«Хоспис — это дом, где берегут жизнь, сколько бы ее ни осталось»: отрывок из книги сотрудников фонда «Вера»
В издательстве «КоЛибри» выходит книга «Настоящее время». В нее вошли истории, записанные сотрудниками и волонтерами благотворительного фонда «Вера». «Сноб» публикует отрывок.
*** Нюта Федермессер
Александр Петрович — бывший инженер, наладчик контрольно-измерительных приборов. Ему семьдесят. Его жене Валентине Ивановне шестьдесят пять. Вместе они уже сорок лет.
Сейчас супруги в хосписе. В своей комнате они принимают гостей — сына и невестку. Валентина Ивановна читает мужу газеты, вместе они смотрят концерты в холле и даже участвуют в мастерклассах по скрапбукингу.
Александр Петрович: Мы рады, что сейчас мы здесь. Вместе. Знаете, когда меня сюда привезли, очень болело.
Валентина Ивановна: И дома болело. Очень. Мучились мы несколько дней. Доктор к нам пришел, про хоспис рассказал. Что же вы так изводите себя, говорит. Вам в хоспис надо. А мы — ни в какую. Только дома, только вместе. Не знали, что здесь вот так.
А. П.: А вот однажды в выходные заболело нестерпимо. И до этого болело! У меня же рак, метастазы...
В. И.: А ведь еще летом мы отдыхать вместе ездили. К морю. Получили путевки в Геленджик от соцзащиты. Райское место: сосны, воздух, море, еда такая аппетитная. Наплавались, загорели. Гуляли подолгу. А вот из отпуска приехали — и на́ тебе. Посыпалось все. И я заболела: проблемы с желчным пузырем, операция. Да и у него внезапно опухоль выявили. Быстро все случилось.
А. П.: Сначала меня лечили. Плохо и больно было. А потом сказали, что дальше не будут. Врач мой мне так и сказал: «Оперировать опасно, риск большой, процент успешного исхода низкий». Я спрашиваю, сколько процентов успеха? Он сказал, что обычно 20%, ну может 30%. А я всегда был человек рисковый. Говорю, что даже если 10% — лечите, режьте. Я не боюсь. Но доктор сказал: не возьмется, опасается, что организм уже не справится. Что не выдержу, мучения будут лишние. И только время потеряем.
В. И.: Он у меня всегда сам решения принимал. Всегда. Думал много, взвешивал. А потом как решал, так и делал. Окончательно, по-мужски.
А. П.: Да, я инженер, голова привыкла мыслить аналитически. Все за и против учитывать. Всю жизнь так. А с болезнью этой... Ну почему должно быть иначе? Все в жизни по определенным законам течет.
В. И.: Нам здесь нравится. Очень хорошо, все внимательные. Вот бежит сестра по коридору к другому больному. Видно, что занята. Но никогда не огрызнется на просьбу. Только скажет приветливо: «Конечно, я к вам подойду через пять минут. Все сделаем». И спокойные все. И меня, не больную, а просто жену, успокаивают, объясняют все. Я себе не позволяю ничего такого в палате. Если что, поплакать там, выхожу. Сестры подходят, обнимают, гладят, спрашивают, чего мне хочется. Вы знаете, они даже кормят меня. Приносят все такое нежное, аппетитное. А ему — все не по вкусу.
А. П.: Да изменилось все... В голове-то у меня образ еды привлекательный, а язык ее не узнаёт. И груша вот — не груша. И шашлык не тот.
В. И.: Но ведь здесь все очень вкусное. Нам даже еду иногда из ресторана приносят. Прямо заходят, предлагают заказать и потом приносят ресторанные блюда. Удивительно!
А. П.: Никто не представляет, что так может быть. Мы привыкли иначе. В больнице все строго.
Хоспис — это дом, где берегут жизнь, сколько бы ее ни осталось...
*** Надежда Фетисова
Когда я захожу в палату к Алле Евгеньевне, она всегда гладит меня по щеке и улыбается. А говорит она тихо-тихо.
В хосписе вообще суета отступает, тут время течет по-другому, а в комнате Аллы Евгеньевны еще больше затихает. Движения становятся плавными, как в замедленной съемке. Можно просто посидеть рядом, послушать ее тихий, спокойный голос, пока теплая ладошка гладит твою щеку.
Специально для Аллы Евгеньевны врач принесла веточки красной рябины. Она медленно дотянулась до ягод и улыбнулась: «Прикоснуться к осени...»
*** Анастасия Лаврентьева
Наше знакомство с одним из моих самых любимых пациентов, Владимиром Павловичем, началось с того, что он запустил в меня тапком.
Я вошла в палату, чтобы познакомиться и пригласить его на концерт. Выслушав меня, наш новый пациент сначала предельно популярно объяснил мне, что он работал аж целым директором в Останкино и поэтому в гробу видал все наши недоконцерты, далее послал меня в очень отдаленную местность и, чтобы придать мне ускорение, запустил в меня тапком.
— Ну и ладно! — ответила я ему. — Не хотите — как хотите.
Вообще мне нравятся такие пациенты: во-первых, тем, что их эмоции открыты и ясны, можно легко понять, что они чувствуют, и подстроиться под них; во-вторых, я уверена, что они не дадут себя в обиду и всегда скажут, если что-то их беспокоит.
С тех пор я заходила в палату исключительно к его соседу, беседовала с ним, предлагала то и это, а Владимиру Павловичу доставались только вежливое «здравствуйте» и улыбка.
Недели через две крепость пала. Он подозвал меня к себе и со скучающим видом процедил:
— Ну ладно, расскажите, что у вас там, какая программа на эту неделю.
И после этого мы с ним подружились. Он участвовал буквально во всем, даже раскрашивал матрешек на мастер-классе, причем, как и положено директору, руководил, а волонтер прилежно воплощала его решения в жизнь: «Аккуратнее давай, аккуратнее. Тонкие линии, ты понимаешь, что значит тонкие линии?!»
Через некоторое время ему, видимо, пришла в голову неожиданная мысль, что неплохо было бы извиниться за тапок. Но извинился он так же своеобразно:
— Знаешь что, это было, конечно, некрасиво с моей стороны, но я не буду извиняться, потому что нечего приставать к человеку, когда ему нехорошо.
— Ну кинули и кинули, Владимир Павлович, — ответила я весело, — чего не бывает в жизни, я не обижаюсь. Да тем более вы промахнулись.
Он со вздохом согласился.