Честь - никому
"Капитанская дочка" Пушкина и русская мечта. К 185 -летию смерти А.С. Пушкина
«Числюсь по России» - так отвечал Пушкин на вопрос о месте своей службы. И, действительно, «солнце русской поэзии» и поныне озаряет всё наше Отечество, нет уголка, куда бы ни дотягивались его лучи. Пушкин для нас – мера всех вещей, мера всех идей, мера всех затей. На наших часах пушкинское время, в наших устах пушкинский словарь. Русская литература ждёт второго пришествия Пушкина: гения, который вновь преобразит жизнь, поднимет и помышления, и слова, и дела наши на небесную высоту. Мы ждём, что с новым поколением придёт тот пушкинский человек, о котором говорил Гоголь: «Это русской человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».
Неведомо, каковы эти двести лет. Долги ли, коротки ли они, точно или приблизительно отмерены, но мы не раз в своей истории видели этого пушкинского человека. Он водружал красное знамя Победы над логовом врага. Он улетал к звёздам и держал земную сферу на ладони. Он жертвовал собственной жизнью, не отрекаясь от веры и не снимая нательного креста. Он вызывал огонь на себя. Кажется, ещё совсем немного, и вопреки невзгодам и тяготам, тоске и тьме, возникнет не просто пушкинский человек, но пушкинский народ. Мы об этом мечтаем. Мечтал об этом Пушкин, ради чего и «числился по России».
И всё же если мыслить буквально, земно, пространственно, не так много мест, губерний, городов и весей, в которых удалось побывать поэту: Петербург, Москва, Крым, Кавказ, Псков, Нижний Новгород, Казань, Симбирск… Но всюду начал пульсировать родник, бить живоносный источник русской литературы. Слово спешило за Пушкиным, и там, где он хотя бы ненадолго останавливался, свивало гнездо, приживалось. Взгляните на современную литературную карту страны, и вы увидите, что наиболее яркие очаги словесности горят в местах пребывания Пушкина.
Таково и Оренбуржье. Три благословенных сентябрьских дня, недолгая мелодия пушкинской лиры в наших степях – и этого хватило на века и поколения. Ради чего спешил сюда гений? Только ли ради творческого замысла? Пушкин торопился за временем, за русской историей. Стремился разгадать её загадку, её замысел. Но оказалось, что для этого недостаточно быть продолжателем дела Карамзина. Недостаточно «Истории Пугачёва», работы в архивах, чтения воспоминаний, бесед с живыми свидетелями. Факт – не ключ к истории. История не логична, а промыслительна, и там, где бессилен историк, нужен художник, нужна литература, нужен образ.
О чём "Капитанская дочка"? О чём этот роман – не повесть, нет, именно роман – где всего на нескольких десятках страниц из исторического события вырастает целая эпоха, философия русской жизни, русская мечта?
Ценно знать, что "Капитанская дочка" была первой книгой, изданной в блокадном Ленинграде после снятия блокады. Не "Медный всадник". Не "Полтава". Не "Евгений Онегин". Не "Каменноостровский цикл". А именно "Капитанская дочка", своей событийностью и географией далёкая от ХХ века и Ленинграда, посвященная не битве с внешним врагом, а внутреннему «русскому бунту». Почему? Пережившим Блокаду важна была книга о чести! О том, что они сберегли своим подвигом в первую очередь. О том, что русский человек хранил во все времена. И оборона Ленинграда, и оборона Белогорской крепости – это оборона чести. "Капитанская дочка" для блокадников стала спасительным довеском к тем скудным и суровым граммам хлеба. "Капитанская дочка", подобно стихам Ольги Берггольц, оказалась созвучна непоколебимому духу ленинградцев, их голгофскому подвигу.
Честь – ядро романа, мерило для каждого героя. Но это не просто дворянское достоинство, сбережённое смолоду, как платье снову. «Честный» в языке наших предков - не только «правдивый», но прежде всего «чтимый», «драгоценный», «дорогой». Некий тайник сердца, в котором укрылась душа.
Честен в одночасье выросший из недоросля в стойкого мужа Пётр Гринёв. Честен капитан Миронов и не предавшие его, не отрёкшиеся от присяги. Честен простой русский мужик Савельич, готовый положить жизнь за ближнего. Честна Маша Миронова – этот «чистейшей прелести чистейший образец», эта мужественная княгиня Ольга, эта выкликающая любимого из беды Ярославна. Эта вечная русская женственность с особой кротостью и чистотой всех пушкинских героинь. Честен и Пугачев с его самозванством, кровавой удалью, наточенным топором, с памятливостью на добро, с жаждой всеобщей справедливости и с грёзой о рае на земле, с жизнью в один, но глубокий, вдох, с плахой, с поклоном всему честному народу перед казнью. Вне чести остаётся лишь Швабрин и ему подобные, поражённые иудиным грехом, который как тля пожирает честь.
Честь влечёт за собою выбор. Каждый из героев, в каждом эпизоде романа оказывается перед выбором: между волей и плахой, любовью и смертью, судьбой и историей. Ещё в утробе матери тебя записали на службу в тихое место на краю империи, где, казалось бы, время остановилось, где вдали от русско-турецких фронтов тишь да гладь. Но у истории иной выбор, иной промысел. В непредсказуемом месте ломается хребет времени, и из разлома сочится русский бунт.
На одной чаше весов этот самый бунт. На другой – калмыцкая сказка, что из уст бунтовщика звучит страшно и пленительно: «Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсего только тридцать три года? - Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон: чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там, что Бог даст!».
Орёл клюнул в темя ворона: убил мёртвое время, выпустил на волю, в степь, время живое. Ах, какой простор, есть где разгуляться русскому бунту. Кровавый хмель и тёмный морок, будто буран застит глаза, будто сон про бородатого мужика с топором никак не отступает. Ни конца, ни предела, пока Бог не скажет с высоты: «Я создал степи не для того, чтоб видеть кровь».
Как унять всё это в русской душе? Как сопрячь в русской истории и бунт, и честь? Что одновременно вместит их? Русская мечта. Пушкин разгадал эту тайну истории. Разгадал в «Капитанской дочке»: через оренбургскую степь, через пугачёвский бунт, через всепобеждающую любовь.
На этот горизонт мечты будет идти русская литература. К нему прикоснутся Короленко в "Пугачёвской легенде на Урале" и Есенин в поэме "Пугачёв". К "Капитанской дочке" потянется весь мир. Ничто так часто не будут переводить на языки всех концов света, как этот роман. Можно собрать целую библиотеку, целую коллекцию переводов. Сложно подобрать ключи к пушкинским словам, образам, смыслам. Русская мечта не поддаётся переводу, но по-прежнему остаётся притягательной.
"Капитанская дочка" - символ русской мечты – сама стала символом.
Хочется вновь и вновь перечитывать "Капитанскую дочку". Хочется прожить свою жизнь, оставаясь мечтателем, исповедником высокой русской мечты. Только такая жизнь угодна Пушкину.
Автор: Михаил Кильдяшов