Петербург. Николаевское кавалерийское училище.
Училище было основано указом Александра I в 1823-м году как Школа гвардейских подпрапорщиков. Ее штат изначально состоял из начальника, инспектора классов, 8 обер-офицеров в чине не ниже поручика и 120 юнкеров. Позднее, в 1826-м году в школе появился эскадрон юнкеров гвардейской кавалерии и школа стала именоваться Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.
"У карцера. Маршировка юнкеров". Литография по рисунку А. П. Шан-Гирея:Школу временно разместили в казармах Лейб-гвардии Измайловского полка, пока под руководством архитектора А. Е. Штауберта велась перестройка купленного в казну бывшего дворца графов Чернышевых. Работы по перестройке завершились в 1825-м году и школа разместилось в новом здании.
Фасад особняка графа Чернышева. гравюра с чертежа Ж.-Б.- М. Валлен-Деламота.В 1839-м году здание школы стали перестраивать в Мариинский дворец, и школа переехала в здание на Лермонтовском проспекте (тогда он именовался Загородным проспектом). С этого момента училище вплоть до 1917-го года располагалось здесь.
Здание на Лермонтовском проспекте изначально было построено в 1819-1820 годах известным инженером В. К. Фон Треттером (автором петербургских цепных мостов) для размещения Военно-строительной и Кондукторской школы Корпуса инженеров путей сообщений (учебного заведения, готовившего средний технический персонал строительного профиля). Изначально оно было двухэтажным, а современный вид приняло после того, как в 1823-м году уже упоминавшийся А. Е. Штауберт перестроил его.
В 1859-м году звание подпрапорщика было упразднено и Школу переименовали в Николаевское училище гвардейских юнкеров, а в 1864-м году в рамках реформы военного образования Школу преобразовали в Николаевское кавалерийское училище.
Изначально училище готовило офицеров для регулярной кавалерии, но в 1890-м году в училище открылась казачья сотня и училище стало готовить офицеров и для казачьих войск. Теперь училище фактически состояло из двух отделений: «эскадрона» и «сотни», практические занятия по военной подготовке у них велись раздельно, а теоретические занятия проводились совместно.
Об условиях жизни в училище оставил воспоминания В.С. Литтауэр: «... жизнь, проходившую внутри этого здания, нельзя назвать иначе как спартанской. Наш небольшой эскадрон делился на три взвода, и у каждого взвода была своя спальня. В спальне с высокими потолками в два ряда стояли койки. Высокий металлический штырь, вделанный в изголовье каждой койки, предназначался для сабли и фуражки; на стоявший в ногах койки табурет ежевечерне аккуратно складывалась одежда. У стены под углом в сорок пять градусов поднималась до потолка лестница, на которой мы по утрам перед завтраком должны были выполнять обязательное упражнение: подниматься до потолка и спускаться с помощью рук. Я всей душой ненавидел это занятие. Вдоль другой стены тянулся длинный ряд составленных в козлы винтовок. В туалетных комнатах не было ванн или душа, только тазы. Раз в неделю нас водили в русскую баню, которая располагалась в отдельно стоящем здании на заднем дворе. Камердинеры были единственной позволенной нам роскошью – один на восемь юнкеров.»
Характерной чертой обучения в училище был цук — разновидность дедовщины. Поскольку курс обучения длился два года, юнкера делились на две категории: первогодки - «звери» и второгодки - «корнеты». Звери во всем были обязаны подчиняться корнетам.
Как пишет Литтауэр, «мы, к примеру, должны были, если к нам обращался корнет, встать по стойке «смирно», демонстрируя уважение к старшему, и мгновенно вскакивать, если корнет заходил в комнату. Кроме того, «звери» должны были знать некоторые факты из истории русской кавалерии, которые не являлась частью обязательной программы обучения. Например, имена командующих всех кавалерийских полков, где дислоцировались их полки; уметь до малейших подробностей описать их форму и т. д. и т. п. Мало того, мы должны были запомнить имена любимых девушек всех корнетов. Девушки постоянно менялись, и не было конца этой изнурительной процедуре запоминания девичьих имен. Корнеты наказывали «зверей» за хмурый взгляд, недовольный ответ, невыученное имя и еще за массу подобных «провинностей». Наказание главным образом сводилось к отжиманию от пола или приседаниям; нормой считалось сто приседаний или отжиманий, но иногда доходило и до пятисот.
Эти принудительные физические упражнения и то, что практически постоянно приходилось принимать строевую стойку, ужасно выматывали и морально, и физически, зато с точки зрения армии оказывали положительное воздействие, развивая уважение младших к старшим по званию – даже если они поступили в школу всего на год раньше. Хотя все эти действия носили противоправный характер, офицеры, в свое время сами прошедшие через подобные испытания, закрывали глаза на издевательства старших над младшими. Мгновенно подавлялись только возникавшие иногда жестокие и оскорбительные формы издевательства».
Формально юнкер, поступавший в училище, мог избежать цука. В самом начале ему задавался вопрос о том, как он будет служить: «по славной ли училищной традиции, или по законному уставу?» Теоретически можно было выбрать устав и не подвергаться цуку, однако это означало бойкот со стороны других юнкеров, а также серьезно портило дальнейшую карьеру, поэтому такой выбор был крайне редким.
Существовала особая церемония посвящения зверей. Вот как ее описывает еще один бывший юнкер, Г. И. Лисовский: «Спустя некоторый срок после дня нашей присяги, старший курс устраивал нам торжественное чтение знаменитого «Приказа по курилке». Приказ этот, как говорят, был впервые именно написан Лермонтовым и только впоследствии соответствующим образом дополнялся. После окончания занятий, перед вечернею перекличкой, в отдалённую юнкерскую курилку собиралась вся молодёжь, выстраивалась вдоль стен этой комнаты и терпеливо ожидала последующих событий. Один за другим, с зажжёнными свечами в руках, входили в курилку корнеты. У каждого из них на голове надета офицерская фуражка его любимого полка, преимущественно того полка, в какой он предполагал выйти при производстве. Мы, молодые, неподвижно и покорно стояли на своих местах, а разгуливавшее непринуждённо вдоль наших шеренг корнетство освещало нас своими свечами и пристально разглядывало каждого из нас, как бы интересуясь нашим зверским и хвостатым видом. Затем — громко и торжественно звучала команда «смирно» — и начиналось чтение великого приказа. Его внятно и чётко читал один из «майоров» — т.е. юнкер, оставшийся на младшем курсе на второй год. Майор имел на голове особую «майорскую» фуражку — её тулья и околыш представляли мозаику из кусочков цветов всех полков, имевшихся в рядах конницы. Два корнета с шашками, взятыми «на караул», стояли по бокам «майора», читавшего приказ. «Звери, сугубые звери — хвостатые, мохнатые, пернатые!» — так приблизительно начинался текст приказа, разделённого на пункты... «Сугубые звери! — земля трескается, камни лопаются, воды выходят из берегов при виде вас, сугубых и хвостатых! И было утро — и был вечер — пункт первый! Помните, звери, что вступив под своды славной Гвардейской школы — вы становитесь жалким подобием её юнкеров! А потому, сугубые звери, — вы должны помнить о том высоком достоинстве, которое на вас возложено, и делать всё возможное, чтобы ничем не уронить чести, возложенной на вас!... А потому — вы должны...» И дальше начинался ряд параграфов, в которых излагались правила и традиции, которые мы должны были соблюдать. Было много шутливого, балаганного — но было много и очень дельного, серьёзного, весьма умело скрывавшего под шуткой разумное правило, соблюдение которого вело к положительным результатами... С произнесением последнего слова приказа все корнеты неожиданно тушили свечи — и в курилке воцарялась сразу глубокая, непроходимая тьма. И вместе с наступлением этой тьмы хор корнет начинал петь вступление к «3вериаде» [по преданию, тоже написанной Лермонтовым].
— Темно... Темно... Темным-темно-темно — Весь авангардный лагерь спит — Крепко спит!..
И затем, быстро зажигая все свечи, корнеты дружно начинали самую «Звериаду».
Как наша школа открывалась,
Над ней разверзлись небеса,
Завеса надвое распалась,
И были слышны голоса и т.д.
Воспроизводить ли мне текст этой песни? Я воздержусь от этого. Звериада Николаевской школы послужила образцом для многих других звериад, и, потому слова её в достаточной мере известны. После окончания пения «Звериады» вся молодёжь должна была «пулей» покинуть курилку под поощрительные крики корнетов».
Учебный курс включал в себя такие предметы, как тактика, военное дело, топография, военная администрация, иппология (наука о лошадях), артиллерия, фортификация, право, гигиена и черчение. Также преподавались общеобразовательные предметы: Закон Божий, русский, французский и немецкий языки, математика, механика, география, физика, химия (от ее преподавания впоследствии отказались), история, экономика, государствоведение и психология.
Перечень предметов выглядит достаточно солидно, однако юнкера не слишком налегали на учебу. Они старательно зубрили уставы, серьезно относились к иппологии, но другие предметы изучали спустя рукава.
Вновь процитирую Литтауэра: «Одним из предметов был краткий курс артиллерии … За первую контрольную работу по этому предмету я получил наивысший балл, двенадцать. Вечером, когда мы сидели на соседних койках, мой «дядя» сказал:
– Ну, порадуй дядю. Расскажи, какую оценку ты получил сегодня по артиллерии.
– Двенадцать, – не скрывая гордости, ответил я.
– Ты понимаешь, что наделал? Ты опозорил нашу «славную школу»! В следующий раз ты должен получить ноль.
Я ничего не понял, но в следующий раз я сделал так, как мне было приказано, и довольный «дядя» заметил:
– Ты не безнадежен!
…
С гораздо меньшим энтузиазмом [чем иппологию] мы изучали такой полезный предмет, как армейские средства связи: полевые телефоны, телеграф, гелиограф и азбуку Морзе. Кроме того, в рамках этого курса мы изучали использование взрывчатых веществ для подрыва вражеских железных дорог и мостов. Впоследствии, уже во время войны, мне не раз пришлось горько пожалеть, что я так мало внимания уделял этому предмету».
При таком специфическом отношении к учебе становится даже удивительным, что именно это учебное заведение окончили многие выдающиеся деятели русской культуры. А самым знаменитым выпускником этого учебного заведения стал М. Ю. Лермонтов. В училище гордились этим фактом, и здесь даже существовал музей поэта.
Стоит отметить, что в училище Лермонтов был заводилой многочисленных проказ. Вот несколько воспоминаний о нем:
В. В. Боборыкин: «Лермонтов, Лярский, Тизенгаузен, братья Череповы, как выпускные, с присоединением к ним проворного В.В. Энгельгардта составляли по вечерам так называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором, плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по паркету легкокавалерийской камеры, сбивая с ног попадавшихся им навстречу новичков. Ничего об этом не знавши и обеспокоенный стоячим воротником куртки и штрипками, я, ни с кем не будучи еще знаком, длинными шагами ходил по продолговатой, не принадлежащей моему кирасирскому отделению легкокавалерийской камере, с недоумением поглядывая на быстро скользящий мимо меня «Нумидийский эскадрон», на фланге которого, примыкающем к той стороне, где я прогуливался, был великан кавалергард Тизенгаузен. Эскадрон все ближе и ближе налетал на меня; я сторонился, но когда меня приперли к стоявшим железным кроватям и сперва задели слегка, а потом, с явно понятым мною умыслом, порядочно толкнули плечом Тизенгаузена, то я, не говоря ни слова, наотмашь здорово ударил его кулаком в спину, после чего «Нумидийский эскадрон» тотчас рассыпался по своим местам, также не говоря ни слова, и мы в две шеренги пошли ужинать. Строились по ранжиру, тяжелая кавалерия впереди, и я по росту был в первой фланговой паре. За ужином был между прочим вареный картофель, и когда мы, возвращаясь в камеры, проходили неосвещенную небольшую конференц-залу, то я получил в затылок залп вареного картофеля и, так же не говоря ни слова, разделся и лег на свое место спать. Этот мой стоицизм, вероятно, выпускным понравился, так что я с этого первого дня был оставлен в покое, тогда как другим новичкам, почему-либо заслужившим особенное внимание, месяца по два и по три всякий вечер, засыпающим, вставляли в нос гусара, то есть свернутую бумажку, намоченную и усыпанную крепким нюхательным табаком»
Н. С. Мартынов: «Как скоро наступало время ложиться спать, Лермонтов собирал товарищей в свой номер; один на другого садились верхом, сидящий кавалерист покрывал и себя, и лошадь свою простынёй, а в руке каждый всадник держал по стакану воды (эту конницу Лермонтов называл «Нумидийским эскадроном»). Выжидали время, когда обречённые жертвы заснут; по данному сигналу эскадрон трогался с места в глубокой тишине, окружал постель несчастного и, внезапно сорвав с него одеяло, каждый выливал на него свой стакан воды. Вслед за этим действием кавалерия трогалась с правой ноги в галоп обратно в свою камеру. Можно себе представить испуг и неприятное положение страдальца, вымоченного с головы».
В 1907-м году было решено установить памятник поэту.
По инициативе начальника училища генерал-майора Де-Витта в 1907-м году был образован Комитет по сооружению памятника М.Ю. Лермонтову перед зданием училища на Ново-Петергофском проспекте.
1 октября 1913 г. состоялась церемония закладки памятника.
Автором модели стал скульптор Б. М. Микешин (отливали статую на бронзолитейном заводе Карла Робекки в Петербурге).
Открытие памятника планировалось на 1 октября 1914 г., но было отложено из-за войны.
В результате памятник торжественно открыли 9 мая 1916 г.
В том же 1916-м году было открыто еще три бюста других знаменитых выпускников: композитора М. П. Мусоргского, путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского и генерал-майора Н. П. Слепцова, погибшего на Кавказской войне.
Автором всех бюстов был скульптор В. В. Лишев. Однако в 20-е годы бюсты были сняты и до наших дней не дошли. В 80-е годы два из этих бюстов воссоздал заново скульптор А. П. Тимченко.
Еще один мемориал, связанный с училищем, находится на противоположной стороне здания.
В 1917-м году на фасаде церковного флигеля был установлен горельеф работы скульптора И. В. Крестовского. Это был памятник выпускникам училища, погибшим на Первой Мировой войне.
В октябре 1917-го года училище было расформировано. Правда в феврале 1921-го года училище было возрождено в Галлиполи. Впоследствии оно было эвакуировано в Югославию, где действовало вплоть до 1923 года, произведя 4 выпуска.
P.S. В субботу, 13 апреля состоится экскурсия "Русский Кембридж".
Экскурсия будет посвящена окрестностям станций метро "Площадь Мужества" и "Политехническая". В начале прошлого столетия здесь располагались многочисленные дачи. В то же время эта загородная местность являлась одним из центров высшего образования России (здесь располагаются Лесной и Политехнический институты), являясь своеобразным аналогом английского Кембриджа. Здесь же в 19-м столетии было одно из самых популярных мест для дуэлей, а в 20-м столетии были построены выдающиеся памятники стилей модерн и конструктивизм.
Среди прочего мы увидим:
Особняк Котлова - Поликлинику и детскую консультацию 30-х годов - комплекс зданий Лесотехнической академии - Памятник на месте дуэли Чернова с Новосильцевым и Орлово-Новосильцевская богадельня - Круглая баня в Лесном - Школа на Политехнической улице - комплекс зданий Физико-Технического института - комплекс зданий Политехнического института - комплекс зданий Академии связи - здание фермы Бенуа
Узнать подробности и записаться можно здесь: https://babs71.livejournal.com/1143312.html