Уполномоченный по правам ребенка в Челябинской области Евгения Майорова - пожалуй, самый человечный чиновник в регионе. До назначения на пост она никогда не работала на государственной службе, а много лет помогала онкобольным детям и их семьям - тогда журналисты Znak.com с Евгенией и познакомились (поэтому в интервью мы общаемся на ты ). В канун Дня защиты детей мы поговорили с детским омбудсменом о работе, отношении к детям и о том, почему подростки должны считать ее своим человеком. - В ноябре 2019 года тебя назначили уполномоченным по правам ребенка, это новый для тебя опыт, плюс ко всему началась пандемия. Как прошли эти полтора года? - Первый год был для меня сложным, я не очень понимала, что нужно делать, как нужно работать. К примеру, поступают обращения, ты их рассматриваешь, даешь ответы - если работать стандартно, то это просто юридически выверенный ответ, который по сути никак не поможет человеку. Меня это не удовлетворяло. Я понимала, что нужно что-то менять, но не понимала, как. Поэтому первый год было даже чисто эмоционально непросто. - Сыграло ли свою роль то, что ты ранее не работала на госслужбе? - Конечно. Я всегда считала, что на госслужбу берут людей по признаку быть нормативным , по умению работать в команде, признавать правила системности. Это некий склад ума и характера. Для меня все это было новым. И некоторые правила, по большому счету, мне мешают. К примеру, если я могу с человеком договориться по телефону, зачем ему писать письмо? Или если я хочу выяснить, что происходит в какой-то ситуации, то зачем мне обращаться к министру, если я не получу от него нужную информацию, а получу ее от специалиста, который работает на земле. Все это вызывало такой вот некий дисбаланс. Я поняла, что с этим нужно что-то делать, и попросила знакомого эксперта провести со мной индивидуальную стратегическую сессию на тему того, куда же мне двигаться. - Что это за специалист? - Это эксперт из фонда профилактики социального сиротства. У них был проект, направленный на развитие некоммерческих организаций. Я к нему обратилась: Дим, помоги мне, я чувствую, что выгораю. В чем смысл моей работы? . Есть и еще один нюанс. Вот, допустим, в Искорке у нас были кураторы, которых я обучала - они работали с заявителями, с людьми, с родителями. Я же подключалась только на этапе, когда нужна была дополнительная помощь, как ресурс. А здесь у меня получился очень большой пласт работы непосредственно с самими гражданами. И для меня это был большой стресс, потому что работать с людьми, причем работать неформально, по-человечески, сложно. Я так привыкла: если у человека действительно сложная ситуация и он обращается ко мне за помощью, то я сделаю все, чтобы ему помочь, привлеку все ресурсы. Напротив, есть люди, которым я, если бы не должна была работать, вообще не стала помогать. Но у меня выбора нет. Допустим, человека могут оскорбить, чиновника, а чиновник не может. - Бывают такие случаи, когда человек не понимает, не слышит - Бывают. Недавно была женщина. Она пришла на личный прием и говорит: Значит так. Или вы решаете мой вопрос, или я иду к Гордону . Прямо вот так. - Часто федеральными ток-шоу пугают? - Да. Я той женщине говорю: Значит так. С террористами и шантажистами не договариваются. Мы можем обсудить. Если можно решить этот вопрос, в чем можно - я помогу, в чем нельзя - нет. Хотите - будем продолжать, не хотите - вы можете выбирать любую стратегию . - Можете к Гордону идти - Можете идти к Гордону. И, конечно, с такими людьми ты можешь сорваться, но делать этого нельзя, так как ты на госслужбе. Остается выбор: либо отгородиться вообще, и тогда ты не сможешь помогать, либо сохранить возможность оказания помощи, но как-то с этим всем справляться. - Не кажется ли тебе, что прошла стратегическая сессия, тебе помогли разобрать все по полочкам, структурировать, систематизировать, но в итоге ты оказалась дальше от людей, дальше от их проблем. Не страдает ли из-за этого оказание помощи? - Нет. Я всегда исходила и исхожу из того, что мне важно самой знать, что я работаю на совесть, что я делаю свою работу хорошо, я от этого сама удовольствие получаю. После сессии работа действительно выстроилась. Я работаю в рабочем графике, общаюсь с людьми, помогаю им, но продолжаю чувствовать себя. Я для себя, а не для кого-то знаю, что работаю хорошо. К слову, все эти бесконечные рейтинги губернаторов, замгубернатора, министров - это такое беличье колесо, которое ставит людей в воронку, то есть ты все время бежишь: первый, лучший, рейтинг Мне очень страшно в это попасть. - А кто-то стремится попасть в такой рейтинг. - Люди бывают разные. За годы работы, сеансы личной терапии с психологами я научилась понимать, что каждый человек может думать обо мне все, что угодно, это его право. Это никак не относится к тому, что я о себе думаю. И это на самом деле серьезная работа. Мы все с детства травмированы оценками: лучше-хуже и так далее. Когда встраиваешься в рейтинг, то все время кажется, будто бы ты - это то, что о тебе думают. И ты перестаешь терять независимость. Ты начинаешь думать: а что, если там будет плохой отзыв, если что-то будет плохо, не получится, у меня понизится рейтинг. В этом случае ты становишься частью чего-то иного, и тут два пути: либо система тебя сожжет, либо ты пойдешь вверх. Но я не хочу этой зависимости, я этого и боялась. Я не хочу профессионального выгорания. - И какие правила ты для себя установила? - Все, что я стала делать, - это выключать уведомления в мессенджерах, но телефон включен. Я не могу взять и быть вне зоны , это ненормально. Но личные границы должны быть. Я вообще не думала, что чиновники так много работают. Я для себя расставила приоритеты, в том числе в управленческих вещах. Что мы сделали вместе с моим небольшим аппаратом. Во-первых, систематизировали работу с обращениями, которые раньше приходили на старый сайт, письменно, а потом их вручную надо было забивать в Excel. Мы поставили CRM -систему Битрикс и с начала этого года работаем на ней. И это очень круто. Затем я обратилась к мининформу и попросила сделать нам новый сайт или дать заключение, что сделать его не могут. Сделали за три недели. Теперь проблема в том, что нет специалиста, который бы его регулярно наполнял. Справляемся своими силами. Родных привлекаем. - То есть так или иначе штата не хватает? - Да. У меня в штате три юриста. Раньше этого хватало, так как за весь год поступало 800 обращений всего. У нас сейчас только письменных обращений уже больше 500. Причем это я не считаю обращения, которые поступают от самих детей. - А такие есть? - Конечно. Но спустя примерно год работы я поняла, что у нас реально в фокусе работы не было детей. Но ведь я не уполномоченный по правам родителей, имеющих детей. Я уполномоченный по правам детей, но программ, направленных на помощь непосредственно детям, - нет. Хорошо бы, чтобы у детей была такая поддержка. И сейчас я начала активно работать именно над детским направлением. Именно так появился робот Женя , для этого мы провели форум Омбудсмен 2.0. , куда подключили все территории области, и дети были тоже с нами онлайн. Я у ребят спросила: Как вы думаете, кто такой омбудсмен и зачем он нужен? . И ответила по-простому: Ребят, уполномоченный по правам ребенка - довольно высокая должность по своему статусу, и вы должны понимать, что я ваш человек. Вот вам нужна консультация, помощь или у вас есть предложения - пожалуйста, это ваша инициатива, я вас поддержу . И дети обращаются, причем с серьезными вопросами. - О чем спрашивают? - Вопросы самые разные, иногда личные. Например, в семье проблемы, и ребенок просит помочь на время поместить его в приют. И мы помогали, а сами работали с родителями. - Они на сайт тебе пишут или в соцсети? - И так, и так. У нас есть на сайте отдельная кнопка: обращения от детей . Ни у одного уполномоченного ты этого не увидишь, потому что с несовершеннолетними не работают. Я иногда шучу: дети - это же не электорат, смысл с ними работать? Как правило, все ограничиваются уроками правового просвещения. Но я не уверена, что от них много пользы в том виде, в каком они есть. Я если прихожу к детям, то начинаю выяснять у ребят, что их интересует, какие вопросы есть. Только после этого мы формируем курс просвещения и вместо уроков обществознания его проводим. - Как ты в целом работаешь с людьми, с обращениями по решению конкретных проблем? - Я разделила вопросы по разным направлениям: где что-то можно сделать, где нельзя. Есть системные вопросы - что делать, чтобы вернуть ребенка из детского дома в семью. Это очень большой пласт работы, мы вместе с Ириной Гехт над ним работаем. - Но у нас же еще при Маргарите Павловой, насколько я помню, эта проблема ставилась: возвращение детей в семью и оставление детей в семьях. - Здесь дело в подходе, изменении принципов работы с семьей. Объясню. Например, есть конкретный случай и два варианта работы. Первый, стандартный, как мне кажется. Мы пишем письмо в управление соцзащиты и просим дать информацию по этой семье. Нам дают информацию, и дальше с этим нужно что-то делать. По одному пути - соцзащита работает, а мы просто следим. Я делаю иначе: я собираю все стороны за круглым столом. К слову, когда только пришла, стола не было, и все встречи напоминали клуб анонимных алкоголиков на стульчиках. Теперь стол есть. Встречаемся разом: родители, психологи, педагоги из школы, соцзащита, ПДН. И мы вместе ищем выход. Реальный выход из ситуации. Я за открытость и обсуждение. То есть любой случай мы с заявителем рассматриваем. Еще одна проблема - я даже не подозревала раньше о ней: развод родителей, когда они начинают делить детей. Дети здесь как заложники, которых террористы захватили. Это очень страшно, но работать с такими семьями можно. - Сами дети с такими проблемами обращаются? - Теперь да. Они обращаются, они говорят о том, что нам тяжело , кто-то говорит, что родители с ними не разговаривают. Они пишут в соцсети, приходят сами сюда, всем двери открыты. Я, конечно, не могу представлять их интерес без согласия законных представителей. Но поговорить можно и помочь советом. Пусть они лучше ко мне придут, чем в какую-нибудь секту или группировку. Поэтому я придумала проект Семейная школа уполномоченного . И придумали сайт под проект, приглашаем экспертов - и они помогают мне безвозмездно. Тут я говорю: можно вывести девушку из благотворительности, но благотворительность из девушки нельзя. - То есть тебе пригождаются прошлые связи по работе в Искорке ? - Конечно. Где-то нужна помощь конкретной семье, а я обращаюсь к людям, они это делают. Плюс я иду в детские дома к детям, я с ними общаюсь, они мне говорят то, что они бы не сказали воспитателям. Они обращаются за консультацией, за помощью и пишут мне в соцсетях. Я помогаю в ряде случаев, где-то обращаюсь к руководителям. Дети иногда говорят: Евгения Викторовна, а если нам будет хуже? Я говорю: Давай рассуждать логически, вот у тебя есть связь со мной, если тебе будет хуже, это сильно будет неумно, ведь есть же у нас с тобой контакт, прямая связь . - На что жалуются дети из детских домов? - У них много вопросов, как простых, так и сложных. Где-то дети не могут найти взаимопонимание с воспитателями. Тогда мы подключаем наставников, медиаторов, которые работают с ребенком и педагогом. Где-то нужна помощь психолога. Иногда общаюсь сама. При этом я всегда говорю детям, что гарантирую конфиденциальность либо защиту. Без учета мнения детей я не принимаю решения. А вообще, им нужно живое общение. Да просто даже в футбол с ними поиграть, что я и делаю. - Мы начали говорить о проблемах в семьях, из-за которых страдают дети. Помогает ли внутрисемейные конфликты решить медиация и используется ли она в работе? - Медиацию я активно продвигаю, я ей обучилась сама. Мне очень нравится с Натальей Коркиной работать в этом направлении. Вообще, иногда медиация и семейная школа - единственный выход, так как в юридическом плане помочь ничем нельзя. - Дети сами приходят на личные встречи к тебе? - Конечно! Они открыты, они задают вопросы, они интересуются. Обращаются дети, в том числе, когда их друзья и знакомые говорят, что что-нибудь с собой сделают. Сейчас у меня задача сформировать поле для доверия, чтобы дети доверяли мне и моим сотрудникам. Если у нас политика для детей, то мы должны понимать все про детей. - Попытки самоубийств и самоубийства. В начале года в марте у нас было первое место в УрФО по таким трагедиям. Изучается ли как-то эта проблема и ведется ли в этом направлении какая-то работа с детьми? - Да. Мы занимаемся этим с Ириной Альфредовной (Гехт - прим. ред.). Вообще, на ее уровне разбирается каждый случай. Я тоже принимаю участие. Работать нужно со школами и семьями. Иногда детей просто не слышат, относятся ко всему формально. Я сейчас столкнулась с историей, где есть реальный риск, но руководитель школы его игнорирует, говорит: У меня нет справки о том, что ребенок наблюдается у психиатра . Это в корне неверно. Мы говорим о том, что мельчайшие маркеры в поведении должны изучаться. - Вообще, эффективны ли школьные психологи? Мне кажется, что они сами в себя не верят, не то что дети им доверять проблемы будут. - По-разному. У кого-то контакт со школьным психологом прекрасный, они работают. Дети некоторые говорят: Мы не обращались к психологу, потому что был опыт, мы рассказали ей, а потом об этом узнала вся школа . То есть, как и везде, опыт разный. Но я считаю, что сейчас нужно со школами работать так, как с детскими домами: приезжаем, смотрим, как там устроена система работы, и даем рекомендации, так же нужно и в рамках системы образования проводить вот такие выезды. Один из последних случаев. Приезжаю в одно из учреждений, смотрю, как работает служба профилактики. А там сплошное формализаторство и профанация. Директор не согласился, сказал, что будет на меня жаловаться. Я ответила: Считаю, что это профанация, потому что в работе индивидуального нет ничего, кроме того, что в карточке ребенка есть имя, фамилия и отчество. Директор говорит, что заявлений от семьи не было, а работа носит заявительный характер. Но какой может быть заявительный характер при работе с группой риска? Вообще, с медиацией то же самое: лишь 1% попросит о медиации. Но ведь мы сами можем предложить этот инструмент, и практически все соглашаются. Так и в школах - предложите семье, ребенку работу с психологом, с медиатором, помощь. Никто не откажется. Если ко мне обращаются родители, к примеру, по конфликту в школе, я им предлагаю варианты. Вариант первый: пойти по формальному пути - написать обращение, заявление, но, как правило, ничего с этим не сделаешь, и второй вариант: это взять на себя ответственность за изменение ситуации. Я говорю: хорошо, вот вам ролик, который мы снимали в семейной школе про конфликты. Какие слова являются конфликтогенами, каким образом можно выйти из конфликта? Вы слушаете, что-то об этом думаете, приходите, и мы вас готовим к переговорам. Я вам даю специалистов. - К переговорам со второй стороной конфликта? - В школе, да. - Или с руководством школы? - В зависимости от того, с кем возникла сложность. Как правило, это или классный руководитель, или какой-то учитель. Потому что, если я уже сама лично иду в школу, - значит не удалось договориться. А я хочу создать условия для естественной договоренности. - А что делать с травлей в школе, когда идет конфликт ученик-ученик? - Есть такая медиативная процедура, как восстановительный подход. Это нужно с детьми встречаться и обсуждать, не замалчивать проблему. Например, конфликт какой-то в школе, я задаю учителю вопрос или социальному педагогу: А что дети-то по этому поводу думают? . Обычно ответа на него нет. Педагогов не интересует, согласились дети с тем, что с ними провели беседу, или нет. Это не работает. С детьми нужно разговаривать. Многие привыкли к тому, что дети - это те, чье мнение не надо учитывать. Так нельзя. А иногда вопросы приходится решать точечно, и я двумя руками за детей, за их интересы, увлечения. Поэтому я договариваюсь с тренерами по дзюдо и айкидо, чтобы они ребят из детских домов брали, поэтому мы посещаем различные локации, будь то ниндзя-центр, например. Дети там в итоге остаются и с ними работают, причем бесплатно. - Есть рабочие моменты, которые ты не любишь? - Конечно. Например, жилищные вопросы. Ну нет у меня таких ресурсов! Я не муниципалитет, который выделяет жилье. Я не сделаю тут ничего. Другое дело, что людей нужно по-человечески консультировать, по-русски рассказывать. Вот я рассказываю, разъясняю, и в прошлом году занималась этим, и в этом году. - Хочется задать вопрос, связанный с проявлениями агрессии после ЧП в Казани. В прошлом году предотвратили подобное проявление в школе в Снежинске. Какие-то выводы были сделаны из той истории? - Я была там и увидела очень напуганный коллектив. - Коллектив педагогов? - Всей школы, да. - А чего они напугались-то? - Это сложно контролируемая ситуация. Тогда разобщили этих детей, перевели на семейное обучение. Но подобное поведение у подростков было всегда и будет. - Но какая-то работа должна вестись? Как этого избежать? - Никак этого не избежать. Это больше вопрос своевременного выявления и правильных реакций. Есть такое понимание, как отрицательная обратная связь . Вообще, отрицательная обратная связь - это просто информация. И по-хорошему ее нужно обрабатывать. Конструктивную - принимать и использовать, а не закрываться из серии: У нас все хорошо, мы все знаем . Недавно был экзамен типа ЕГЭ для родителей . У меня спрашивают: Готовилась я? Боюсь-не боюсь . Я не готовилась, я не боюсь, я точно знаю, что дети по ЕГЭ лучше меня ответят. И что? Пожалуйста. Классно! То есть не надо бояться где-то быть лучшим, примером. Делайте просто сами качественно свою работу, ищите лучшие инструменты, реальность такова, что всегда будут проблемы, но закрывать глаза на них нельзя. - Женя, не стала ли ты все-таки больше чиновником с течением времени, не стала ли более черствой? - Пока нет. Это, наверное, благодаря моему опыту работы в Искорке и благодаря опыту работы над собой, потому что как раз это признак эмоционального выгорания, когда человек для того, чтобы не погибнуть, в том числе физически, начинает закрываться от людей. Это не черствость. Это механизм, просто как не умереть. Благодаря своему опыту я просто вовремя останавливаюсь, когда понимаю, что все, не могу. Я ищу свои ресурсы, занимаюсь домашними делами, могу уехать куда-то, сходить на массаж. - На прошлых выборах ты вошла тройку от Единой России . Зачем тебе идти в политику? - Мне предложил Алексей Леонидович (Текслер - прим. ред.). Я его действительно очень уважаю. И поэтому, если это было нужно, то отказаться я не могла. Когда мы обсуждали этот момент, губернатор не сказал мне: Это лучшая партия, надо в нее вступить! . Нет. Он сказал: Жень, надо это менять .
