не помню, на что именно - на историческую роль православия, на судьбы русской эмиграции или на что-то ещё в этом роде. Однако это не важно. Её пост Вл. Амфитеатров-Кадашев. ВАЛЬКИРИИ довольно объёмен, но, на мой взгляд, заслуживает того, чтобы я воспроизвёл его целиком. Владимир Амфитеатров-Кадашев - русский публицист, во время гражданской войны пребывавший на Юге России. Вот его свидетельство:"Одной из особенностей южных армий является большое количество женщин, сражающихся в наших рядах. Этого, говорят, нет ни у Колчака, ни на других фронтах. В Ростове постоянно встречаешь молодых девушек и дам, одетых в солдатскую форму, иногда (даже чаще) с офицерскими погонами (их легко производят). Я имел удовольствие знать многих лично: очень любопытно. Явление это, в сущности, не новое, наблюдавшееся еще во времена Большой войны, но сейчас страшно участившееся. Насколько я могу судить, здесь мы имеем дело с тремя типами, с тремя побуждениями.
Во-первых, казачки — они, по самой натуре своей, мужественны и воинственны, дочери военной доли: с детства умеют ездить верхом, стрелять, закалены и здоровы. И, в сущности, нет ничего неестественного, что, когда их домам, их родной земле начала угрожать погибель, они схватились за оружие, тем более, что настроены казачки гораздо крепче, непримиримее и смелее, чем их мужья и братья. Но казачек-добровольцев почти не видно в тылу, они остаются на фронтах, причем очень часто совмещают роль солдата с ролью сестры милосердия. В бою — с шашкою, с винтовкой, после боя — с бинтом и ватою. Нередко, по миновании опасности, они мирно возвращаются к домашнему очагу. Это безусловно, самый чистый, героический, благородный тип наших Жанн Д ’Арк.
2). Романтические головки из интеллигентных и аристократических семей. Романтизм здесь бывает самых разнообразных градаций — от беззаветного горения, патриотического порыва, до полубезумной истерики. Возбудители его тоже разнообразны: встречается патриотизм чистого вида, как у Али Д., у которой я впервые в жизни встретил ощущение Родины как живого существа (очень интересная, вообще, девушка, с огромным мистическим опытом); но чаще патриотизм бывает смешан с чувством личной любви к определенному человеку — мужу, жениху, любовнику; такова была кн. Черкасская, убитая под Таганрогом, неразлучно следовавшая за своим, тоже впоследствии погибшим, мужем, такова Джульетта Добрармии (как ее называли) — Нина 3., не захотевшая расстаться при оставлении Ростова в 1918 г. с женихом (ему было 19, ей 17 лет), мужественно переносившая все тяготы Ледяного похода и трогательно погибшая вместе с женихом в одном бою; такова Золотая Люся, очаровательное существо, в которое был влюблен весь ее отряд, но которая любила только своего жениха, молодого поручика, и пожертвовала за него жизнью: больной тифом он был оставлен в пустой хате и попал в лапы большевиков вместе с не хотевшей его покинуть Люсей. Видя неминуемую гибель, она придумала такой героический выход: выдала больного за мужика, хозяина хаты, намекнув, чтобы замести следы, что офицер спрятан где-то в другом месте. Большевики поверили, оставили больного в покое и подвергли Люсю жестокой пытке, добиваясь, где же офицер? Люся все снесла и не выдала. Наш разъезд, налетев на хату, истребил большевиков и нашел бессознательного тифозного и истерзанную до полусмерти Люсю. Они были спасены, но, к несчастью, кроткая девушка не вынесла мучений и умерла через несколько дней. Такова, наконец, М.Н.Т. — скромная, черноволосая дама с печальными глазами, похожая в форме на студента-первокурсника, жена видного адвоката в одном из городов Северного Кавказа. Она влюбилась в офицера, остановившегося у них во дни короткого (прошлым летом) занятия ее родного города Добрармией; влюбилась мгновенно: coup de force, бросила семью и с той поры неотлучно следует за новым избранником.
Иногда, впрочем, побуждения бывают далеки от любви. Например, одна барышня, еще совсем девочка, гимназистка шестого класса, ушла в армию, чтобы искупить грех старшего брата, ярого большевика. А зарубленная в схватке под Белой Глиной баронесса Ольга де Боде (настоящее имя - Софья, - Ю.С.) стала солдатом из чувства мести: в 1917 году на ее глазах (институтки предпоследнего класса) мужики вырезали всю ее семью — отца, мать, сестру с мужем и двух маленьких детей сестры; ее спасла старая нянька. Баронесса, воспитанная в военной семье, прекрасная спортсменка, лихо ездящая, стреляющая, владеющая саблей, — наиболее прославленная из «валькирий». Про нее рассказывают много смешного: как Корнилов поймал ее за хорошим делом — носилась на коне по улицам занятого села и на лету шашкой смахивала головы гусям, — и как Верховный чуть не предал ее суду за мародерство. Дело, конечно, обошлось, но все-таки, когда армия вернулась летом 1918 г. на отдых на Дон, Марков вспомнил о гусях и засадил баронессу на две недели на гауптвахту. В другой раз баронесса явилась причиной того, что «maman» Смольного едва не окочурилась от ужаса — в самом деле, разве не ужасно: в приемную института в Новочеркасске входит молоденький офицерик, и все институтки с визгом бросаются ему на шею! К счастью, «maman» вовремя разглядела, что офицер-то на деле — де Боде. Но рассказывают про нее и страшное: ужас, пережитый при погибели семьи, сделал из этой юной девушки существо неодолимой жестокости, которая смущала даже старых вояк. Де Боде хладнокровно и беспощадно расправлялась с пленными, правда, никогда не подвергая их лишним мучениям. Но очевидцы говорили мне, что нестерпимо жутко было видеть, как к толпе испуганных пленников подскакивала молодая девушка и, не слезая с коня, прицеливалась и на выбор убивала одного за другим. И самое страшное в эти минуты было ее лицо: совершенно каменное, спокойное, с холодными, грозными глазами. Погибла де Боде тоже «валькирически» (хотя валькирии и «не погибаемы») — в лихой рукопашной схватке с «красными казаками» Миронова.
3) Авантюристки. Здесь тоже много градаций, начиная от «гулящих женок» какого-то «валленштейновского» типа, вроде той рыжей проститутки, что до сих пор по ночам шляется по Садовой в гимнастерке и высоких сапогах, а в армии околачивалась, пока не вздумала однажды нацепить... полковничьи погоны (тогда ее подвергли наказанию розгами и выставили), — до авантюристок, не лишенных некоторой внутренней красоты, какого-то лихого порыва, удальства, легкомыслия (внешняя красота среди наших валькирий — явление тоже частое: большинство — хорошенькие), — этаких героинь кинематографического стиля. Есть среди них и неприятные: война, конечно, грубит, принижает женщину, но есть и сумевшие найти иногда почти очаровательный тон, в котором военное странно мешается с женственным..."
София Николаевна де Боде
Я почти стопроцентно уверен, что если бы историческая Россия сохранилась, сегодня западноевропейские и американские блогеры иллюстрировали бы свои посты о сражениях прекрасных валькирий со всякой сволочью и нечистью кадрами из русских фильмов. Но поскольку мы живём в мире без Российской империи, всё наоборот, и мне нечем завершить текст о русских валькириях, кроме нарезки из голливудских фильмов и европейских сериалов. Впрочем, жизнь понемногу налаживается, и я надеюсь прожить достаточно долго, чтобы однажды увидеть великолепный блокбастер, в котором юная баронесса София Николаевна де Боде будет мстить большевикам за свою семью. Крупным планом. Желательно - в 3D.
.