Опыт гражданского (не)сопротивления

Вопрос о том, можно ли сотрудничать с авторитарной властью ради сохранения свободы и жизни одного человека ценой ухудшения или, по крайней мере, неулучшения жизни других жертв этой власти, относится к числу экзистенциальных. Общего ответа на этот вопрос не существует, его каждый решает для себя сам. Януш Корчак отказался воспользоваться приготовленными для него документами и покинуть варшавское гетто, Оскар Шиндлер спасал «своих» евреев, не особенно интересуясь судьбой остальных. Это сравнение не кажется преувеличением на фоне «дела Ивана Голунова», поскольку в случае его осуждения на длительный срок за изготовление и сбыт наркотиков ему действительно угрожала почти смертельная опасность.

Однако кроме морального аспекта у истории Ивана Голунова есть очень важный политический аспект, который действительно подлежит обсуждению, если мы хотим когда-нибудь выйти из этого, по определению Виктора Шендеровича, «похорошевшего концлагеря». Конец (или начало конца) авторитарного режима, как правило, провоцирует какое-то частное, отдельное событие, ведущее к его постепенной эрозии и последующему разрушению или трансформации. В 1975 году в здании военной контрразведки Сан-Пауло, главного репрессивного органа бразильской диктатуры, был запытан насмерть и затем представлен как повесившийся в камере журналист Владимир Герцог. Его судьба вывела на площадь перед кафедральным собором восемь тысяч человек — невиданное количество для Бразилии того времени — и стала катализатором возвращения страны к демократии. Через четыре года военный режим вынужден был легализовать деятельность всех запрещенных политических партии, в 1985 году президентом Бразилии становится кандидат демократической оппозиции. В 1984 году польской службой безопасности был похищен и убит католический священник Ежи Попелушко. Это убийство, приведшее к окончательному отчуждению польского общества от власти, стало началом конца режима Ярузельского.

Перечисленные процессы были, конечно, подготовлены длительными экономическими, социальными и политическими изменениями и противоречиями в соответствующих обществах. Но всегда какое-то одно событие становится решающим толчком для начала нарастающего общественного протеста и необратимой дестабилизации авторитарной власти. Такое событие — не обязательно убийство — вызывает взрыв общественного возмущения, внезапно превышающего установившийся порог терпения.

С моей точки зрения, таким событием-триггером в России вполне могло стать «дело Ивана Голунова». Наглая, демонстративная фабрикация обвинения в производстве и сбыте наркотиков против журналиста-расследователя, занимавшегося коррупцией в жизненно важных для власти и общества сферах, имела целью не только наказать и остановить самого Голунова, но и показать обществу, людям, что власть и ее репрессивные структуры могут все. Именно так это и было воспринято теми, кто вышел на пикеты к ГУ МВД на Петровке 7 июня, кто стоял весь день на жаре у Никулинского суда 8 июня, кто вышел на марш против полицейского произвола 12 июня. За исключением журналистов, правозащитников и активистов, большинство участников этих событий не знали имени Ивана Голунова и не были знакомы с его расследованиями. Эти люди вышли потому, что больше не могли терпеть нарастающий и повсеместный произвол власти, постоянное унижение их человеческого достоинства.

Это могло стать катализатором объединения самых разных движений протеста: против мусорных свалок, уплотнительной застройки, строительства храмов на месте скверов и детских площадок, «оптимизации» здравоохранения, закрытия школ и домов престарелых, нищенских зарплат и пенсий — всего того, что ежедневно унижает обычного человека в России и заставляет его постоянно ощущать собственное бессилие. Кумулятивное нарастание социального, гражданского протеста, его перерастание в политический очень опасно для авторитарной власти, и она это прекрасно чувствует. В случае Ивана Голунова ей удалось предотвратить такое развитие событий, закрыв его дело за недоказанностью и «сбросив с раската» двух московских полицейских генералов.

Я не берусь судить мотивы уважаемых людей, призвавших вместо марша 12 июня «выпить и отдохнуть». Повторюсь, речь в данном тексте не о морали и не о экзистенциальных дилеммах. С политической точки зрения это был однозначный проигрыш, и так он был воспринят теми несколькими тысячами, которые, несмотря ни на что, все-таки вышли на марш. Власть в полной мере и опять-таки демонстративно отыгралась на них.

На моих глазах в саду «Эрмитаж» полицейские хватали людей, сидевших на лавочках у фонтана, евших мороженное и снимавших происходящее. Это был наглый, ничем не прикрытый произвол. Послание власти участникам читалось однозначно: «Не думайте, что вы что-то можете, мы с вами сделаем все, что захотим и как захотим, и плевали мы на законы и правила». Штампованные протоколы, в которых задержанные на марше обвиняются в препятствовании движению транспорта и пешеходов, абсолютно фальшивы: движению препятствовала полиция, перегородившая Мясницкую и Петровку. Фабрикация этих обвинений (в протоколах людей, задержанных в «Эрмитаже», значится Страстной бульвар, выкрикивание «антиправительственных лозунгов» и т.п.) по сути ничем не отличается от фабрикации «дела Голунова».

Вернувшись с марша, я включила «Евроньюз», где за сюжетом о московских задержаниях следовал сюжет о протестах в Гонконге. Может быть, там и не было миллиона человек, но решительным и массовым сопротивлением людей, которые вели себя совсем не так послушно, как мы, и против которых применяли резиновые пули и слезоточивый газ, удалось остановить рассмотрение закона о высылке осужденных в материковый Китай.