Николай II об Украине незадолго до гибели
Дело происходит в Екатеринбурге, в июле 1918 года в "Доме особого назначения" (хозяин - местный инженер Ипатьев)
СЛЕДУЮЩИЙ день опять оказался «негостевым». С утра был дождь, на
прогулку никто не пошел, кроме Николая и Алексея. Он укутал сына во фланеле
вое одеяло, вынес на руках в сад и посадил его на скамью под навесом и сам сел
рядом. Так они в молчании наблюдали, как дрожат молодые листья у дубка в
саду, поблескивают жемчужины капель на иглах двух елочек, как мягко, словно
пряди женских волос, развеваются ветки плакучих берез.
- Странно папа, - сказал Алексей, - почему они это называют садом?
Здесь ни одного фруктового дерева. Назвали бы парком, что ли...
- Очевидно, - уверенно заявил Николай, - таковы местные свойства русского языка.
Как раз вчера в библиотеке хозяина дома, инженера Ипатьева, ему попалась какая-то книжка без начала и конца; автора он установил по типографским
пометам - Бодуэн де Куртенэ - и очень удивился, обнаружив, что инженер интересуется подобными темами. Но еще больше его удивило то, что иностранец,
судя по имени, француз да еще аристократ, так тонко разбирается в особенностях
русского языка.
- В разных местностях России, вернее сказать, Великороссии, - продолжил Николай, - одни и те же слова могут иногда иметь совершенно разные значения и обозначать абсолютно разные вещи. И когда с подобным сталкиваешься,
удивлению нет конца. Помню, как-то на маневрах в Ропше - а было мне столько
же лет, сколько сейчас тебе, - я тогда был, как и ты, в чине сержанта, услышал,
как один солдатик, уроженец какой-то псковской деревни, рассказывал товарищам байку из своей жизни и сообщил им при этом: «Ну, батька с маткой весь
день орали в поле, а меня с сестренкой заставили полы пахать...»
Алексей от души расхохотался.
- Вот так и мы все смеялись! - улыбнулся Николай. - Решили, что его родители сошли с ума.
- Ну, орать в поле, - это я понял, - сказал Алексей. - Оратай - пахарь, это
мне Петр Васильевич говорил. А «полы пахать»? Что это?
- Мыть. Мыть полы. - И добавил - с той обстоятельностью, которую всегда при объяснениях требовал Алексей. - То есть, получается, отец с матерью с
утра до вечера трудились в поле, пахали... Отец, верно, шел с сохой, а, может,
если побогаче был, то с плугом, а жена, мать детей, направляла лошадь, ведя в
поводу. А детям приказали вымыть избу.
-Не всю избу, а полы в избе, - уточнил сын. Он любил точность во всем. - Чудно все-таки. Почему не пользоваться понятными для всех словами?
Николай пожал плечами.
- Мне блаженной памяти воспитатель мой Константин Петрович Победоносцев как-то пытался разъяснить этот феномен. Он и лингвистикой интересовался и мне свой интерес отчасти привил. Диалекты, всякие местные слова и
словечки, непонятные выражения внутри одного и того же народа возникают
потому, что население в большей своей части не имеет доступа к правильному
литературному языку. И возникают, имея место, совершенно невообразимые
курьезы! Представь себе, в Орловской губернии есть деревня, даже не деревня, а
село - большое довольно, но разделенное надвое рекой Окой. И что наблюдается:
на одном берегу жители говорят «чапля, чыпленок», вместо цапли и цыпленка, то
есть «чокают», а на другом - «цокают»: говорят - «цайник», «цисто», то есть
вместо «ц» - «ч»!..
Алексей засмеялся снова.
- Наоборот! Смешно!
- Ну да, верно, наоборот, - подтвердил Николай. - А по России еще больше можно наблюдать таких диалектов. Я уж не говорю про малоросский диалект.
В прошлом году мне довелось прочитать в «Современнике», что нашлись в Малороссии деятели, именующие себя профессорами... Сейчас вспомню шельмеца...
- Николай потер виски. - Это у Чехова есть лошадиная фамилия, а у этого - голова
садовая... Вспомнил: Грушевский! Да, Грушевский. Он сейчас какой-то еще политический воротила в той части России, которая, я надеюсь, только временно, отошла немцам...
- И что голова садовая? - вернул его к теме Алексей.
- «Голова Грушевская» заявила, даже не соображая, видимо, что говорит,
что «малороссийская мова» - тамошний диалект русского языка - есть совершенно самостоятельный язык! Можешь себе представить?
- Могу, - подтвердил Алексей.- Но зачем-то это ему стало нужно!
- Да! Совершенно верно! «Стало нужно»! Нужно, чтобы утверждать далее, будто малороссы - какой-то другой, самостоятельный народ!
- И неужели у этого идиота нашлись слушатели?
- И немало! - заявил Николай. - И не просто слушатели, а единомышленники. Им сие понадобилось, чтобы оторвать на таком якобы «научном» основании, от России целый кусок и назвать его отдельным «государством Украиной»!
- Это не профессор, - твердо заявил Алексей. - Это государственный преступник.
- Ты абсолютно прав, - согласился Николай. – Да и кроме того, грамотному человеку
достаточно посмотреть на словарный состав «мовы», и он легко убедится, что в
ней огромное количество польских слов. Еще больше - чисто немецких. В грамматике - конструкции, просто списанные с грамматики немецкой. Мне в свое время оказалось достаточно таких аргументов, чтобы осознать и принять правоту
Константина Петровича. Хотя я его спрашивал: «Как же «мову» можно считать
диалектом, если есть поэты и писатели, которые ею пользуются и сочиняют на
ней?» На что он мне отвечал: «Есть люди - целые категории людей, пользующиеся языком преступников - воров и бандитов, офеньским языком. Даже стихи и песни сочиняют на нем. Но мы их не считаем отдельным народом. В Германии
есть швабы и есть баварцы - они вообще друг друга не понимают, когда говорят
на своих диалектах. Но это один народ - немцы. У нас, в Великороссии есть брянский диалект, непонятный рязанцу. Но мы же не считаем тех же рязанцев «отдельным» народом! Что же касается малороссов, то они почти два века были под
польским владычеством, и паны вместе с немцами и сочинили им «мову», и внедрили ее в наш единокровный народ, живший на Украйне - на краю России. И
потом всегда находились мерзавцы, которые на этом основании пытались разорвать единое тело нашего государства, разделить и разорвать единый народ.
Прошумел ветер, мелкие капли залетели под навес. Николай поправил
плед на плечах сына.
- И все-таки не верится: неужели это так важно? - в раздумье спросил
Алексей. - Копаться в каких-то мелких словечках, диалектах. Это имеет такое
большое значение для державы?
- Огромное! Огромное значение! - заявил Николай с глубокой убежденностью. - Я же только что привел тебе пример. Константин Петрович...
- Да, папа, извини: я потеряю мысль, - перебил его Алексей. - Но ведь он
говорил и о том, что необходимо дать народу одинаково свободный доступ к
литературному языку. То есть, я так понимаю, дать народу повсеместно грамоту.
Чтобы все, даже те, кто «чокает» и «цокает», могли свободно читать и Пушкина,
и Чехова. Грамотно читать и писать. Ведь грамота - великое благо! Так? И общий
правильный язык - средство объединения всего народа? Верно?
- Нет, - возразил Николай. - Так он не говорил. Грамота, а за ней и наука,
конечно, сами по себе - большое благо. Но Константин Петрович, считал, что не
следует делать народ грамотным. Во всяком случае, нельзя торопиться.
Алексей удивился.
- Почему же? Не понимаю.
- Тут понять нетрудно, - проговорил Николай. - Победоносцев был убежден, что грамотный народ опасен для власти, для самодержавия.
- Вот так-так! - еще больше удивился Алексей. - Как же может грамотный народ быть опаснее неграмотного? Поставь к современной пушке грамотного солдата и неграмотного. От кого больше опасности?
- Ну, если бы речь шла об одном-двух солдатах... - согласился Николай. - Или даже о тысяче - тут ты прав. Неграмотный солдат всегда хуже, а, может быть,
и опаснее. Но весь народ... Грамотный народ не будет терпеть над собой малограмотное или неумное правительство. Да и вообще никакого правителя терпеть
не будет. Ему захочется больше, нежели ходить за сохой, потом за бороной, потом молотить, веять, снова сеять и постоянно думать о податях и недоимках и бояться пуще Змея Горыныча исправника или урядника… Потому желательно
держать его в темноте. Дабы в темноте корона и скипетр сияли для него ярче.
- Не прав был Константин Петрович, - неожиданно возразил Алексей. - Мне Петр Васильевич говорил другое: если ученье - свет, то тягу человека к свету
удержать или уничтожить невозможно. И приходит время для любого народа,
когда он не пожелает больше жить в темноте. А что ты сам по этому поводу думаешь?
- Я не знаю, - честно признался сыну Николай. - Вернее, поначалу мне
казалось, что Победоносцев прав. И что мой отец, твой дедушка император Александр III правильно сделал, что запретил подлому народу - то есть из простых
сословий учиться в университетах. Реальное или коммерческое училище - вот
предел для русского человека, для кухаркиных детей. Зачем им Гегель или Адам
Смит или даже Карамзин? А потом уже не было у меня возможности подумать об
этом обстоятельно. И, наверное, - совсем тихо и с глубоко затаенным чувством
вины произнес он, - это тоже одна из причин того, что мы с тобой находимся
здесь.
Они несколько минут слушали шелестенье мелкого дождя, который постепенно перешел в водяную пыль и носился в воздухе неслышно. Алексей наклонился, сорвал длинную травинку и, покусывая ее сладкий конец, задумался.
Потом произнес совсем не детским тоном:
- Все-таки мне до сих пор непонятно: когда и где была сделана главная
ошибка? И можно ли было ее вовремя предусмотреть? Вот уже неделимой России
нет - разрезана. Это можно когда-нибудь поправить?
Николай ответил не сразу: он вдруг с огромным удивлением отметил, что
сын за этот год сильно вырос, вернее, повзрослел - настолько, что разговоры с
ним в последнее время стали для Николая серьезной умственной работой. И она
требует гораздо больше усилий, нежели разговоры на подобные темы с великими
князьями, с министрами и советниками и даже с Сандро, которого Николай считал самым умным из всех Романовых.
- Знаешь ли, я тебе скажу так, сын мой Алексей... Ошибка моя главная в
том, что я, будучи в твоем возрасте, не задавал себе вопросов, какие задаешь себе
и мне ты. Их для меня вообще не существовало. Я ведь не готовился царствовать.
- Но и дедушка тоже не готовился царствовать! - возразил Алексей. - И
образование у него было похуже твоего. Однако же говорят, что его царствование
было самым плодотворным и самым мирным в прошлом веке - образец процветания!
Николай хмыкнул.
- Кто же это тебе сказал? Уж не граф ли Витте? Или ты где-нибудь вычитал?
- Жилик говорил, - ответил Алексей.
- Мсье Жильяр - хороший человек и неплохой учитель французского, - заметил Николай. - Но он - иностранец, родился и воспитывался в Швейцарии. Он не может знать, а еще важнее - понимать Россию как русский человек. И его
мнение о наших русских делах далеко еще не резон… Твой дедушка сделал много
хорошего - это этак. Например, отобрал в имперскую собственность все частные
железные дороги, потому что понимал: при наших огромных пространствах железная дорога - огромной силы скрепляющий элемент. Она не может находиться в
руках Иоллосов, Поляковых и Рубинштейнов, как было до того. Дедушка заложил
основы процветания промышленности и то, что мы имеем сейчас…
- Имели, - вставил Алексей.
- Не перебивай! - строго сказал отец. - Отвратительная у тебя появилась привычка. Отбиваешь желание общаться с тобой, потому что непонятно: ты истину ищешь или желаешь слушать себя самого...
- Я постараюсь, - искренне пообещал Алексей.
Николай усмехнулся.
- Верю, - сказал он. - Потому что заметил за тобой: при массе твоих отрицательных качеств, есть у тебя, среди прочих, одно положительное - такое,
которое уравновешивает многие отрицательные… Мне показалось, что если ты
даешь слово, то непременно его держишь. Или, как минимум, стараешься сдержать.
Алексей покраснел и даже слегка заволновался: его очень редко хвалили.
Льстить - льстили, а справедливых похвал он слышал мало.
- Вполне допускаю, - продолжил отец, - что имеется масса случаев, когда
ты слово даешь и не выполняешь. Но мне они пока не известны, и поэтому подчеркиваю: это очень хорошее качество, может быть, даже в человеке самое лучшее. Имей в виду и запомни навсегда: это нормальное качество нормального
человека, и кичиться тут нечем. Так должно быть. Так вот… Успехи в развитии
промышленности, которые имели место перед войной, были заложены твоим
дедом. Можно перечислять еще много хорошего, что видят в государе Александре Миротворце иностранцы. Но они – все-таки иностранцы. И как бы ни признавались в любви к России, их любовь, за крайне редкими, единичными исключениями, всегда носит коммерческий характер. Есть для иностранца выгода - он
любит Россию. Нет выгоды - не любит. Точно так, как человек может любить или
не любить свой счет в банке.
Крайнее удивление выразилось на лице Алексея, и Николай понял, что
сейчас сын спросит: «Тогда почему же мне в воспитатели назначили иностранца,
а не русского? У тебя ведь был Победоносцев!» И он не знал, что ответить, но, к
счастью, разговор их был прерван.
С пулеметной вышки у ворот спустился по лесенке солдат и, оглянувшись по сторонам, быстро пошел прямо к Николаю и Алексею. Когда он поравнялся с ними, рука Николая машинально дернулась к козырьку, но он успел ее сдержать, хотя это был действительно солдат, а не рабочий, из которых состояло большинство охраны. К удивлению Николая, солдат, снова быстро оглянувшись по сторонам, коротко, почти незаметно, козырнул в ответ и произнес шепотом, но вполне отчетливо:
- Здравия желаю, Ваше Величество и Ваше Высочество!
- Здравствуй, здравствуй, братец! – Николай был тронут до глубины души. - Прости, запамятовал, как звать тебя...
Солдат открыл было рот, но Николай его прервал:
- Погоди, хочу сам вспомнить! - он задумался на несколько секунд и радостно сказал: - Как же, Клещев Иван Николаев из Шадринска. Правильно?
- Так точно, Ваше Величество! - удивился Клещев.
Он сунул руку за пазуху, вытащил плоскую жестяную коробку и протянул ее Николаю.
- Велено вам передать.
- Что это? – недоуменно спросил Николай. - Кто велел?
- Комендант. Велел незаметно и вас просить, чтобы вы, Ваше Величество, никому не сказывали, откуда.
Николай и Алексей переглянулись и, изумленно уставились на Клещева.
- Постой, братец, - наконец сказал Николай. - Ничего не понимаю. Кто
передал? Что это?
- Наш. Комендант дома особого назначения Авдеев Александр Дмитриев
просил дать незаметно, и чтобы вы никому не говорили, - повторил солдат.
И тут выдержка изменила Николаю. Гримаса отвращения и брезгливости
одновременно промелькнула на его лице. Он разжал пальцы, жестянка выскользнула и шлепнулась в лужу. Клещев в ту же секунду, мгновенно выхватил ее из
воды, вытер рукавом и, снова, воровато оглянувшись, подал Николаю.
- Вот, извольте, Ваше Величество.
Николай взял жестянку двумя пальцами.
- Что здесь?
- А вы откройте, - посоветовал Клещев.
Николай с усилием открыл плотно сидящую крышку и глазам своим не
поверил: коробка была забита превосходными папиросами «Зефир». Он осторожно взял одну, понюхал. Да, «Зефир», еще дореволюционный, но по-прежнему
хранящий свой удивительный аромат, такой аппетитный, что у Николая даже
слюнки потекли.
Он вспомнил, как позавчера другой солдат рвал здесь в саду лопух, и поинтересовался:
- Зачем тебе лист, братец?
- А для табаку! – ответил тот.
- Как же это?
- Нарублю, высушу и курить буду, - весело ответил солдат. – Нешто вам
тоже нарезать?
- Нет, спасибо, голубчик, - ответил Николай, а сам подумал: «Надо бы
попробовать, а то совсем спасу нет». И вот – настоящий табак, да еще какой!
Николай пошарил по карманам.
- Куда же я их дел? - пробормотал он.
- Вот у меня есть, извольте принять, Ваше Величество, - сказал Клещев и
подал коробку настоящих шведских спичек.
Все еще не веря своему счастью, Николай прикурил дрожащими руками,
сделал несколько глубоких затяжек и блаженно выпустил дым.
Клещев и Алексей, глядя на него, улыбались.
- Так все-таки, - снова спросил Николай, - скажи правду, кто прислал папиросы?
Клещев с удивлением посмотрел на него.
- Я же сказал, Ваше Величество: комендант прислал. Сегодня утром.
Отец и сын снова переглянулись. Алексей фыркнул и покачал головой.
- Спасибо, голубчик, - растрогался Николая. - Большое тебе спасибо за
папиросы. Я никому не скажу, что от тебя. И сын не скажет.
- От комендента Авдеева, - повторил солдат.
- Понимаю! Понимаю! Конспирация, - закивал Николай. - Вот этому
твоему «Авдееву» и передай мою глубокую благодарность... - он еще раз затянулся, хотел было, по давней привычке, выбросить выкуренную до половины
папиросу, но спохватился, аккуратно загасил окурок, открыл коробку и бережно
положил его туда. Щелкнув крышкой, спросил:
- Ну а что в мире делается? Как на фронте? Как война? Куда ведут войска? Кто наступает?
Солдат посмотрел на него, как на сумасшедшего.
- Эх, Ваше Величество, - огорченно вздохнул Клещев. - Да ведь настоящего-то фронта уже почитайте с полгода нет. А война-то все равно идет. Русские
с русскими дерутся – вот главный ужас. И до нас очень скоро докатится.
Тут до Николая дошло, что он от радости сказал глупость. Он тоже
вздохнул и грустно покачал головой.
- Боже мой, Боже мой!.. Русские – русских…
- Так я могу идти, Ваше Величество? - спросил Клещев.
- Иди, братец, спасибо тебе, - Николай крепко пожал ему руку. - Мы тоже пойдем. Приходи, если будет минутка, я рад с тобой поговорить. Это такая
удача - поговорить с хорошим человеком.
Он отнес Алексея в комнату, уложил в постель и укрыл одеялом. Посидел немного рядом и, увидев, что сын, сморенный после прогулки, засыпает,
потянулся за томом Чехова.
Почти неслышно ступая, вошел доктор Деревенько.
- Ваше Величество! - шепотом сказал доктор. - У меня есть сообщить вам
кое-что неожиданное.
- Сейчас, Владимир Николаевич, - прошептал Николай. – Сей момент!
Он поправил одеяло у шеи сына, подоткнул со всех сторон и вышел с
доктором в комнату дочерей. Ольга и Татьяна читали, Мария вязала крючком,
Анастасия спала, легонько похрапывая во сне – словно котенок мурлыкал.
- Я только что имел несколько... странный разговор с комендантом Авдеевым, - вполголоса сообщил доктор.
- Опять Авдеев? - брезгливо произнес Николай.
- Авдеев, - повторил Деревенько. - Мне самому странно.
- Хм... И что этот поганец еще придумал?
- Мне самому удивительно. Я до сих пор не верю.
- Полагаю, он теперь хочет не только обедать с нами, но и ужинать? И
просит разрешения своих опричиников привести? – с сарказмом спросил Николай.
Деревенько крякнул и отрицательно покачал головой.
- Насчет ужина он ничего не сказал. А насчет обеда... Спрашивает, не
станете ли вы возражать, если к нашему столу будут доставлять продукты из
монастыря? Точнее, с монастырской фермы.
- Что-о-о? Из какого монастыря? Ничего не понимаю! - уставился на него
Николай. – Потрудитесь…
- Тут в округе есть только один монастырь, у которого имеется хозяйство, - Новотихвинский женский. Настоятельница - мать Августина.
- Вы это серьезно?
- Вполне.
- Но почему вдруг? - недоуменно спросил Николай. – Не поверю. Тут какая-то ловушка. После всего, что он тут творит? Нет, - покачал головой Николай. – Тут какая-то провокация или гадость – не иначе. Отравить, наверное, нас хочет. Хотя проще это сделать и без басни о монастыре…
- Мне показалось, Ваше Величество, - сказал осторожно Деревенько, - он
был вполне искренен. И очень смущен, как человек, испытавший основательное
душевное потрясение. Можно предположить, отчего испытавший.
- Хм... Неужели на него подействовало? - недоверчиво произнес Николай. – Неужели у этого поганца есть душа?
Деревенько улыбался с легким скепсисом.
- Я, как материалист… - начал он.
- Понимаю вас, Владимир Николаевич… - перебил его Николай. - И во сколько нам это питание может обойтись? Впрочем, глупый вопрос -
все равно средств нет. И все же – какая причина?..