СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ (3)
Продолжение. Начало здесь.
Лучший выбор
По правде сказать, вариант, предложенный новорожденной Империей, многих устраивал. Консерваторы совсем не возражали вернуться в старые добрые времена, облагороженные вменяемой конституцией, лично сеньор Гаинса, имевший зуб на Мадрид, но ничего не имевший против монархии, как таковой, вполне разделял это мнение (в самом деле, какая разница, король или император?), - но либералы приняли идею в штыки. Они не желали никаких новых «новых центров», а желали сами решать кем и с кем быть, - то есть, хотели республики, независимости и (чего уж там!) ни с кем не делиться.
В связи с чем, протестами, манифестациями и глубокими озабоченностями не ограничилось: начались митинги, драки, 30 ноября прозвучали первые выстрелы, и всерьез озабоченный jefe politico направил императору Мексики письмо, подчеркивая свою личную лояльность, но разъясняя сложность ситуации. С резюме: «Исходя из такой обстановки во всех провинциях, кроме Гватемалы, надеюсь, что ваше превосходительство отложит ваши решения и остановит поход вашей вооруженной дивизии, до прибытия моего ответа, который я пошлю вам по почте 3 января 1822 года».
Послание в Мехико прочли, аргументы сочли уважительными, погодить согласились, и дон Габино объявил, что вопрос быть Мексикой или не быть, как определяющий судьбы потомков, будет решен только после референдума во всех регионах, - каковой и провели, как могли и умели. В итоге, из 237 муниципалитетов в мероприятии приняли участие 159, из 32 сказали "Si!", еще 104 тоже, но с оговорками, два городка выступили категорически против, а еще 21 воздержались, указав, что такой вопрос может быть решен только законно избранным Национальным Конгрессом.
Учитывая, что 78 районов (в основном, в Сальвадоре, Гондурасе и Коста-Рике) проводить референдум вообще отказались, результат, мягко говоря, не убеждал, однако jefe politico, проявив волю,применил административный ресурс, «столпы» и «сливки» общества его поддержали, и заседавшая в столице Временная консультативная хунта постановило: да будем Мексикой! - что 5 января 1822 и объявили официально, как и было обещано Его Императорскому Величеству.
Формальности, однако, одно, а реальная жизнь совсем другое. Как только результаты референдума были оглашены, Сальвадор, самая радикальная провинция, заявил, что признавать их не намерен, и принудить себя не позволит: тамошняя «провинциальная депутация», возглавляемая теми же «Людьми 1811 года», падре Дельгадо и полковником Арсе, объявив полную независимость от бывшей генерал-капитании и, соответственно, от Империи, начала формировать Республиканскую Гвардию. Ибо, сами понимаете, «Отечество в опасности!», и стало быть, «К оружью, граждане!». А далее события начали развиваться по известному «принципу домино».
«Сальвадорская демонстрация, - пишет Мариано Рока, - поначалу не преследовала далеко идущих целей, революционеры Сальвадора видели в ней средство указать на крайнюю степень своего недовольства диктатом Гватемалы, но они не приняли в расчет характер Габино Гаинсы, который, внезапно сделавшись политиком, оставался по духу военным», - а у военных, тем более, не паркетных, как известно, свои методы реакции на вызовы.
Уже 26 февраля, для порядка, но без особого тщания попытавшись поуговаривать неслухов, jefe politico (и губернатор Империи, которой присягнул на верность за день до того), послал в мятежную провинцию войска, - две сотни «регуляров» столько же «добровольцев», которые вошли в Сан-Сальвадор, почти не встретив сопротивления, но тут же начали «усмирять», после чего горожане, которым не понравились поджоги, грабежи и избиения всех попавшихся, схватились за оружие, - и каратели вылетели прочь, а 12 марта Мануэль Хосе Арсе, преследуя отступавших гватемальцев, разгромил их на равнине Эль-Эспино, после чего под контроль либералов перешли все города, ранее признавшие Империю.
Такой афронт без шанса на реванш (а шанса на реванш своими силами не просматривалось) «временное правительство» стерпеть, естественно, не могло, - и дон Габино обратился за помощью к императору. Тот, разумеется, не отказал, отдав полковнику Филисоле приказ «оказать покровительство верным гражданам Мексики, если они попросят». А полковник, как положено честному служаке, отрапортовал: «Есть!».
Настоящий полковник
Однако рапорт рапортом, а только сказка быстро сказывается. В те времена, увы (а может быть, и к счастью), не было ни нынешних средств связи, ни нынешнего транспорта, ни даже нынешней системы снабжения, - а вместо дорог, по крайней мере, в Центральной Америке, в основном, более-менее широкие тропы. Так что, ни сразу в поход, ни за неделю-другую мексиканцы выступить не могли, собирались, готовили обоз, рекрутировали лошадей, да и когда все же выступили, надолго застряли в пути, поскольку небо над Чьяпасом весной не безоблачно, и дожди сделали дороги непролазными.
А пока ограниченный контингент продвигался сквозь влажные леса, настроения в бывшей генерал-капитании стремительно менялись, - особенно в «малых провинциях», - ибо даже среди голосовавших за присоединение к Мексике далеко не все были согласны стать ее обычной частью. Присягнуть - да, войти в состав на правах автономии – без вопросов, платить налоги - никуда не денешься, но перспектива оккупации и потери льгот - совсем другое дело. А уж с учетом того, что центром вновь стал бы Сьюдад-Гватемала, так и тем паче.
По этой вполне уважительной причине и Гондурас, и Никарагуа, и даже далекая от столичных страстей Коста-Рика напряглись, потом встревожились, и наконец, засуетились, - недаром же в Центральной Америке по сей день о незваных гостях говорят: «Явился, как мексиканец». В открытую, правда, идти «сальвадорским путем» не рисковали, но помощь, - добрым словом, оружием, боеприпасами, деньгами, добровольцами, - как могли, оказывали.
И кстати: в одной из таких негласных операций (доставке в Сальвадор каравана с неучтенными порохом и ртутью) впервые проявил себя, сумев выпутаться из массы передряг и доставить груз в целости, teniente (лейтенант) Франсиско Морасан, молодой юрист и начинающий политик из Гондураса, одним из первых записавшийся в ополчение своей провинции, и советую это имя запомнить, потому что скоро нам предстоит поминать его часто.
Но, как бы то ни было, жизнь текла своим неспешно-неумолимым чередом. В начале мая 1822 года подразделения полковника Филисолы, покинув Чьяпас, наконец перешли гватемальскую границу, а 12 мая, не встретив по пути никакого сопротивления, вошли в Сьюдад-Гватемала, где «лучшие люди города» организовали им торжественную, с колокольным перезвоном, цветами и чепчиками в воздух, встречу, в ходе которой молодой полковник, тепло поприветствовав престарелого jefe polinico и поздравив его с чином генерала, вручил дону Габино приказ Агустина I: немедля сдать дела командующему экспедиционным корпусом, а самому прибыть в Мехико для представления ко двору и получения нового, очень почетного назначения.
Приказы не обсуждают, и сеньор Гаинса, военная косточка, подчинился. С удовольствием или нет, сложно сказать, - но без возражений. После чего навсегда покинул Гватемалу, и ничего хорошего для него в этом не было, но это уже не наше дело: на страницах нашего повествования он более не появится, - а комкор, уже в чине имперского наместника, приняв дела, начал разбираться в ситуации.
К слову. Висенте Филисола, насколько можно судить, был неплохим человеком. Во всяком случае, лучше многих современников. Это следует хотя бы из того, что ни тогда, ни позже никто не отзывался о нем плохо. Напротив, и современники, и историки, - мексиканские, гватемальские, гондурасские, даже сальвадорские, которым, казалось бы, сам Бог велел, повествуют о нем с симпатией, и американцы, с которыми много позже ему довелось биться, защищая Мексику, тоже хвалят.
Так что: хороший вояка, в отличие от абсолютного большинства коллег, без амбиций, без склонности к интригам, не вороватый, не жестокий, никогда никого не предавал, верно служил Родине при любой власти, и в качестве имперского наместника он честно попытался разобраться в ситуации, а попытавшись и разобравшись, пришел в ужас. И это я не для красного словца, - об этом поведал потомству он сам…
Прошу тишины!
Итак, открываем мемуары «прокуратора Гватемалы». Они не раз изданы, переведены на английский, - и читаем: «Для Мексики эти провинции всегда были бременем, едва ли необходимым, но если люди хотят спасти от разрушения свой дом, они вынуждены следить за исправностью стен....Приняв управление, я понял, что этот хвост северной части Латинской Америки должен следовать судьбе Мексики, находиться под ее охраной и пережить те же перемены, которые суждено пережить Мексике, во избежание губительных раздоров...
В мой адрес сыпались всяческие жалобы: жаловались провинция па провинцию, партия на партию, селение на селение, и даже отдельные лица. Создавалось впечатление, что общество перестало существовать, повсюду разгорался дух ненависти... Собственники были готовы пойти на любые жертвы по содержанию моего отряда, чтобы сохранить гарантию своей собственности; это отчетливо проявилось, например, во время обсуждения вопроса о выводе моих войск: они готовы были дать нам любые деньги, если мы останемся...
Плебеи же Гватемалы задиристы и ведут себя вызывающе. Если и были беспорядки и драки с моими солдатами, то зачинщиками всегда были гватемальцы». И потрясающе пророческое: «Если Мексика не защитит их свободу, в один прекрасный день эти крикуны станут добычей первого же хищника, который захочет прибрать их к рукам».
Отметим: свои воспоминания генерал писал уже в отставке, в преклонном возрасте, не совершив в жизни ничего такого, за что приходилось бы оправдываться, и все последующие события подтвердили его правоту, так что, есть основания считать, что его оценки справедливы. Но жители бывшей генерал-капитании рассуждали совершенно иначе, и в первую очередь, сальвадорцы.
Они и слышать не хотели ни о какой Империи, считая ее «душительницей свободы», они категорически отвергали уступки церкви, они, как ни уговаривал новый начальник, твердо стояли на том, что намерены быть республикой, «такой же свободной, как Estado Unido», и в конце концов, когда пустая болтовня стала невыносима, имперский наместник решил ставить точку сталью, в ноябре 1822 года двинув свои войска (800 пехотинцев, 260 кавалеристов и 450 разношерстных добровольцев при 4 орудиях, - по меркам тех мест и того времени очень внушительная сила) на Сальвадор.
Для республиканцев ситуация была фатальной. Их ополчение, - около 600 неопытных бойцов с сотней ружей, в основном, охотничьих, - даже учитывая сочувствие индейцев, шансов не имело. Парни, используя знание местности, дрались, как умели, упорно, зная местность, цеплялись за любой камень, но, тем не менее, имперский корпус всего за две недели, легко выиграв несколько стычек, без серьезных боев занял города Санта-Ана, Метапан и Тексистепеке, после чего лидеры радикалов, - все те же падре Дельгадо и полковник Арсе, - пришли к выводу, что единственный путь к спасению - просить о помощи и аннексии «североамериканских братьев».
На эту тему даже не спорили, хотя поспорить умели и любили. 22 ноября, - мексиканцы как раз притормозили, чтобы отдохнуть и еще раз попытаться решить дело миром, - сальвадорский конгресс принял предельно краткую резолюцию: «Мы убедились в том, что наш народ не в состоянии создать самостоятельную нацию, потому что для этого недостает необходимых элементов. Поэтому мы заявили 12 ноября о том, что наш народ должен быть присоединен к другой американской стране», и в США отправились гонцы с просьбой принять Сальвадор в состав на правах штата.
Ничем путным это не кончилось, - в Вашингтоне ходоков слушали, кивали, однако интереса не проявляли, тем паче, что «белыми людьми» пришельцев с юга считали, в основном, из учтивости. Но авторы идеи в «северный ветер», готовый налететь и спасти, верили исступленно. Войска Филисолы, вновь пошедшие в наступление, уже приближались к столице провинции, а власти все еще успокаивали население байками о том, что эскадра с севера уже в пути, и тысячи храбрых янки вот-вот высадятся на побережье.
Вранье, конечно, но падре Хосе Матиас Дельгадо и полковник Мануэль Хосе Арсе, сами верили в то, что выдумывали, считая, что «сыны свободы сынов свободы не бросят». Впрочем, поскольку точно никто ничего не знал, Висенте Филисола тоже допускал возможность появления на вверенной ему территории гостей с севера, а потому, прервав бессмысленные переговоры, 9 февраля взял Сан-Сальвадор штурмом, причем, к изумлению побежденных, сразу пресек грабежи, а пленных отпустив по домам.
Такое поведение «беспощадного агрессора, слуги тирана, отродья Дьявола» инсургентов приятно удивило, страсти слегка поостыли, и 22 февраля 1823 остатки республиканских войск, попав в окружение близ городка Гуалкинсе, капитулировали. Теперь имперский прокуратор Гватемалы мог, как сам он радостно докладывал своему императору, «заняться делами всеобщего примирения, организации и благоустройства», - но к этому моменту Агустину I было уже не до перешейка...
Продолжение следует.