Павел Винник

Когда началась война, Павел с родителями жил в Одессе. Отец сразу ушел на фронт, а уже в сентябре семья получила похоронку. «Я на всю жизнь запомнил 22 июля 1941 года, - вспоминает Павел Борисович. - Целый месяц страна воюет, а в Одессе все спокойно. Они налетели под вечер. Набросали бомб на оперный театр, на центральные улицы, где гуляли люди, - еще не все понимали, что началась война. Но самое страшное даже не это. Сбросив боезапас, самолеты снизились и на бреющем полете стали расстреливать бегущих по улицам. Помню, мы с мальчишками выбежали через сквозные дворы на Дерибасовскую и видим: у огромного тополя стоит девушка, в ногах у нее лежит убитый парень. Его труп увезли, а мы повели девушку домой. Она шла молча, окаменевшая от ужаса. У подъезда ее мама как закричит: «Галочка!!!» И вот тут с девушкой началась та-а-кая истерика. Знаете, я многое видел - весь фронт прошел пехотинцем, пережил гибель тысяч товарищей. Но этот крик... Я ночью мог просыпаться от него. Вот что такое для меня начало войны»

По словам Винника, он решил любыми путями попасть на фронт: «Я очень хотел туда! Да тогда все рвались на фронт. У всех гибли родные, близкие. Когда видишь смерть, невольно всей душой протестуешь и готов пожертвовать собой, чтобы прекратить эту бойню».

"В городе создавались «истребительные батальоны». Они состояли из рабочих, штатских – в общем, не военных. Когда началось наступление на Одессу, мы начали отступать – сначала по побережью, потом нас морем переправили в Николаев, а дальше снова по суше, на Северный Кавказ. Мама же успела уйти в Винницу к тетке и дяде. Мы отступали до Моздока. Интересно, что, хотя у нас были винтовки, считалось, что мы все еще не в действующей армии. Только под Моздоком была дана команда всех перевести в действующую армию. Мне не хватало возраста, но ребята приписали мне пару лет. Так я попал в 5-ю Ударную армию, 416-ю стрелковую азербайджанскую дивизию, в 1374-й стрелковый полк, в матушку-пехоту. И с ней я прошел до Берлина" - рассказывал Винник

«Что чаще всего вспоминается? Всякое было - и отступали, и наступали. Но самое страшное для меня - это когда после команды «Вперед!» ты должен выскочить из окопа, пробежать десять шагов, потом упасть и ползти. Так вот эти десять шагов были самыми страшными, даже штыковой драки не так боялись. Каждый раз, когда я шел в атаку, понимал, что это, наверное, конец. А жить хотелось... До Берлина осталось 60-70 километров, мы сидим в окопах и знаем, что Гитлер собрал все силы, чтобы не допустить его взятия. Уже и 100 грамм выдано, и перловку поели, и слышим: «Вперед!» Вдруг сзади нас зажглись прожектора - ослепили гадов! Мы остались живы, дошли и их побили. Тогда мы первый раз услышали, как они кричали: «Русский, не стреляй!», «Гитлер капут!» Вот там они стали пачками сдаваться»

«Никогда не забуду свой главный военный подвиг, - улыбается Винник. - Под Брестом мы напоролись на мощную танковую атаку, началось отступление, а мы его прикрывали. Подходим к лесу и видим наш разбомбленный обоз с ящиками из-под мин, вокруг убитые солдаты, лошади. Я поднял крышку, а там знамя нашего полка. Намотал его на голое тело, сверху надел ватник - и в лес. Нашли свою часть, а командиры там все ну такие мрачные, горем убитые. Говорю: «Товарищ старший лейтенант, я знамя принес». Он как закричит: «Да ты что, родной!» Обнимать, целовать стали... Ведь по законам военного времени потеря знамени автоматически означала расформирование части со всеми вытекающими последствиями. За спасение знамени я получил свой первый орден Красной Звезды, и эта награда для меня самая дорогая».

Еще Павел Борисович твердо уверен, что «не иначе как ангел-хранитель его оберегал». За всю войну - одно ранение. При взятии Варшавы его сильно контузило. Повезло, что ребята из родного полка ехали в дивизию за хлебом и случайно нашли его на поле боя, когда «боец Винник» ни говорить, ни слышать не мог, - был как полено. Сами и выходили

«Если бы не это, - считает актер, - меня отправили бы в медсанбат, полк бы ушел, а в войну потерять часть - это жизнь потерять. Я вам больше скажу. Никогда в жизни не говорил, что выжил благодаря своей храбрости, потому что это неправда. Я плевал на страх, это так, но остался жив только благодаря старшему поколению, потому что нас, мальчишек, они оберегали. Бывало, телефонный кабель перебит и моя очередь идти «вязать» провод, а он - на мине. И меня просто не пускали, шел кто-нибудь постарше и, случалось, не возвращался. Только им я обязан жизнью».

На вопрос, о чем он мечтал, лежа в окопах, Павел Борисович реагирует хохотом: «Честно? Получить вторые сто грамм... И конечно, все о победе думали. А вот оставлять свой автограф на стенах Рейхстага у меня вообще желания не было.

Кто-то расписывался, а кто-то на него ходил до ветру, мягко говоря. Самое волнительное и долгожданное было, когда объявили о капитуляции и конце войны. Такой тишины я больше никогда в жизни не слышал»