Три мнения российской эмиграции о послевоенном сталинизме и СССР
После 1945 года в среде российской эмиграции были три мнения о судьбе послевоенного СССР. Монархисты верили в перерождение в Российскую империю, левые – в появление госкапитализма, а нацдемы из НТС – в крах сталинизма, так как «население убедилось в антинародности режима». Но история показала правоту «объективистов» в лице Георгия Федотова.
Победа в Великой Отечественной войне заставила российскую эмиграцию по-новому посмотреть на СССР. Десятки тысяч белоэмигрантов вернулись на родину, поверив в патриотизм «обновленных Советов». С другой стороны, тысячи эмигрантов смогли проникнуть на оккупированные немцами территории и воочию увидеть, что из себя представляет большевицкая страна. Сотни тысяч коллаборационистов и остовцев, вчерашних советских граждан, принесли на Запад новое знание об СССР. Всё это заставило эмиграцию с новой силой возобновить дискуссию о будущем СССР.
В эмигрантской среде господствовало (обобщённо) три мнения о судьбе Советов.
«Примиренцы»
Часть эмигрантов выражала надежду на серьёзные изменения в советском обществе. Известный политик дореволюционной России Е.Кускова, например, в сказанных Сталиным в 1946 году словах об исчезновении принципиальной разницы между коммунистами и беспартийными в СССР увидела свидетельство окончания существования партийного государства. Она полагала, что все это свидетельствовало о постепенном «появлении на сцене всего народа».
Большие надежды эмигранты этого направления возлагали на фронтовиков как потенциальных «новых декабристов», однако уже в марте 1946 года известный в дореволюционной России деятель партии народных социалистов А.Петрищев на основе анализа их выступлений в ходе выборов в Верховный Совет предостерегал от иллюзий: «Они знают, что надо охранять и почему надо охранять. Эмиграции эти новые советские люди едва ли понравятся».
Левые
Среди представителей левых политических течений в российской эмиграции распространённым был тезис о том, что эволюция советского режима идёт в направлении реставрации дореволюционной политической системы. При этом отмечалось, что данная реставрация носит не только политический, но и социально-экономический характер. Как известно, идею «термидора» в 1920-1930-е активно развивал Л.Троцкий. Во второй половине 1940-х гг. этот тезис продолжала отстаивать его вдова Н. И. Седова, полагавшая, что в период Великой Отечественной войны сохранялась тенденция реставрации капитализма.
Подобные мысли высказывали не только троцкисты, но и некоторые другие эмигранты из числа социалистов. По мнению, например, старого народовольца Ю.Делевского (Я.Юделевского), в СССР в послевоенные годы завершался процесс формирования «новой аристократии», состоявшей из партийной номенклатуры, а также «верхушки армии и специалистов» - т.е. нового сословного общества.
«Непримиримые», нацдемы
Одну из наиболее интересных попыток комплексного анализа существовавшего в СССР политического режима предпринял в конце 1940-х известный деятель НТС Р.Редлих. Он, в частности, выступил против популярной теории, что коммунизм - новый вариант религиозной системы. Глубокое отличие между ними состояло в том, что всякое религиозное чувство - это ощущение «мира иного». Для любой религии земной мир - это не единственный мир. Вследствие этого для религиозного человека неприемлемо отношение к земному миру как к объекту для волюнтаристских экспериментов, наличие людей, стоящих и над теорией, и над практикой, которые «прямо сейчас творят историю».
В основе большевистской теории, по замечанию Редлиха, лежали материализм, монизм, детерминизм и гностицизм.
Однако любой непредвзятый аналитик, характеризуя ситуацию в СССР, заметил бы глубокие противоречия между теорией и практикой. Они замаскировывались, по мнению Редлиха, с помощью т. н. диалектического метода мышления: «Советская жизнь наполнилась фикциями. В Советском Союзе никого решительно уже не возмущает, когда слова расходятся с делами. Мир советской теории - это мир мифов и фикций». Поэтому коммунистическая доктрина - это «псевдорелигия», т. к. большинство населения, полагал он, внутренне в неё не верит.
Анализируя сознание советского человека, российские солидаристы указывали, что оно не находится под полным воздействием официальной пропаганды, которая, за редким исключением отдельных произведений литературы и искусства, «никуда не годится и решительно ни в ком не создаёт никаких убеждений». Сама её организация носила ярко выраженный формально-бюрократический характер. На практике жизнь в СССР состояла из «действий, имеющих исключительно ритуальное значение». Даже язык в СССР был «окрашен лицемерием», т. к. господство «фикций» делало его «изумительно удобным для пустословия».
Однако, как указывали НТС-овцы Н.Осипов и Р.Редлих, создаваемые коммунистической пропагандой мифы и фикции выполняли важную функциональную нагрузку: «Это условные формы приказа, выполнение которых совершенно обязательно». Например, внедрение в массовое сознание мифа о «капиталистическом окружении» означало указание на необходимость подготовки к войне.
Как отмечали НТС-овцы, когда разрыв между теорией и практикой становился «бытом», «нормой», то наступала «смерть большевизма», т. к. фикции «оголялись», мифы теряли последние остатки «вероподобного» отношения к ним.
Анализируя структуру сознания советского человека, Осипов и Редлих выделяли в ней три основных яруса: «явный» ярус, «тайный» ярус и некий «придаток» - «сознательность». При этом явный ярус также делился на показное и внутреннее отношение к власти. Внутреннее отношение к власти определялось вытеснением в область подсознания («тайный ярус») ненависти к коммунистическому режиму вследствие крайней опасности этого чувства для его носителя.
Они подчёркивали, что это нельзя назвать верой, а можно охарактеризовать лишь как стремление к лояльности власти, чтобы избежать репрессий. Именно поэтому деятели НТС считали ошибочной точку зрения той же Кусковой (и вообще монархистов-лоялистов), полагавшей, что советские люди искренне верят в справедливость коммунистического режима, однако некоторые из них (например, участники власовского движения в годы войны) впоследствии разочаровываются в своей вере.
«Объективисты»
Было и четвёртое направление в среде русской эмиграции, пытавшееся отвлечённо посмотреть на происходящие в СССР процессы. Но он было малочисленным. Наиболее ярким представителем этого течения считался один из крупнейших мыслителей России ХХ века Г.Федотов. Однако и он, либерал-демократ по своим взглядам, характеризуя советского человека, писал в 1945 году:
«Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он готов заморить себя работой, и его высшее честолюбие - отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину. Не узнаем ли мы во всем этом служилого человека XVI века?».
Именно этот вывод о глубокой исторической обусловленности существовавшего в Советском Союзе политического режима заставлял Федотова сомневаться в возможности его радикальной демократизации. Русский мыслитель приходил к выводу, что большинство населения в СССР не стремится к либерализации общественной жизни: «Немало советских людей повидали мы за границей. Почти ни у кого мы не замечаем тоски по свободе. Большинство даже болезненно ощущают свободу западного мира как беспорядок, хаос, анархию. В России ценят дисциплину и принуждение, не верят в значение личного почина».
История показала правильность мыслей именно Г.Федотова, что уже в наше время позволило многим говорить о принципиальной нереформируемости российской Системы (во всяком случае – силами населяющего его народа), в какие бы идеологические одежды она не обёртывалась.
(Цитаты: Алексей Антошин, «Политический режим в советском союзе в середине 1940-х - начале 1950-х годов в оценках российских эмигрантов», Вестник Челябинского государственного университета, №24, 2008)