Экзотический Туркестан или обычная область? Из чего складывается астраханская региональная идентичность
Астраханская область — не самый обычный регион по своей истории и этническому составу. Анализируя путевые заметки прошлых веков и современные свидетельства местных жителей, мы попробуем разобраться, из чего складывается особая наднациональная идентичность астраханцев, объединяющая казахов и русских, калмыков и татар, ногайцев и туркмен.
"Подъезжая к Астрахани по берегу Волги, вы живо чувствуете, что вы далеко от России. Кругом тянутся татарские деревни и торчат острые и узкие крыши или шпицы мечетей. Лесу нет, но почти около каждого домика пирамидальные тополи, ращению которых здешняя почва благоприятна. Редко попадется русская телега с русским мужиком, но всюду встречаются двухколесные тележки с калмыками, татарами, киргизами, грузинами, армянами, персиянами".
— Иван Аксаков, 1844
В странах Латинской Америки принято считать себя жертвами испанского или португальского империализма и носителями постколониальной травмы. Так делают не только люди, относящие себя к коренным народам и говорящие на кечуа или гуарани, но вообще все.
"Они нас колонизировали" — это можно услышать и от белого латиноамериканца, предки которого были теми самыми испанскими колонистами или даже итальянцами, евреями и хорватами, прибывшими в Южную Америку уже в XX веке. Дело здесь в том, что объектами колонизации в коллективной памяти выступают не конкретные этнические группы, а гражданские нации, сформировавшиеся как раз вокруг борьбы за независимость от европейских метрополий.
Перу, Чили, Никарагуа, Бразилия — это общества, которые считают себя метисскими. Можно иметь любой цвет кожи и набор этничностей среди предков, можно быть даже чистокровным японцем (такие встречаются, скажем, в Сан-Паулу), но если ты родился и вырос на этой земле и в этом обществе, ты метис по своей культуре, несущий в себе частички того сочетания коренных американцев, испанцев, португальцев и позднейших иммигрантов хоть из Германии, хоть из Ливана, которые вместе сформировали культурный фон твоей страны и ее гражданскую идентичность.
Как рассказывает эмигрировавший из Астрахани в Бразилию математик Дмитрий Коршунов, многие местные жители почти ничего не знают о странах, из которых прибыли их предки, и, соответственно, о собственной этничности. Так, один его знакомый польского происхождения думал, что польский язык очень похож на немецкий, хотя они относятся к разным группам индоевропейской семьи. По словам Коршунова, все они ощущают себя в первую очередь бразильцами, и это в значительной мере решает проблему расизма и ксенофобии — пусть они и присутствуют, но заметны гораздо меньше, чем в России.
— Расизма здесь меньше на уровне дискурса, никто не будет тебе говорить, что "черные нас всех перерожают и заместят". Если у кого-то и есть ксенофобные взгляды, он не будет выражать их публично или с малознакомыми людьми, это стыдно. Этничность в Бразилии даже не становится темой для смолл-тока, никто не будет в компании друзей говорить: "Ой, у меня бабушка немка, а у тебя прадед китаец, так интересно". Неинтересно — здесь и сейчас все бразильцы, а что было раньше не так важно, потому что по факту уже не определяет их современное поведение и культурный бэкграунд. Тут скорее вакцинацию и Болсонару будут обсуждать, чем расовый вопрос, — объясняет мой собеседник из Рио-де-Жанейро.
При этом Коршунов соглашается с тем, что общая бразильская культура не гомогенна в своей основе — то, что сегодня объединяет потомков немцев и китайцев и делает их просто бразильцами, включает в себя не только португальский язык, но и элементы культуры коренных американцев, привнесенные разными иммигрантами блюда и так далее.
Такой взгляд на собственную историю и идентичность по понятным причинам реже встречается в Старом Свете, но Астрахань имеет все основания считаться исключением. Прикаспийские степи Нижнего Поволжья в их нынешнем состоянии начинались как настоящая settler colony — переселенческая колония.
Когда-то здесь стояли хазарский Итиль и ордынский Сарай-Бату, затем — Астраханское ханство, а в 1556 году эти земли были завоеваны и аннексированы Российским царством. В этот момент историческая преемственность отчасти прервалась — после падения ханской столицы практически все ее жители покинули дельту Волги. Кто-то отправился в Крым, кто-то — вглубь Центральной Азии. Многие, как и последний астраханский хан Дервиш-Али, закончили свой путь в Мекке. Около опустевшего Хаджи-Тархана завоеватели начали строить колониальный форпост — русский город Астрахань. Впрочем, действительно русским он так никогда и не стал.
"Триста двадцать лет живут здесь наши. Выстроили они большой кремль, начатый при Иоанне и законченный при Василии Шуйском, материалы таскали они для него с массивных развалин древнего татарского города, разграбливая таким образом остатки старины у реки Ахтубы, воздвигли соборы, церкви, в самом городе и в окрестностях пять монастырей поставили — а всё не русскою смотрит Астрахань, всё какою-то бусурманскою украйною кажется она туристу, привыкшему к великорусскому населению нашей Оки и Волги… Чужой говор, обличье чужое… Гостями мы здесь до сих пор сидим и, право, любой перс или армянин гораздо лучше чувствует себя в этом ханском городище, чем заезжий русский, которому всё здесь в диковину, начиная от зеленых халатов бухарцев до скуластых богатырей, от полукитайского хурула гелюнгов до ивяной, в ростопель заливаемой водою мазанки несчастного ногая… И неудивительно поэтому, что здесь нашелся мудрый губернатор, который, считая Астрахань не Россиею, а Азиею, исходатайствовал себе, для пущей помпы, полувосточный залитый золотом мундир, вероятно, внушавший большое уважение приезжавшим сюда персиянам и бухарцам.
Так писал об Астрахани в 1877 году Владимир Немирович-Данченко. "Не Россиею, а Азиею" ее считали не только заезжие писатели и чиновники, но и крестьяне, переселявшиеся в эти края из исконно русских губерний. Тридцатью годами ранее об этом писал Федор Бюлер:
"Едучи в Астрахань, я не изменял своей наклонности заводить на пути разговоры с крестьянами. Смышленая речь их, как верное отражение жизни народа, всегда была в глазах моих полна высокого, самобытного значения. Так, на пути в Астрахань, случалось мне часто спрашивать у ямщиков: из тамошних ли они жителей? — и обыкновенным ответом было: "Нет, я не здешний, я из России"" — "Как из России?" — "Да, барин, из Тамбовской (или другой какой-нибудь) губернии…" — "А разве здесь не такая же губерния?" — "Куда, барин, такая же… не вишь что ли, что здесь все татара да калмыки?"
Хотя формально Россия присоединила Астраханское ханство в середине XVI века, русское присутствие еще пару столетий практически ограничивалось крепостью недалеко от бывшей ханской столицы. Переселенцы "из Тамбовской или другой какой-нибудь губернии" начали массовое заселение астраханских степей и дельты Волги лишь во второй половине XVIII века.
При этом русские колонисты были далеко не единственными: в 1740-х годах в Астрахань с Кубани пришли ногайцы-карагаши, спустя пару десятилетий по Волге начали спускаться казанские татары, чуваши и мокшане. В 1790-х из–за Каспийского моря пришли две небольшие группы туркмен, а в 1801 году в составе Астраханской губернии была образована Букеевская Орда, которую стали заселять казахи из Младшего жуза.
За первые три года в междуречье Волги и Урала прибыло 7500 казахский семей, в последующие сорок лет — еще около тридцати тысяч. В волжском правобережье кочевали калмыки, некоторые из которых постепенно оседали на землю и занимались больше рыболовством, чем скотоводством, также основывая собственные села.
Всё это ужасно похоже на типичные settler colonies: в Уругвай тоже прибывали то испанские завоеватели, то итальянские иммигранты, то русские старообрядцы, то армянские беженцы. Как и в колониях Нового Света, где рядом могут стоять городки Moscow и New Hamburg, астраханские поселенцы создавали свои, зачастую моноэтничные села — многие из них существуют в этом качестве по сей день.
В одном только Приволжском районе области у шести народов есть хотя бы по одному населенному пункту, где они составляют большинство населения — это казахи, русские, татары, ногайцы, туркмены и цыгане. Аналогична в Астрахани и ситуация с топонимикой: о географическом происхождении русских поселенцев говорит название села Тамбовка в Харабалинском районе, а средневолжские татары основали под Икряным село со звучным названием Ново-Булгары.
Колонизация астраханских земель продолжилась и в советское время: в регион активно переселялись даргинцы и другие дагестанцы. Они работали на животноводческих точках в степной глуши вдоль западной границы Астраханской области. Ко многим из них постепенно перебиралась родня, и некоторые из этих точек стали полноценными поселениями. В те же годы в пристанционных поселках вдоль железнодорожной ветки на Кизляр стали селиться чеченцы, быстро ставшие большинством в этих малолюдных местах.
Последней на данной момент волной сельской миграции (колонизации?) стали турки-месхетинцы, покинувшие страны Центральной Азии после распада Советского Союза. Любопытно и показательно, что там, где они обосновались, всего за двадцать лет успела появиться этнизированная топонимика: Турецкая улица в селе Поды, улица Кемаля Ататюрка в селе Разночиновка и так далее.
Это подтверждает особый характер восприятия иммигрантов в Астраханской области — месхетинцы также переселялись в Ростовскую область и Калмыкию, но там не появилось улиц с "турецкими" названиями, поскольку в этих регионах есть народы, воспринимаемые как исторические "хозяева" земли, — русские и калмыки соответственно, имеющие негласную монополию на символическую репрезентацию.
Астрахань же воспринимается как изначально и фундаментально многоэтничное пространство без одной доминирующей культуры, что позволяет иммигрантским сообществам любой степени давности объявлять села, улицы и другие объекты "своими". Это-то и определяет суть астраханской региональной идентичности — это земля для всех.
Латиноамериканского уровня амальгамации культур Астрахань не достигла в том числе в силу советской национальной политики — несмотря на постепенную глобализацию и русификацию, она поощряла как минимум формальное сохранение миноритарной самоидентификации. Идентичность уругвайцев опирается только на гражданство и территорию, а этническое разнообразие является ее чертой лишь на коллективном уровне: "Каждый из нас немножко испанец, немножко итальянец, немножко коренной американец".
Советский проект подходил к этому иначе, тут более точной формулой было бы: "Я татарин, ты казах, она русская, и вместе мы — советский народ". В общем, если уругвайское разнообразие коллективно на всех уровнях, то советское и постсоветское — индивидуально, и лишь из разнообразия этих индивидуальностей складывается отдельный коллективный уровень — верхний, но не единственный.
Впрочем, реальность всегда сложнее государственной политики, и она не может не влиять на идентичности, бытующие среди живых людей, а не в пятой графе советского паспорта. Названные выше татары, казахи, русские, а еще ногайцы, калмыки, туркмены, армяне и многие другие народы соседствовали в нижневолжских степях веками, и это соседство в той или иной мере повлияло на каждого астраханца.
Любопытную иллюстрацию этого тезиса корреспондент "Idel.Реалии" услышал в экспедиции в казахское село Новый Рычан, расположенное в Володарском районе Астраханской области. Пожилой новорычанец Алтынбек рассказал мне, как однажды сидел в кафе в компании троих русских знакомых. Один из них выпил и стал жаловаться на "корсаков" — это оскорбительное название казахов, происходящее от особого вида степной лисы. Двое других русских возмутились раньше самого рассказчика — они быстро объяснили третьему, что это слово не стоит употреблять и что казахи ничем не хуже любых других народов.
— Всё просто: эти двое наши русские были, володарские, они с казахами бок о бок росли, они нас уважают, как мы их, а третий хам — он приезжий, не знает, как тут принято себя вести, — объясняет мой собеседник.
"Местный русский" в преимущественно тюркских районах и селах Астраханской области — действительно особый статус, предполагающий глубокое знакомство с культурой соседей. В русской речи старожилов дельты Волги можно услышать такие заимствования, как "худук" (колодец), "кильдим" (посиделки), "чушка" (свинья), "кайнары" (беляши), "хавоз" (беспорядок) и многие другие. Православные сельчане нередко знают даты и значение мусульманских праздников и поздравляют с ними соседей, а казахские дети вместе с русскими красят яйца на Пасху — об этом мне рассказывал тот же Алтынбек.
Этот опыт тесного соседства — больше, чем прикладные знания об окружающих людях. Вводя иноязычные слова в свою речь и инокультурные блюда в свою кухню, человек трансформируется сам: будет неверным сказать, что русский астраханец ничем не отличается от русского псковича или новгородца, и причина этих различий кроется в том, что астраханец родился и вырос в мультикультурной среде, тогда как большинство русских — в монокультурной.
Взаимовлияние культур, конечно, не ограничивается трансформацией русской идентичности, этот процесс направлен на все народы региона в равной мере. Так, один мой знакомый, астраханский казах, рассказывал, что впервые встретил казаха из Казахстана в армии. Между ними состоялся такой диалог:
— Ты казах?
— Казах.
— Откуда?
— Из Астрахани.
— Значит, не казах. Вы там обрусевшие.
Статус астраханских казахов как особой этнотерриториальной группы не отрицают и сами представители этого сообщества, зачастую воспринимающие Казахстан как нечто чуждое. Столетия жизни за пределами казахской национальной автономии и казахского государства в соседстве с русскими, татарами, ногайцами и калмыками точно так же изменили их речь, быт и идентичность.
То же касается и татар: в селе Килинчи Приволжского района учительница родного татарского языка Наиля Есенбаева рассказывала мне, что не понимала речь местных жителей, впервые приехав в Килинчи из Татарстана. Килинчинцы называют себя татарами, но говорят на смешанном идиоме с огромным ногайским влиянием, а главным национальным блюдом считают нугай мәлеш (ногайский пирог).
Отвечая на вопрос об этой двойственности языка и культуры, имам килинчинской мечети сказал важную фразу: "Мы тут давно перемешались, и уже не поймешь, кто татарин, кто ногаец, кто казах. И зачем понимать? Все мы астраханцы".
"Есть такая нация — астраханец" — эту фразу можно услышать от многих жителей региона, объясняющих свое сложное и смешанное происхождение. За этим шуточным, но во многом правдивым высказыванием порой следуют слова о том, что территориальная общность едва ли не важнее этнической: многие астраханские ногайцы скажут, что татары из соседнего села им куда ближе и понятнее, чем соплеменники-ногайцы из Дагестана.
В этом, пожалуй, и заключается важнейшая особенность астраханской региональной идентичности: она немыслима без мультикультурализма, а сам этот мультикультурализм парадоксальным образом укрепляет ее, сплачивает, а не разделяет всех астраханцев.
Такая сильная региональная идентичность в чересчур централизованной России XXI века явление не совсем рядовое: она характерна для субъектов федерации с республиканским статусом, но редко встречается в областях. Уникальность Астрахани в этом плане подтверждает и статистика: совокупный процент этнических меньшинств от всего населения здесь выше любой другой области, и он продолжает расти. Доля "титульного" для областей русского населения здесь значительно ниже, чем в Карелии и Хакасии, имеющих статус республик.
Приведенные выше цитаты путешественников XIX века, посещавших прикаспийские степи, показывают, что до революции Астрахань воспринималась скорее как экзотическая колония, чем как обычный регион "ядерной", центральной России. Это видно и по административным решениям того времени: в какой еще губернии на территории современной России могла быть вассальная казахская орда с высокой степенью автономии?
Более того, как пишет историк Галина Урастаева, даже за пределами Букеевской Орды в Астраханской губернии действовали "русско-туземные школы" — учебных заведений такого типа не было больше нигде в Поволжье, зато они массово открывались в Туркестане.
Удивительно, но советская власть, которую русские националисты нередко обвиняют в намеренном "отрезании" земель в пользу миноритарных автономий, здесь сделала обратное: сочла мультикультурный фронтирный регион с очевидным колониальным бэкграундом "обычной русской областью в европейской части страны" и сделала всё, чтобы она действительно стала такой, вплоть до запрета на преподавание родных языков, которого не было в республиках.
Однако полностью изменить этнокультурную реальность и складывавшуюся веками идентичность с помощью административного ресурса нельзя. Один турист из Франции путешествовал по Нижней Волге автостопом, заезжая во многие села. Посетив до этого южнорусские области и регионы Кавказа и Калмыкию, он счел Астрахань более похожей на республики и задался вопросом — почему она считается областью? Почему на въезде в чисто казахские села нет знаков с их самоназваниями на родном языке? Почему в школьной программе нет регионального и этнического компонентов? Эти вопросы он задавал местным жителям, которых встречал на пути, и многие отвечали: "Да, это как-то несправедливо, Астрахань тоже могла бы быть республикой".
Представления астраханцев о своем регионе и его идентичности доказывают: каким бы ни был формальный статус субъектов и какую национальную политику ни вел бы центр, Астрахань остается Астраханью — фундаментально мультикультурной "землей для всех".
Подписывайтесь на наш канал в Telegram.