Мифотворчество (2)
Еще один отрывок почти готовой книги о донбасских событиях. Он немного вырван из общего текста, но я не стал ничего адаптировать под отдельное изложение:
Сейчас, по прошествию двух лет после начала описываемых событий, можно предположить и дать ответ — почему российское руководство вело и продолжает вести себя столь нерационально. Ответ не понравится пламенным сторонникам президента Путина, однако он единственный, который вытекает из логики событий — президент Путин не является субъектом событий. Он их объект и исполняет предписанные ему решения субъектом более высокого порядка в неких жестко заданных рамках. Внутри этих рамок есть определенная свобода действий (скажем, операция в Крыму), однако за ними существует жесткий запрет на действия — и недоведение операции по присоединению Крыма до логического завершения явно говорит о том, что границы дозволенного Путину проходят по этой черте.
Тем же самым можно объяснить и последующие действия России на Донбассе — внутри рамок находится право Кремля поддерживать кровавый гражданский конфликт на Украине, за рамками — возможность его прекращения на условиях России. Всё это, конечно, весьма конспирологично, однако если кто-то может представить более рациональное объяснение — я с радостью выслушаю эту точку зрения. Версию про нечеловеческий гений и глубоко продуманные планы Путина прошу не предъявлять по причине ее полной неадекватности. Сложно глубоко продумывать свои действия, набрасывая план минского сговора на коленке во время воздушного перелета.
Однако в контексте событий апреля-мая 2014 года все эти рассуждения имели глубоко умозрительный характер. Менее месяца назад была проведена блестящая и практически бескровная операция в Крыму, достигнут стратегический во всех отношениях политический результат по присоединению Крыма, Украина на глазах разваливалась — никаких сомнений в том, что повторение крымских событий возможно, пусть и в более сложных условиях, не было ни у кого. И точно мы не можем говорить о каких-то ошибках и просчетах восстания в Новороссии в целом и Стрелкова, и других командиров отрядов восставших на этом этапе. Решения были логичными, события развивались в единственно возможном направлении.
Создание ДНР и ЛНР в любом самом зачаточном виде, прикрытие их ополчением и проведение референдума с политическим результатом — объявлением независимости от Украины — и было тем самым «крымским планом», который реализовывался в Донецкой и Луганской областях Украины в апреле-мае 2014 года. Никаких шансов у пребывающей в коматозном состоянии киевской хунты противостоять этому плану не было.
Нужно сказать, что хунте несказанно повезло, причем это везение еще требует своего будущего осмысления и изучения. Жесткость в проведении Майдана-2013/14 с его кровавым сценарием и дезинтеграцией государственного аппарата была вызвана объективными обстоятельствами — никакой «революционной ситуации» а Украине не было и в помине. Совершить государственный переворот можно было только через тотальное разрушение государственной власти, чем Майдан и занимался с ноября по конец февраля — четыре месяца. Победа Майдана привела к тому, что победителям досталась полностью дезорганизованная и деморализованная государственная машина, причем дополнительным грузом на ней лежал уход Крыма — это было тяжелейшее поражение новой власти, виновником которого была она и только она.
В этих условиях, нужно отметить, возможные ожидания Кремля на самопроизвольный распад Украины, которая просто не выдерживала груз противоречий, выглядели вполне разумными и рациональными. Однако как Стрелков стал своеобразным «черным лебедем» - неизвестным фактором, который сломал относительно естественный ход событий и развернул его в ту сторону, которую мы все видели, так и в Киеве возник свой собственный «черный лебедь». Фамилия его — Турчинов. Ничем особенно не выделявшийся партийный деятель, пребывающий как правило в чьей-то тени, Турчинов оказался способным организатором, сумевшим в период распада государственности удержать обстановку и развернуть ее в сторону сборки новой Украины. Новая Украина выглядела страшно, была уродливой и не слишком-то жизнеспособной. Однако она выжила и сумела мобилизоваться. И трудно сказать, могла ли она вообще выжить после госпереворота, не будь у ее руля в тот момент Александр Турчинов.
Однако в апреле-мае даже у Турчинова с его колоссальной работоспособностью и непрерывными попытками «сшивки» распадающейся ткани госуправления не было никаких шансов для противодействия «крымскому сценарию» на территории Донецкой и Луганской областей. Помешать ему хунта могла и пыталась делать это изо всех сил, но спасти ситуацию она уже была не в состоянии. Нацистов в итоге спас Путин — однако это было потом.
Стрелков и его команда, а затем и Славянское ополчение, встав на острие удара хунты, выполнили свою задачу: они позволили провести референдум 11 мая, который прошел и дал тот самый политический результат, ради которого всё и происходило.
На этом ключевая цель восстания, в сущности, была выполнена — никто изначально не ставил задачу создания независимой территории, самостоятельного государства. Точнее, были, конечно, самые разные точки зрения, в том числе и у сторонников радикальных решений на отделение с последующим созданием аналога Донецко-Криворожской Республики, существовавшей в свое время на данной территории, но на первых этапах основная масса людей была полностью уверена в возможности повторения крымских событий и сценария присоединения к России, а потому остальные идеи выглядели совершенно маргинальными.
Проблемы начались уже на следующий день. Министр иностранных дел России Лавров сделал заявление, причем оно было сделано в ряду других его заявлений и сообщений. Было сказано об «уважении» итогов референдума, но и только. По сути, ни о каком признании речь не шла, а значит, крымский сценарий стал невозможным.
Здесь нужно упомянуть, что буквально за несколько дней до 11 мая президент Путин выступил со специальным и крайне обескураживающим заявлением, в котором просил жителей Донецкой и Луганской области повременить с референдумом. Заявление было сделано по итогам встречи со швейцарским президентом Буркхальтером, после которой позиция Путина ощутимо претерпела изменения по сравнению с предыдущими его заявлениями. Просьба о переносе мотивировалась необходимостью налаживания диалога с киевскими властями, которые до этого именовались исключительно нелегитимными и даже жестче — хунтой.
Смена риторики и главное — резкий разворот в ожиданиях вызвал к жизни десятки разнообразных толкований происходящего, которые очень быстро получили саркастическое наименование «хитрых планов».
При этом киевская хунта несмотря на прозвучавшую по итогам встречи Путина и Буркхальтера просьбу о прекращении огня, наоборот, с удвоенной энергией начала приготовления к силовому решению конфликта, используя его в качестве точки сборки новой версии украинского государства вокруг борьбы с сепаратистами, а затем — и российскими оккупантами, используя тот факт, что к середине мая из России начался массовый приток добровольцев на помощь восставшему народу Донбасса. В России сотни и тысячи людей восприняли идею Русского мира как идею помощи соотечественникам, и никак иначе.
Уже была трагедия в одесском Доме профсоюзов, уже был расстрел Мариуполя, начались обстрелы Славянска, тиражировались кадры героического сопротивления практически безоружных мирных жителей, стоящих на баррикадах и блок-постах, останавливающих голыми руками бронетехнику ВСУ.
Смена риторики Кремля воспринималась как досадная, но временная оттяжка, после которой все равно всё вернется к прежнему сценарию и развитию событий. Предположить, что циничное предательство уже произошло, было немыслимо, а первые довольно робкие голоса на этот счет с негодованием глушились массовым шиканьем.
Тем не менее, понимая контекст происходящего, можно сказать, что именно в этот момент начались ошибки самих восставших, главной из которых был отказ от создания запасных сценариев, которые предусматривали переосмысление первоначального замысла. При всем психологическом настрое на продолжение крымского варианта именно тогда нужно было начинать осмысливать принципиально изменившуюся обстановку и вырабатывать в срочном порядке план действий, в котором присоединение к России через её признание итогов референдума и согласие на присоединение отсутствовали.
Как всегда бывает в таких случаях, одна ошибка немедленно стала причиной целой цепи новых, а в целом — перевела восставших из стратегии активных действий в стратегию действий реактивных — по обстоятельствам.
Повторюсь — ставить прямо вопрос о вине восстания в этот момент не приходится — психологически никто не оказался готов даже произнести слово «предательство», не то что учитывать его и ставить в главу угла новой стратегии действий.
Каковы должны были быть действия восставших в этот момент?
Логика происходящего говорила о начавшемся затяжном конфликте, в котором определяющую роль начинало играть соревнование организационных структур. На каком-то этапе разваленное украинское государство сумело собраться и начать возвращать в свои руки пусть и подобие, но управляемости, а значит — возможности создания управляющих контуров и цепочек. По ним начала циркулировать информация, до руководства хунты начала поступать относительно достоверная информация о происходящем, в ответ начались относительно осмысленные приказы и распоряжения.
Циничный отказ России признавать итоги референдума на Донбассе означал качественное изменение обстановки. Первоначальный замысел восстания, которое было нацелено да достижение политического результата — признания Россией итогов референдума — провалился по не зависящим от восставшим причинам. Поэтому 12 мая, когда Кремль устами министра Лаврова озвучил лишь «уважение» итогов референдума, стало поворотной датой восстания, за которой требовалось принятие принципиально иных решений.
На тот момент Кремль еще не стал прямым врагом восстания, однако стало очевидно, что восставшие могут лишь сотрудничать с Россией, причем логика сотрудничества могла вытекать лишь из предельно жесткого принципа принуждения. Так как цели восстания и Кремля разошлись (хотя на тот момент было крайне сложно понять, в чем именно и как далеко), единственный способ сотрудничества заключался в постановке «партнера» перед необходимостью предпринимать те или иные действия, вынуждать его к ним. Надеяться на добрую волю «партнера» становилось попросту опасно.
Непонимание или нежелание понять это серьезное качественное изменение стало еще одной ошибкой восстания.
Хочу отдельно сказать, что не считаю возможным давать оценку действиям восставших — сейчас, по прошествию двух лет, не так уж и сложно их раздавать налево-направо. Тогда, в совершенно неопределенной обстановке, в условиях жесткого противостояния с хунтой, боевых действий, цейтнота и катастрофической нехватки всего требовать от руководства восстания (которое само было представлено отдельными и разрозненными людьми, не объединенными в некую общую структуру) верных, грамотных и своевременных решений попросту нелепо. Но здесь речь идет об ошибках — то есть, решениях, не принятых, не принятых вовремя, принятых неверно. Это предельно важно для понимания причин поражения восстания — а потому категорически отделяю личный фактор от объективного.
Смена стратегии означала, что перед восстанием, начиная с 12 мая 2014 года, встал выбор из двух относительно рациональных вариантов, каждый из которых теоретически мог принести положительный результат, выражающийся либо в военном поражении хунты, либо в создании такой конфигурации противостояния, при котором хунта не имела возможности нанести военное поражение восставшим.
Первый вариант — симметричное соревнование организационных структур восстания и хунты. За хунтой была территория и ресурсы, заведомо превышающие территорию и ресурсы восставших. Однако при этом против хунты работал фактор развала управления, который к маю 2014 года только начал преодолеваться, причем во многом последствия этого развала очевидны даже сейчас, по прошествии двух лет после государственного переворота. За восставших играл фактор прямо противоположный — они контролировали два крупных областных центра, практически не пострадавших от событий Майдана и последующих за ними. Управление не было разрушено, чиновники находились на местах, городские и областные службы находились в работоспособном состоянии, что они и продемонстрировали в страшные месяцы лета 2014 года, когда практически в автономном режиме обеспечивали жизнедеятельность городов: скорые выезжали на места обстрелов, пожарные тушили пожары даже при обстрелах, ремонтные службы ликвидировали повреждения городских коммуникаций и объектов.
Такой вариант предусматривал ускоренный запуск государственного строительства на базе областных структур с последующими (а точнее, параллельно идущими им) мероприятиями по мобилизации экономики, созданию массовой армии, организацию работы тыла, системной эвакуации мирного населения из зоны боев для снижения нагрузки на скудные запасы ресурсов восставших и сохранения жизни и здоровья многих тысяч людей.
Война — это борьба организационных структур. Те структуры, которые более соответствуют текущим задачам, более адаптивны, обладают большей скоростью прохождения информации во всех направлениях, имеют возможность адекватно и своевременно оценивать текущую обстановку, генерировать решения и маневрировать имеющимися ресурсами — те и получают преимущество. Героизм помогает преодолеть недостатки и просчеты в организационном строительстве и решениях, однако работает лишь локально и и краткосрочно. «Порядок бьет класс» - русская адаптация немецкой поговорки "Fleiß schlägt Grips" ("Усердие побеждает талант"). Оба варианта поговорки применимы практически ко всем видам борьбы — вооруженной, спортивной, экономической.
Шансы на реализацию этой стратегии у восставших, без сомнения, были. Однако существовал ряд очень серьезных условий и ограничений, о которых будет сказано ниже. Главное же условие — динамика государственного строительства Новороссии должна была опережать аналогичные процессы, которыми занималась хунта в Киеве. Только так можно было преодолеть существенное ресурсное отставание, объективно существующее у восставших перед нацистской Украиной.
Второй вариант смены стратегии действий заключался в полном «переформатировании» картины военного противостояния между отрядами восставших и карательными формированиями хунты. Нужно было отказываться от позиционной войны ввиду существенного отставания восставших в тяжелом вооружении и численности. Последующие события показали, что города, занятые восставшими — Славянск, Краматорск, Горловка, Луганск, Донецк, Лисичанск и другие — становились в текущей картине боевых действий ловушками, которые окружались карателями и расстреливались изо всех калибров. Массовая гибель мирного населения, превращенного в заложников войны, голод, болезни, опасность эпидемий, огромный расход ресурсов на оперативную ликвидацию последствий обстрелов и поддержание минимальной жизнедеятельности крупных городов и агломераций — все это стало реальностью буквально в ближайшие недели после 12 мая.
Единственной альтернативой позиционной войне становилась война маневренная и война на коммуникациях. Огромный минус украинской армии — ее неповоротливость и привязка к коммуникациям. Подтягивая массы военной техники, вооружений, боеприпасов, людские ресурсы к «зоне АТО», в мае-начале июня 2014 года каратели были абсолютно беспомощны именно в движении. У них еще не была выстроена система контрпартизанской обороны просто по причине нехватки времени и ресурсов. Блок-посты на дорогах, густая сеть которых вместе с резервными, тревожными и патрульно-постовыми группами являются основой такой системы, только начали создаваться, связь между различными подразделениями ВСУ, Нацгвардии, карательных добровольческих зондеркоманд отсутствовала, координация действий была крайне низкой, уровень командования — ужасающе некомпетентен.
В существующей обстановке переход к маневренной рейдовой войне мог позволить дезорганизовать разрозненные силы хунты, создать для нее перманентную катастрофу в ближайшем и дальнем тылу. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов моральный фактор. Нигде, как известно, не врут больше, как на охоте, рыбалке и войне, поэтому к любым фронтовым историям я отношусь осторожно. Однако могу сослаться на рассказы бойцов горловского гарнизона, которые (не один и даже не несколько человек) рассказывали в разных вариациях истории о том, что командующий горловским гарнизоном Игорь Безлер на обстрелы Горловки высылал на позиции карателей диверсионные группы, которые «кошмарили» противника, выработав у них в некотором роде условный рефлекс. Это позволило на некоторое время снизить интенсивность обстрелов города. Точно так же рейд группы Безлера на блок-пост ВСУ под Волновахой, когда противник понес основные потери от «дружественного огня» с воздуха, показал степень дезорганизованности и полной несогласованности действий карателей. Собственно, как раз действия Безлера очень неплохо иллюстрировали все преимущества, которые получали восставшие, используй они такую стратегию действий не в точечном, а в массовом порядке, системно и согласованно.
Блокада карателями городов восставших в таком случае теряла смысл — катастрофа на коммуникациях вела ко многим последствиям для хунты, и все они выглядели крайне негативными для неё.
Моральный фактор позволял восставшим пополнять свои отряды населением территорий, которые формально были им неподконтрольны.
Ключевым минусом такого сценария, безусловно, являлось отсутствие тыла и отрыв рейдовых групп от территории восстания, а значит — отсутствие сколь-либо регулярного и централизованного снабжения, а также проблема раненых и больных.
Выбор второго сценария действий автоматически вел к необходимости совмещения его с первым вариантом — без государственного строительства и мобилизации всех ресурсов рейдовая война могла вестись максимум месяц-полтора, после чего ресурсы на ее ведение попросту истощались. Тем не менее, смена стратегии от обороны к активным действиям была объективно оправданной и пожалуй, альтернативы ей не было вообще. Вопрос стоял лишь в выборе: в каком именно приоритетном направлении активизировать очень скудные и катастрофически дефицитные ресурсы восставших. Аксиома про оборону, которая есть смерть вооруженного восстания, в данном случае обсуждению не подлежит.
Еще раз упомяну имя Игоря Безлера — его активные действия именно в рамках рейдовых операций хотя и носили крайне бессистемный и единичный характер (что вполне объясняется недостаточностью и личного состава, и вооружения), но показывают, что именно они на тот момент давали наибольший эффект. Любые возражения в том, что как раз скудость ресурсов восставших и сделала невозможным для них принятие решения о смене рисунка боевых действий, я принимаю безоговорочно. Однако при этом отмечаю, что альтернатива, которую мы видели в реальности, в итоге привела к поражению, которое было неизбежным при выборе пассивной оборонительной стратегии действий — и уж это было ясно еще тогда.
Подытоживая, можно сказать, что восставшие уже с 12 мая 2014 года, столкнувшись с предательством Кремля, были поставлены в жесточайший цейтнот, что требовало от них сверхусилий по полной смене стратегии своих действий. То, что они так и не сумели переломить себя в первую очередь в психологическом плане и не смогли использовать тот короткий промежуток времени, который был отведен им обстановкой, безусловно, является ошибкой, причем ошибкой, которая привела к самым тяжелым последствиям, ошибкой, которую уже к середине июня было практически невозможно исправить. Должно было случиться чудо, чтобы шанс появился снова. Чудо произошло — и о нем ниже, однако к сожалению, и оно было использовано примерно так же.
Можно сказать, что лидеры восставших так и не смогли даже осознать происходящего и продолжали надеяться на милосердие Москвы и на выполнение президентом Путиным его публичного обещания спасти русское население Украины. Вместо этого придворный пропагандист Кремля Соловьев ввел в оборот фразу «Им ничего не обещали». Справедливости ради, эта фраза была произнесена позже, но уже в мае, когда Россия признала практически сразу итоги выборов украинского президента Порошенко, назвав того «лучшим выбором украинского народа», лично у меня факт предательства уже не вызывал ни малейших сомнений.
Вспоминается, что Игорь Стрелков специально нашел время, чтобы попросить меня не писать тогда резко о действиях Путина — и я пытался максимально сглаживать тон и фразеологию своих статей, по крайней мере, пока Стрелков находился на Донбассе. Основания этой просьбы были очевидны — Стрелков до последнего рассчитывал, что Россия поможет восстанию, однако в августе 14, когда «помощь» пришла, это стало концом восстания. Кремль хладнокровно дождался, когда каратели истребят идейную часть ополчения, и ввел в действие своих «отпускников» лишь тогда, когда ополчение как военная сила перестало существовать. После этого, взяв под контроль управление территориями ДНР и ЛНР, Москва немедленно пошла на перемирие с нацистской хунтой («Минск-1»), что лучше всего показало — для Кремля даже катастрофическое стратегическое положение Крыма, как оторванного от материнской территории эксклава, было менее значимым, чем недопущение развала нацистской Украины. В такой ситуации говорить о субъектности Кремля и отстаивании им национальных интересов России, безо всякого сомнения, явно нелепо, хотя даже двух Минских перемирий оказалось недостаточно для сторонников Путина, готовых аплодировать вообще любым, даже самым абсурдным, его действиям.
Любопытно, но Кремль один в один повторил ту же самую стратегию в отношении Башара Асада. Дождавшись полного истощения сирийской армии, он пришел ему «на помощь» лишь для того, чтобы не допустить прямого военного поражения, но при этом окончательно подорвал боеспособность сирийской армии в бесплодных наступательных операциях. Убогость однотипных приемов прикрывается бравурными криками на ток-шоу и истошным воем пропаганды, однако и здесь вопрос о национальных интересах России выглядит крайне сомнительно.
Збигнев Бжезинский как-то задал вопрос: «Вы подумайте — чья это элита: ваша или уже наша», говоря о российских компрадорах, прячущих на Западе украденное у российского народа. Глядя на «блестящие» внешнеполитические ходы президента Путина, можно тоже задаться аналогичным вопросом — так чей это президент?
Предыдущий отрывок из книги здесь.