Писатель Алексей Сальников — о фильме «Петровы в гриппе», давлении на авторов и политике

31 августа в Ельцин Центре в Екатеринбурге впервые в России покажут фильм Кирилла Серебренникова Петровы в гриппе по роману екатеринбургского писателя Алексея Сальникова Петровы в гриппе и вокруг него . Книге уже больше четырех лет, но ее до сих пор активно обсуждают по всей стране, ставят по ней спектакли и делают экранизации. Чем она цепляет не только читателей, но и театральных и кинорежиссеров? Почему многие считают Петровых и другие произведения Сальникова чернухой ? Есть ли сегодня давление на писателей со стороны власти? Кто и как пытается вовлечь их в политическую жизнь? Об этом Znak.com поговорил с Алексеем Сальниковым. Многие люди не любят сатиру - Почему Петровы бомбанули, а другие произведения нет? - Да бог его знает, если честно. Петровы , может, зацепили что-то в каждом читателе. Проблемы, показанные в романе Опосредованно (последний роман писателя, вышел в 2019 году - прим. Znak.com), многим людям не знакомы, тем, кто не пишет, не занимается творчеством, например. Для них это абсолютно пустой роман или отчасти непонятный. У романа Отдел курс на сатиру, а это тоже не многим нравится. Они оказались не очень близки людям в каком-то интимном плане. - Людям перестала нравиться сатира? - Ну да, в романе немножко сатиры, немножко чернухи своеобразной, ее многие люди не любят. - Но ведь и в Петровых она есть: будничный реализм, который иногда подается в каких-то черно-серых красках. - В Петровых никакой чернухи я не вижу. Дело в том, что простое описание быта часто воспринимается как чернуха. Вот в Отделе она действительно есть, в двух других романах - нет. Там просто бывают бытовые подробности: они вроде бы на глазах, но их не хочется замечать. До операции на глаза я смотрел на мир как будто сквозь шторку в душе. Я совсем забыл, что улицы и дворы не абсолютно чистые, привык, что стены в подъезде просто голубенькие, полы - серенькие, улицы асфальтового цвета. А когда вышел после операции, был шокирован со страшной силой. Как будто проснулся во мне реализм с уклоном в чернуху. Зашел в подъезд - какой там разгром! Смотрю там на стены - все в следах ботинок. А я уже как-то забыл об этом. Зашел домой - кот какой-то помятый, усталый на подоконнике лежит. Только кошка меня утешила: она росла, когда у меня портилось зрение, была как в тумане, только сейчас я каждую ее шерстинку увидел. Она оказалась просто прекрасной кошкой. То же самое с нашим реализмом: глаз замыливается слегка, ходишь, не замечаешь, а встречаешь его в тексте - сразу начинаются какие-то претензии. Самое интересное, что иностранные авторы тоже не стесняются писать о своих странах, но у нас это покрыто флером, ведь это заграница. Кстати, был фрагмент перевода [Петровых] на английский: я понял, о чем речь, и я увидел какие-то детали, которых не видел в русском тексте. Потому что когда читаешь на русском, многие вещи кажутся естественными, а на английском они обретают легкую безуминку. - Читали ли вы отзывы, рецензии иностранцев на ваши книги? Есть ли в них какое-то недоумение, удивление из-за описываемой вами российской действительности? - В основном это рекомендации - читать или не читать книгу. Но широких и развернутых рецензий, как у нас, нет, все более сдержанно. У нас же надо уличить человека в том, что он отклоняется от линии партии. Иногда, наоборот, все в восторге. В России все-таки есть в рецензиях какой-то фронт идеологической борьбы. У людей куча всяких политических предпочтений, и они смотрят на книги, фильмы, сериалы с этой точки зрения: насколько они очерняют или, наоборот, показывают правду. Такой фронтир проходит по Второй мировой войне, конечно, а потом все дальше по современности. - Какую политическую подоплеку видели в ваших книгах? Что, по мнению этих людей, очерняет Россию? - Что весь этот [описываемый] быт - это ложь. Где-то я прочитал комментарий одной женщины. Она пишет: Вот я живу 50 лет в России и ни разу не видела грязного подъезда . Тут уж она перегнула, конечно. Не знаю, где она живет, в каких идеальных условиях. Эмигрантам все кажется, что у нас прямо ГУЛАГ - Вы хотели бы эмигрировать? - Нет. Я буду все равно чужим за границей. А тут в любом случае свой. Я иногда читаю эмигрантов, которые в 80-е уехали, - все у них как-то ностальгия по 80-м годам. Даже у нас она прошла, совсем чуть-чуть осталось, а у них она особенная: они сбежали, и какое-то оправдание побега присутствует местами. Им все кажется, что у нас до сих пор прямо ГУЛАГ-ГУЛАГ. А у нас по сути дела давно уже капитализм с немножко сумасшедшим лицом. А они до сих пор борются с Советским Союзом. Бывает, конечно, по-другому: я рассказывал, как один мужчина уехал за границу и подписывается сейчас как член Союза североамериканских писателей . То есть он умудрился уехать из Советского Союза и вступить там в некое подобие какой-то советской ерунды. В общем, от себя не убежишь. - В интервью журналисту Дмитрию Колезеву в декабре прошлого года вы сказали, что с помощью написания книг вы как будто избавляетесь от образов, которые все это время сидели у вас в голове. Также вы говорили, что с написанием Опосредованно вы выложили все свои образы и как будто это вообще ваша последняя книга. Сейчас другие образы еще не появились, вы по-прежнему не хотите ничего писать? - Тут дело даже не в образах. Когда я написал Опосредованно , я понял, что, кажется, для этого я жил и хорошо, что я успел его написать, люди прочитали. У меня есть и другие идеи. Сейчас я пишу городское фэнтези. Правда, у меня такой бзик, что даже в фэнтези есть уклон в бытовуху, там будет больше быта, чем фэнтези. - Вы изначально писали стихи, потом перешли на прозу. Сейчас у вас это сочетается? Удается писать и то, и другое одновременно? - Последнее время перестало сочетаться, я все больше времени отдаю прозе. Но если появится какой-то образ для стихов, то могу вставить их [в роман] ради красного словца. Но в этом ничего страшного нет. Меня и на разные мероприятия, фестивали приглашают в качестве прозаика. Я никогда не идентифицировал себя как жителя Урала - В последнее время начали обсуждать уральскую идентичность . У жителей региона как будто неожиданно проснулся локальный патриотизм. Стало модно покупать мерч с символикой Урала, одежду уральских дизайнеров, ездить на экскурсии по региону, развивать внутренний туризм, изобрести уральскую кухню , интересоваться историей, гордиться ею. Интерес по отношению к Уралу появился и у жителей других регионов. Как вы думаете, в этом есть заслуга искусства? Ведь в литературе появились вы и Алексей Иванов, вы пишете об Урале или, по крайней мере, помещаете сюда своих героев. - Я не совсем понимаю, что значит эта самая уральская идентичность . Это то же самое, когда меня спрашивают о глубинной сущности русского народа . Меня как-то спросила журналистка: а не кажется ли вам, что из провинции лучше видно глубинную сущность русского народа? Это вообще что? Уральская идентичность - это то, что мы отличаемся от других людей? Да вроде бы не отличаемся. Я никогда не идентифицировал себя как жителя Урала, не вижу большой разницы между собой и жителями другого региона. - Почему тогда многие екатеринбуржцы, прочитавшие Петровых , подмечают, насколько узнаваемы образы горожан, улиц, атмосферы? Это же видят и, скажем, москвичи. Значит, есть что-то особенное в уральцах? - Да, приятно видеть знакомые места. Мы с женой смотрели недавно сериал Выжившие . Я смотрю: елки-палки, это же Урал! Кинулся смотреть, где снимали, думал, что Нижний Тагил, а оказалось, что Златоуст, но я там не был. Приятно видеть знакомые пейзажи в фильмах, но насколько это связано с идентичностью Если вы имеете в виду узнаваемость, то, конечно, она у Урала есть. В это вложили много труда поколения до нас, это не может не вызывать гордости. Но назвать ли это идентичностью - не знаю. У нас пейзаж, горизонт определенным образом сложенный, такие как бы горы и не горы одновременно. Мне нравится Калиновский лесопарк, домики, построенные немецкими военнопленными, хорошо, что даже они есть. Я сравниваю набережную Екатеринбурга и Челябинска, делаю выбор в пользу Екатеринбурга. Просто здорово, радуешься, что живешь в Екатеринбурге. - Как вы воспринимаете перемены в городе? Если что-то сносят, строят, что-то реконструируют. - Я начинаю замечать перемены постфактум. Ходил каким-то маршрутом постоянно, потом забросил, затем вернулся, а там уже все по-другому, высотки стоят. С одной стороны, высотки смотрятся красиво, но жить в них как-то неохота. Мне кажется, слишком много людей в них набито. Мне еще не нравится, что огораживают дворы, как будто нам говорят: вы чужие, вы сюда не заходите, а то что-нибудь плохое сделаете. Людям иногда надо сократить дорогу, а бывает, что поход из магазина домой превращается в здоровенный крюк из-за того, что кто-то решил огородиться. Все же знают, что они такие же люди, как и за забором. Хотя, знаете, даже один человек может устроить локальный апокалипсис. У нас в подъезде ходил кто-то в туалет, на трех этажах отмечался. И стоило съехать одному молодому дарованию из одной квартиры, так все прекратилось сразу. Видимо, он с друзьями пил пиво в подъезде, и им было лень ходить в свой туалет. Царствует такая идеология: либо ты с нами, либо ты враг и злодей - Администрация города или областное правительство не пытались вас привлечь к участию в разнообразных советах, комитетах, как знаменитого екатеринбуржца? - К счастью, пока нет, иначе пришлось бы отказывать. Политика - это не мое. Однажды глава одной из российских партий пригласил меня на встречу в Москву в рамках какого-то фестиваля. Я отмазался. Была еще одна инициатива от одной заметной партии по время карантина. Предлагали почитать отрывки из книг в рамках их какого-то мероприятия. Я не стал в ответ им писать с восклицательными знаками, что они сатрапы и могут гореть в аду, просто не ответил. Я опасался, что это несправедливо, если кто-то на этом что-то попилит, а я буду ни при чем, потому что мне предлагали участвовать на безвозмездной основе. Поэтому я участвую только в каких-то частных инициативах. - Вы сказали, что политика - не ваше, но все равно за ней следите или полностью отстранились? - Приходится следить. Мне не нравится, насколько общество сейчас поляризовано по всем фронтам. Царствует такая идеология: либо ты с нами, либо ты враг и злодей. Это очень плохо. Свою политическую позицию я высказываю в книгах, это естественное занятие писателя, а не притворяться политическим экспертом, которым все-таки писатель не является. Я гражданин страны, но я понимаю, что битва на баррикадах - это не наш метод, не надо крови. Не надо битв ради одного какого-то политического деятеля или ради другого, потому что наши политические деятели абсолютно непредсказуемы. Если в начале за них борешься, они говорят и обещают одно, а потом совсем все по-другому. Даже взять большевиков: после прихода их к власти, после Гражданской войны какие-то парады нудистов проходили по улицам, настолько было все свободно в какой-то момент времени, а потом раз - завинтили гайки. Поэтому декларация - это одно, выполнение - это другое. С Кириллом Серебренниковым пообсуждали некоторые моменты, не более того - Есть ли сейчас прессинг - небольшой или серьезный - людей творческих профессий, писателей? - Да не небольшой прессинг, а нормальный такой прессинг есть. На самом деле власти не огораживают творческих людей и СМИ, а они сами себя сажают в клетку. Эта клетка становится все теснее и теснее. Но это не может продолжаться до бесконечности. Им либо придется делать информационный и культурно-массовый сектор по советскому образцу, на что они наверняка пожалеют денег, особенно на культуру. Либо в конце концов что-то сломается, треснет. - Есть ли у вас какие-то темы, на которые вы опасаетесь писать? - Нет. Но дело в том, что на литературу сейчас особо не обращают внимания. У нас в России как-то больше угорают по фильмам, интернету, средствам массовой информации. Наверное, это потому, что тут замаскированы финансовые вопросы, так как на этом можно много заработать. На литературе - нет. В связи с этим в [фильмах, сериалах, СМИ] ведут большую идеологическую борьбу. - Сейчас по мотивам Петровых в гриппе существует три произведения - спектакль в екатеринбургском Центре современной драматургии, спектакль в Гоголь-центре и фильм Кирилла Серебренникова. Принимали ли вы участие в создании каждого из них? - С Кириллом Серебренниковым пообсуждали некоторые моменты, не более того. В Гоголь-центре сначала был один режиссер [спектакля], потом сменился на другого, и это произошло не потому, что я так сказал. Я и сам спектакль не видел в процессе создания, посмотрел уже на премьере, все просто хитро на меня смотрели, улыбались, им было интересно, как я отреагирую. В ЦСД мы [с главным режиссером] Антоном Бутаковым потусили немного, а потом бац - я уже на премьере и замечательно себя почувствовал. Они в силу своих возможностей сделали то, что сделали. Я удивился уклону в праздник в библиотеке, довольно забавно получилось, хотя об этом я написал буквально две строчки. Уму непостижимо, сколько вбухано сил и талантов в то, что наворотили в Гоголь-центре. Прочтение, что в конце спектакля дети в костюмах зайчиков едут на троллейбусе и въезжают в наше время, чтобы стать теми самыми сумасшедшими из начала спектакля, это прикольно. А то, что сделали в кино, - это вообще улет, даже не пересказать. Там соблюден ритм романа, лирические переходы из одной главы в другую сделаны абсолютно понятно. Сумасшествие той современности переходит в новогодний праздник, на который идет Петров-младший, это происходит так внезапно, это круто. Глава про снегурочку тоже выделена, это круто. Каждое из трех произведений оказалось неожиданным в смысле трактовки моего текста, они все очень разные. А прийти и смотреть на дословное воспроизведение того, что ты написал, - не знаю, насколько это было бы интересно.