Никас Сафронов: «Если ты пошел в искусство — умри за него!»
В Челябинском государственном музее изобразительных искусств открылась выставка «Избранное» Никаса Сафронова. Самый знаменитый современный художник дал эксклюзивное интервью «Челябинскому обзору».
— В одном из интервью вы сказали, что современное искусство неконкурентно. Почему?
— Конкурентность — очень размытое понятие. Все зависит от раскрутки и вложений в искусство. Вот у нас на столе стоит пепельница. Ее могут взять, разрекламировать, и она будет стоить миллионы долларов. А еще ее назовут искусством.
Несколько лет назад проходил аукцион «без имен» — художников не называли при продаже полотен. И мои картины уходили дороже остальных. Это о многом говорит, не так ли?
Одно дело, когда ты — профессионал, закончивший суриковскую школу живописи или репинскую, а другое дело, когда ты занимаешься современным искусством, которое навязано. Нормальным людям это кажется смешным! Если у человека отнять память, но при этом не лишать его чувства прекрасного, он не пойдет смотреть на «Черный квадрат» Малевича.
— Инсталляции и перфомансы его тоже вряд ли привлекут?
— На них он даже внимания не обратит! Чувство прекрасного поведет его к Леонардо, к Босху, Брейгелю. Туда, где картины заставят его думать! На мой взгляд, Шагал испортил своими росписями один из залов во Франции. А выставленные сегодня в Лувре круги какие-то, еще и плохо нарисованные, это вообще не про искусство.
— Вы консервативны?
— Не совсем. Я за искусство, которое привлекает, которое профессионально и которое не «высосано из пальца». Вот мы сидим с вами (за столом нас было пятеро — прим. редакции) и вдруг решаем создать круг художников. Из нас всех я — единственный профессионал, но вы можете быть успешнее, потому что придумаете какую-нибудь штуку, которую нарекут искусством. Разбейте пепельницу, плюньте, положите туда жвачку и недокуренную сигару — вот и современная инсталляция «Мир глазами ребенка» (смеется). Геббельс говорил: «Если повторять ложь людям много раз, она начинает восприниматься ими как истина». Эпатажность современного искусства воспринимается как данность уже. Но человек, прибивающий свои гениталии к брусчатке на Красной площади, для меня не конкурент.
— Некоторые расценивают господина Павленского как новатора.
— Вот я об этом и говорю. Из любой ерунды можно сделать культ, если распиарить. Истинная конкуренция в искусстве возможна, когда один — профессионал и второй — профессионал. Но первый умеет писать только пейзажи, а второй ввел что-то новое и стал Брейгелем, Дюрером. Я все время в поиске. Прекрасные художники могут быть выше или ниже меня, но только в каком-то одном направлении. Потому что я беру из того, из другого, из третьего и создаю что-то свое. Иногда ошибаюсь, но в большинстве... У меня есть образование, вкус и жизненный опыт. Это все дает мне право думать, что дрим-вижн будет иметь успех.
— Разве можно придумать еще что-то новое в искусстве?
— Это крайне сложная задача. Было все: и классицизм, и гиперреализм, и абстракционизм... Гениальных художников мало, на самом деле. Брейгель-старший — гений, а его дети — просто хорошие художники. Леонардо — гений, а его ученики — бездарны. Это не передается генетически или из уст в уста. Должны быть дар и опыт.
О себе я знаю: работаю быстро, могу в короткие сроки написать 100 картин. 80 из них выброшу на помойку, но 20 — будут прекрасными и войдут в сокровищницы, в лучшие музеи мира.
— Дрим-вижн — это то, чего еще не было в искусстве?
— Именно так. Это новое направление, основанное на опыте старых мастеров: от классицистов до импрессионистов. Многослойная, лессировочная живопись, на тонких слоях. И если ты не знаешь, как сделана работа: с чего начата и как закончена — ты не сможешь это повторить. Все академически очень продумано.
— И уже есть последователи?
— Пока нет, я никому не говорю, как я это делаю. Кто-то видел промежутки моей работы, но никто не видел, как это создается целиком. Некоторые пытаются сделать что-то похожее. Пусть пытаются, первым все равно являюсь я.
— Тогда почему не взять учеников и не рассказать им о новаторстве в искусстве?
— Потому что сначала нужно заявить на весь мир, а потом уже рассказывать, как это создано. Вот вбейте сейчас в поисковике «Роберт Фладд».
— Так. Роберт Фладд. Картина «Великая тьма». Эта?
— Видите? Это же «Черный квадрат». А теперь год посмотрите!
— 1617 год.
— Вот именно. А в 1882 Пол Билход создает картину «Ночная драка негров в подвале». В 1893 Альфонс Алле пишет «Философы ловят черную кошку в полной темноте». И только Малевича знают все, хотя до него все квадраты уже были Так вот я не хочу, чтобы кто-то мне сказал: «Да это ты у него срисовал, а не он у тебя!».
Всему есть свое время. К тому же я остерегаюсь «злых языков». В июне мне Владимир Путин сказал: «Никас, вы лучший художник в России. И, я думаю, даже в мире». Я прихожу за стол, рассказываю, каким комплиментом меня наградил президент, и тут же наживаю себе врагов. Иногда тишина лучше, чем громко сказанное слово.
— Но о вас говорят очень много!
— Все слухи, которые ходят вокруг моей персоны, абсолютно надуманы. Ничто из сказанного не является правдой. Никто не решается позвонить и спросить, есть ли у меня работа в Эрмитаже. Но зато с удовольствием читает, что их там нет. Но они там есть! Не картины, а работы. Две тарелки, я их неделю лепил на Ломоносовском заводе. Но вот сказал Гордон, и все ссылаются на Гордона.
Какая-то тетка сказала: «Сафронов не занимается благотворительностью!». Ксения Собчак пришла ко мне на интервью по этому поводу, я показал ей благодарственные письма: от Клинтона до Папы Римского. И все это за благотворительность!
Кто-то решил, что я пишу картины не сам, а за меня это делают работники. Единственные, кто может что-то делать с моими картинами — реставраторы. У меня нет ни учеников, ни помощников. Я работаю сам. И люблю экспериментировать в разных техниках и жанрах.
— То есть вы скандалами не занимаетесь?
— Нет! Никогда! Скандалы появляются вокруг меня с таким масштабом, как будто я в них заинтересован (смеется). Я для этого не делаю ничего. Не кусаю никого, не сижу в клетке, не педофил, не гомосексуалист даже. Всю жизнь занимаюсь благотворительностью, строю храмы, много работаю. И я никогда ни у кого ничего не просил. Все, что есть, я заработал сам.
— Но в 1988 году вы выпускали свой первый альбом. И рекомендации вам уже тогда писали Михалков, Глазунов и другие известные деятели культуры. Вы их не просили?
— В 1988 году я появился в программе Влада Листьева. Естественно, я общался с известными людьми. К Глазунову я обращался как молодой художник, он дал мне рекомендацию. Потом Михалков написал... Когда ты пишешь книгу и знаешь, что есть твои люди, которые могут сказать плохо или хорошо, но о тебе — конечно, ты к ним обращаешься. Я буквально сегодня дал рекомендацию начинающей художнице, которая плохо рисует, но что-то посоветовать я ей могу: здесь удачно, здесь нет.
— Современный арт-рынок — он какой?
— Коммерческий. Есть галереи, есть люди, которые занимаются искусством. И к ним очень сложно попасть. Это западная модель ведения бизнеса. Мне сложно оценивать рынок, он очень стихийный. Смотришь рейтинг «50 самых известных художников», а меня там нет. Какой-то «междусобойчик» получился в этом рейтинге. Этих художников знают только галеристы, которые их в этот рейтинг и втащили. Чем интересен парень, который поджигает дверь ФСБ? А он считается художником. Или девочки, которые в церкви танцуют? А они получили премию Кандинского — несколько миллионов долларов.
На современный арт-рынок можно пробиться скандалами. Можно порезать «Данаю» Рембрандта и сказать: «Я художник, я так вижу!». За это вас, конечно, накажут, но это все заметят.
— Заметят, а через пару лет забудут.
— Нет, такие люди остаются в истории, как это ни печально. Человек, который нарисовал на репродукции Моны Лизы усы, — Дюшан — известен до сих пор. И его работы стоят миллионы.
— Он был одним из первых. А сегодня скандалят все, кому не лень.
— Поэтому мне сложно найти конкурентов (улыбается). Я уже есть! И не скандалю. У Хармса есть рассказ про мужика, который кричал на улице что-то очень злобное и показывал пальцем на другого мужчину. Вокруг собралась толпа и хотела схватить того, первого, мужика. Но он как-то изловчился, вскочил на коня и ускакал. Тогда разъяренная толпа накинулась на второго мужчину и оторвала ему голову. И они разрывали бы его еще на части, но кто-то крикнул: «Колбасу дают за поворотом!». Все рванули туда.
Вот этот синдром толпы кому-то мешает, а кому-то помогает. Как повезет.
— Вам из толпы удалось пробиться. У провинциальных художников есть этот шанс на удачу?
— Челябинск — потрясающий город! Здесь люди не испорчены, не танцуют в храмах. Они просто пытаются выжить.
Мы в советское время выживали, но знали, что у нас есть недра. Мы были сильной богатой страной, которую все боялись. Потом случилась перестройка. Сегодня у нас более 200 долларовых миллиардеров. Только вдумайтесь в эти цифры! И никто сюда не привозит ничего.
Страну просто разграбили. Выкачали нефть, спилили лес, продали куда-нибудь в Иран, забрали себе деньги, и все. На этом месте новые деревья не вырастут, нефть не появится. Богатство страны, народа исчезло.
Один из самых богатых людей в Китае половину своих денег отдает на развитие спорта, науки и культуры. Каждый китаец, который зарабатывает деньги за рубежом, большую их часть отправляет домой. И только наши граждане отвозят все деньги на Запад. Покупают футбольные клубы, яхты за 300-400 миллионов. Вы же на ней не катаетесь?
— Нет.
— А лес принадлежал вам! И мне, и всем, кто сидит с нами за столом. Есть ювелир, который делает украшения за 100 рублей, тысячу, миллионы. Но это его работа! Я пишу картины — это мое. И я могу их дарить или продавать за тысячи евро.
А олигархи «поднялись» на наших с вами недрах! Выкачали нефть, в этом месте появилась дыра, а вы в нее упали. С чего вдруг? А завтра они возьмут и заберут всю питьевую воду. Здорово, да?
— Не очень. Есть ли, на ваш взгляд, шанс у челябинских художников пробиться в люди и покупать яхты не хуже, чем у нефтяных магнатов?
— Мне было 9 лет, когда я прочитал «Кодекс Самурая». Половину не понял тогда (смеется). Но некоторые заповеди запомнил сразу. Так вот там сказано: «Если мучаешься между жизнью и смертью — умри». Если ты пошел в искусство — умри за него!
— Умирать придется одному, а тусовка важна для художника?
— Кому-то нужна тусовка, кому-то — уединение. Один пьет, другой — за ЗОЖ. Первому нужно, чтобы жена дала «взбучку», второму важна ласка... Мне тусовка не нужна. Из 20 приглашений я принимаю одно, иногда и туда не прихожу. Но к мероприятиям нужно относиться как к работе. Я иду не только за клиентами, а еще и для того, чтобы узнать психологию людей.
— Писатель может писать «в стол». А художник может работать «в стеллаж»?
— Это глупо. В советское время была шутка про Грузию: если два твоих друга-грузина не увидели твою новую машину — значит, она еще не куплена. Ты пишешь для кого-то! Иначе ты не сможешь развиваться. Я пишу для разных людей. Он может не понимать мои работы, но они ему нравятся.
Художник может создавать картину 20 лет. И кому он нужен в сегодняшнем ритме жизни? Я пишу много и быстро. Вдохновение для этого не нужно, оно приходит в процессе работы. Я начинаю как ремесленник, заканчиваю как художник.
Искусство — это энергия, которая случается между картиной и зрителем. Для этого нужно ходить в музей, а не скачивать на смартфон приложение, где по нажатию кнопки любое фото превращается в «Ван Гога».