Боря и Лёха

Много лет дружу с Борей и Лёхой. Боре скоро полтинник, он огромный добродушный мужик, лысый и с бородой, весь в коричневых шрамах. Очень, очень простой, даже чересчур, до тупости. Всем всегда готов помочь, услужить, никогда платы за помощь не принимает. Все время улыбается, вид при этом имеет слегка придурковатый. Никто в нашей компании долгое время даже не знал, что в молодости он отсидел за убийство: забил насмерть мужика, который решил ограбить их с матерью домишко, и, чтобы пролезть в дом, убил собаку. Боря случайно вернулся не вовремя и успел увидеть, как его любимая Муха в луже крови дергается в снегу, а дальше, говорит, в памяти провал. Оказалось, что забил мужика голыми руками так, что того потом опознать не могли. Ничего про это не помнил. Плакал даже двадцать лет спустя, что менты, которых вместе со скорой вызвали соседи, его сразу скрутили и увезли, а Муху похоронить не дали. Стал с тех пор заикаться, и тик у него появился. Отсидел по полной, вышел, мать за время отсидки умерла, дальние родственники дом продали. Приятели пустили пожить в гараже, где обустроили кустарный мебельный цех, там же Боря и работал: на нормальную работу с отсидкой долго не брали. Да и образованием особо Боря не вышел, даже школу на воле не закончил: бросил, пошел грузчиком работать. Правда, на зоне потом получил аттестат за 8 классов и профессию токаря предпоследнего разряда.

А с Лёхой они познакомились в начале двухтысячных, на пьянке у друзей. На самом деле ее зовут Алёна, но все друзья звали Лёхой, она и похожа была всегда на пацана-уголовника - мелкая, юркая, без титек, зато с вечной сигаретой на губе, злая на весь мир, не так посмотришь - укусит. Стриглась почти налысо, наделала к тридцатчику пирсинга, татуировку во всю спину - крылья и кошачья голова. Папаша ее был бывший законник, четыре ходки, вроде, говорит, любил ее, но лупил смертным боем между приступами отцовской любви за малейшую провинность, а мать умерла рано, так что пришлось Лёхе сбегать из дома от отцовской любви сразу после восьмого класса. Жила в общаге у подруги, которая подрабатывала проституцией, отучилась на повара в местной шараге, и с тех пор смогла снять свое жильё в той же общаге, и никогда больше не голодала.

Когда они познакомились с Борей, Лёха только-только развелась, вынеся из брака три сросшихся перелома, несколько шрамов и твердое убеждение, что брак нужен только затем, чтобы мужу можно было безнаказанно пиздить жену в любое время суток, и ненавидела вообще всех, кроме Славки, которому тогда было года четыре, и она везде таскала его с собой: не с кем было оставить. Снимала комнату в общежитии коридорного типа, работала поварихой в детском саду, выдержав целую битву с заведующей по поводу пирсинга. В этот же сад отдала и Славку. Пила многовато, но без ущерба работе и сыну, непрерывно курила, любила компании, дома ночевать не любила, и везде таскалась с пацаном, а ему любая вписка была как дом родной: спал где положат, ел что дадут, никогда не плакал, почти не говорил, и многие Лёхины друзья даже думали, что он отсталый. Одна Лёха знала, что он страшно умный, но никому об этом не говорила.

И вот Лёха однажды после длинной веселой попойки в большой компании как-то проснулась в чужом прокуренном доме в старой части города, Славку проверила - спит, укрытый чьей-то курткой. Вышла на улицу до деревянного туалета, а там во дворе здоровый мужик, из вчерашних гостей, с цепной собакой целуется, с Вестой, гибридом медведя и крокодила, все ее боялись, даже хозяин, а этот псих залез к ней в вольер, сидел на корточках, гладил обеими руками Вестины обрезанные уши, ворковал ей что-то и целовал в нос, а она, приседая от избытка чувств на задние лапы, мела снег обрубком хвоста и облизывала лицо странного мужика. Тогда ей Боря и рассказал ей, заикаясь и часто моргая одним глазом, и про Муху, и про отсидку, и что живёт в гаражах, и что Веста - вылитая Муха, которую он вырастил со щенка и любил больше всех на свете. В этом месте Боря заплакал, а Лёха подумала - придурок какой-то. Плачет! Из-за собаки! Она из-за людей-то ни разу не плакала. Точно идиот.

***

Как у них срослось, оба не могут вспомнить. Боря говорит, что как-то поздно вечером не смог попасть в свой гараж, замок заклинило, а общага Лёхина совсем рядом с гаражами, так и получилось, что он попросился к ней переночевать, а там и поехало. А Лёха говорит, что попросила Борю перетащить к ней в комнату какой-то шкаф, который хотели выбросить ее знакомые, а она не дала. А потом в благодарность пригласила рюмочку чайку выпить, а там и поехало. Я охотно верю, что Боря на закорках тащил шкаф через полгорода, машины у него тогда ещё не было: не смог сдать на права, раз за разом заваливал теорию. Говорит, что от волнения просто не понимал, что в билетах написано, как будто они были на китайском. Права он потом купил, и машину-каблучок. Устроился кроме мебельного ещё и на рынок, возил для торговок их товар из складов в гаражах: утром привозил, вечером обратно. Пока рынок не снесли.

***

Что бы такое из их историй рассказать, чтоб было понятно, что они очень подошли друг к другу?

Оба они рассказывают, перебивая друг друга, как вскоре после переезда из гаража в общагу Боря пришел вечером с работы с Бу, мелкой лохматой и бородатой дворняжкой. Она жила в гаражах, все ее подкармливали, но хозяина у нее как бы и не было. Поэтому хозяином она сама выбрала Борю, ну а что, удобно, ночевал он все равно в тех же гаражах, а вдвоем веселее.

И вот, значит, однажды вечером после работы он принес домой Бу, завернутую в его рабочий свитер. Чуть не плача, сказал Лёхе, что Бу, кажется, пару дней назад заболела: скулит, трясется, время от времени ее скручивают судороги, а вся шерсть сзади почему-то слиплась. Лёха на Борю наорала, обозвала тупым придурком: только идиот мог не догадаться, что у собаки схватки. Вторые сутки! У нее уж и глаза закатывались, и скулить уже она не могла. Боря немедленно впал в шок, схватился за голову и стал метаться по кругу, роняя стулья: не знал, что делать. Лёха его выматерила и пнула под зад, чтоб под ногами не мешался, а собаку схватила и побежала пешком в ближайшую ветеринарку через три остановки от общаги, а Боря и Славик бежали за ней, не поспевая. Пока они добежали, собаку уж распотрошили без очереди, а злая Лёха курила снаружи. За срочное собачье кесарево с удалением разорванной матки Лёха отдала последние деньги и ещё осталась должна, но Боря потом рассчитался, конечно. А из Бу веретинарша достала огромного кудрявого как каракуль щена, размером с саму Бу. Как он в ней поместился, никто так и не понял, и как выжил - тоже. Лежала потом Бу не вставая ещё месяц у них дома, под столом, слабая и плоская, и Боря сам обрабатывал ее швы, из пипетки поил бульоном, и даже ставил уколы антибиотиков, правда, зажмурившись: боялся шприцев.

А Лёха, никому не доверяя это дело, выкормила щена. Жалко если подохнет, а так будет игрушка Славику, поясняла она всем. Только для простой игрушки было многовато забот. Поила она щена обычным магазинным молоком, сначала из шприца, потом из детской бутылочки, но каждые 2-3 часа. По ночам тоже вставала, матерясь. На работе взяла отпуск, чуть не уволилась: не отпускали. Славик ей помогал, а за Бу ухаживал только Боря: на всех остальных она рычала, даже на щена, как только стала приходить в себя. Боря ей словами долго и терпеливо объяснял, что рычать нельзя, свои, свои. Бу в ответ на его уговоры шевелила ушами и хвостом, не поднимая головы, но каждый раз, как мимо проходила Лёха или Славик, снова начинала тихонько рокотать. Побритая до самой шеи, в зеленке, со швом во все брюхо, размером ненамного больше кошки, она была жалкая и совсем не страшная, и Лёха неуважительно над ее рычанием хохотала, а Бу даже слегка клацала зубами от ярости, что не может встать с подстилки и показать, кто тут в доме хозяйка. Ну, потом постепенно начала вставать, конечно. Но субординацию соблюдала: рычать начинала только тогда, когда Боря и Лёха обнимались, и Лёха на ее рычание снова хохотала.

А щен вырос размером с тумбочку, квадратный, плотно-курчавый, с коротким широким туловом, с белыми яркими клыками в черной бороде и усах. Втрое больше мамаши, которую очень уважал и боялся: от ее малейшего рыка поджимал хвост и прятался под стол или стул, сдвигая их с места своей широкой спиной и крутыми боками. Какие породы смешались в щене, никто не смог определить, а назвали его Абреком за черную шерсть и густую длинную бороду. Свирепости в нем не было ни грамма, зато было море щенячьей дури и веселья, но народ на улицах почему-то его опасался, хотя бояться как раз надо было маленькую улыбчивую Бу: свои-то уже знали, что она не улыбается, а молча скалит зубы перед тем, как кинуться, если ей хотя бы на секунду покажется, что ее обожаемый хозяин в опасности. Или его самка с детёнышем, которых она тоже остервенело охраняла от всего света, решив, что именно в этом заключается высший смысл её существования после возврашения с того света.

***

Еще были разные истории. Однажды Славик сильно заболел. Температура поднялась за сорок: грипп. Больничка была переполнена, да и боялась ее Лёха больше морга: лежала в детстве несколько раз, и это был ад. Фельдшерица с участка дошла до них только вечером, поставила тройчатку, ушла, наказав купить какое-то новое, очень дорогое противовирусное. Пока то да сё, температура снова поползла вверх, а все аптеки в нашем районе уже закрылись, и круглосуточная у нас была только на другом конце города. Машина Борина, каблук, уже сдохла к тому времени, другой они еще не купили, поэтому в тот район он поехал на предпоследнем троллейбусе, а обратно на последний уже не успевал: он отходил от конечной в 23-30, а была уже почти полночь. Лекарство в аптеке нашлось, слава богу, но уже на кассе Боря понял, что за него придется выложить все до копейки, и на такси до дома денег ему уже не останется. Все равно купил, ну а как еще-то. И потом почти четыре часа шел пешком до дома, через промзону, потом через лес, то и дело голосуя (никто не остановился, машин вообще у нас ночью мало, да и я бы не стала его подбирать, такая недобрая у Бори внешность). Пришел домой под утро, лекарство зато принес в целости. Убедился, что Славке после приема лекарства стало чуточку лучше, и только тогда свалился без задних ног. Ну а утром снова на работу. А как еще-то. Работу он никогда не прогуливал, ни разу в жизни.

***

Много написала про Борю, надо и про Лёху тоже.

Она долго-долго никого не любила, кроме Славика. Даже Борю она только терпела, что ли. Ругала постоянно. Обзывалась, могла ударить, потом молча злилась и на него, и на себя. А он всегда смотрел на нее, как на богиню, и только улыбался и закрывался от нее руками, а она могла и стулом его приложить сгоряча. Страшно злилась, когда он тупил, а тупил он очень часто. Отпихивала, когда на людях лез с нежностями. Психовала, когда знакомые пользовались его простотой, вытрясая из него помощь и деньги, и ходила ругаться к начальнику цеха в гаражах, когда его дурили с зарплатой. Лёха была огонь! Не боялась никого и ничего в жизни, пока однажды Боря не обгорел: в цехе начался пожар, и этот придурок вместо того, чтоб бежать и вызывать пожарных, начал вытаскивать из огня тяжелый дорогущий импортный станок, который только недавно хозяева цеха купили в кредит. Надорвался, обгорел, почти задохнулся, но станок вытащил, остальное все сгорело к херам.

Когда ей позвонили на работу, что Боря в реанимации, она сняла халат, фартук, шапочку, аккуратно сложила всё в шкафчик и ушла молча, никому ничего не сказав. Прорвалась в реанимацию, хотя туда обычно никого не пускали, но попробовали бы они не пустить Лёху! Там она час молча стояла и смотрела на Борю, просто смотрела и всё, не двигаясь, он весь в желтой марле, красный, опухший, борода обгорела, вообще вся шерсть на теле сгорела пятнами, а кое-где к коже приплавилась спецовка. Потом Борю увезли в Челябинск в ожоговое, и Лёха ездила туда каждые выходные вместе со Славиком, возила еду, питье, сидела у постели, материла тупого Борю, который вообще-то мог сгореть нахуй или задохнуться, и они со Славиком бы остались опять одни в целом мире. Материла и плакала впервые в своей взрослой жизни, когда он наконец начал сам пить из трубочки. Боря криво улыбался сквозь марлю и спрашивал, чего она ревет, а она отвечала, что теперь без бороды он станет уродливым, как горелая жаба, и она больше не сможет его любить, а он опять улыбался и спрашивал, а раньше-то, можно подумать, любила что ли, а она отвечала - оказывается да, только ты не зазнавайся, лысый горелый шашлык.

Боря, конечно, поправился, такого так просто не убьешь. Ему сделали несколько пересадок с его же ягодиц и бедер, которые в огне уцелели, и дальше у них была много лет семейная шутка про заплатки с Бориной задницы, которыми можно починить все что угодно в этой жизни. Борода снова отросла. И даже шрамов на нем осталось не так много, как боялась Лёха, и главное, все пальцы сохранили. Потом она ему предлагала шрамы закрыть татуировками, а он испуганно отказывался: страшно боится иголок.

***

Славик у них уже учится на четвертом курсе в Томске на какой-то совершенно бесполезной математической специальности. Боря раньше расстраивался, что Славик совсем на него не похож - неразговорчивый, тощий, в очках. А теперь страшно им гордится и всем желающим слушать подробно рассказывает, как прекрасно Славик закончил школу, как легко поступил черте куда и получает на бюджете с повышенной стипендией черте какую специальность, название которой Боря даже запомнить не может. Лёха ржет и говорит, что умом Славик точно не в них обоих пошел, Боря говорит - и отлично, вот ведь повезло пацану, и тоже ржет. Он просил Лёхе не рассказывать, когда мы случайно через знакомых узнали, как однажды он нашел Славкиного отца, Лёхиного бывшего мужа, долго тряс его за воротник и орал, чтобы он к Славику и близко не вздумал подходить, а тот болтался над землей и блеял, что он и не думал подходить, он вообще забыл про его существование, и знать не знает никакого Лёху и никакого Славика. А почему нельзя рассказывать-то, спрашивала я. Боря надолго задумался и наконец ответил: Лёха расстроится, наверное. А я так не люблю, когда она расстраивается.

Автор: Юлия Куфман