Давние встречи, дивные случаи: как Астафьев со старым ружьем разговаривал

Материал опубликован в сентябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Встретить Астафьева, наверное, проще всего было на его малой родине, в селе Овсянка, но я до берегов Енисея так ни разу в жизни и не добрался. Мог случайно увидеть знаменитого писателя на вокзале в Вологде или на станции Харовская: в ее окрестностях он рыбачил-охотился в 1970-е годы, когда мне доводилось часто ездить в наши северные губернии на охоту.

Судьба распорядилась иначе. Встретились мы с ним в десятимиллионной столице. Не знаю, кому взбрело в голову соорудить в подземелье на станции метро «Краснопресненская» широченную «потемкинскую» лестницу для выхода к поездам, однако много лет назад в один прекрасный день на ней оказались всего-навсего два человека: я поднимался наверх, а навстречу мне по монументальным ступеням вышагивал седовласый мужчина в добротном заморском костюме. «Мать честная, да ведь это Виктор Астафьев! Писатель, охотник, рыбак...» — я поздоровался с ним и сказал, что «Царь-рыба» — одна из моих любимых книг. Виктор Петрович улыбнулся: «Третий день в Москве, тысячи людей перевидал, а про «Царь-рыбу» мне никто и ничего не говорил». Мы обмолвились несколькими фразами и разошлись.

Через сколько-то дней я рассказал об этой встрече Карине Савельевой, давней знакомой Астафьева, многолетнему ангелу-хранителю литературного отдела журнала «Охота и охотничье хозяйство». Карина Павловна очень обрадовалась, всплеснула руками и настоятельно посоветовала мне с Виктором Петровичем списаться. «Он любит читать и писать письма», — заверила Савельева. В то время я собирал биографические сведения для книги о литераторах-охотниках (замысел остался нереализованным). Набравшись храбрости, напомнил большому писателю о нашей встрече в метро и попросил его ответить на несколько вопросов: когда он пристрастился к охоте, в каких краях и на кого охотился, с какой собакой и с каким ружьем?

У Астафьева было доброе, подчас шутливое отношение к охотничьему племени, но он мог оставить мое письмо без ответа, кабы я не сослался на то, что его домашний адрес мне сообщила наша общая знакомая. И надо же было случиться такому, что за день до того, как именитый адресат прочитал мое письмо, у него в Красноярске гостил старый друг, художник издательства «Советский писатель» Евгений Капустин. Хозяин рассказывал ему, что в 70-е он удивился волшебной силе слова, когда московская журналистка Карина Савельева ради интервью не поленилась приехать к нему в Вологду. Наткнувшись в моем письме на ее имя, он взялся отвечать на мои анкетные вопросы, и тут его, как он сам признался, «понесло»: вместо кратких ответов родилось большое, панорамное повествование «Разговор со старым ружьем».

«Беседа» получилась местами веселой, фрагментами — грустной, тревожной: русский писатель сетовал на оскудение дикой природы, корил цивилизацию за ее ядовитые поросли и плоды. Буквально накануне он завершил долгую и тяжкую работу над повестью «Обертон», а в сопроводительном письме-комментарии к «Разговору» поведал: «...написал два листа текста (около 40 машинописных страниц), непринужденного, светлого, свободного, — и получилось лучше, чем в повести, а главное, полезнее и безвредней для души».

Послания Астафьева я бережно хранил многие годы. Недавно передал их вместе с рукописью «Разговора со старым ружьем» в Румянцевский музей Российской государственной библиотеки. А недавно вдруг вспомнил случай, когда имя автора «Царь-рыбы» неожиданно всплыло в памяти и переплелось в моей жизни с другими давними событиями.

Однажды в осеннюю пору мы с друзьями охотились неподалеку от озера Воже, и мне понадобилось вернуться домой раньше всех остальных. Повезло! Когда выбрался на ведомственную железнодорожную ветку, вскорости со стороны озера затарахтел старенький мотовоз, кативший на узловую станцию в архангельский поселок Ерцево, где во времена оны находилась главная контора Каргопольлага. Народец в повозке подобрался славный — все сплошь рыбаки. На меня никто не обращал внимания, я же, расщеперив уши, старательно прислушивался к разговорам попутчиков. Но пуще того пялился по сторонам дороги, поскольку с насыпи то и дело нехотя поднимались глухари, прилетевшие «на камушки», чтобы запастись впрок гастролитами для хорошего пищеварения.

Диво дивное! За две недели потаенной жизни в тайге наша небольшая охотничья команда с лайками всего-то и вытропила двух лесных отшельников, а сейчас они, словно воробьи с городского асфальта, взлетали друг за другом, едва не касаясь крыльями окон мотовоза. И десять, и двадцать километров катили мы по безлюдному лесу и болотам. Принялся было считать могучих птиц, но скоро сбился со счета.

— Доставай ружье! Стреляй, стреляй! — тормошили меня азартные рыбаки. Я не хотел и не мог нарушать охотничьи правила и мотнул головой: «Нет».

Кто-то окликнул шофера-моториста: «Юра! Ты у нас главный охотник, покажи понаехавшему москвичу, как надо стрелять глухарей!» Тот сначала отмахнулся, но через какое-то время сбавил ход, тихо остановился, достал из-под сиденья ружье и спрыгнул на насыпь. И тут я увидел сидящего впереди у рельсов глухаря. А чуть позже птица уже лежала в кабине мотовоза. «Ай да Юра! Ай да Степаков!» — загалдели рыбаки.

Мы снова двинулись в путь, а я, услышав фамилию шофера-охотника, перестал глазеть по сторонам и задумался о коловращении событий и судеб...

У Виктора Астафьева есть литературная «затесь» под названием «Ярцево — Ерцево», удивительная история, рассказанная ему ленинградским профессором истории Даниилом Альшицем. Отца этого ученого в 1930 году осудили на 10 лет за якобы ложное истолкование деяний Ивана Грозного, а через пять лет отправили в ссылку на Енисей, в поселок Ярцево. В ту пору юный сын правдами и неправдами добрался в Сибирь, чтобы спросить у родителя: «Папа, а это правда, что ты враг народа?» После войны посадили уже Даниила — за то, что он доказал: Иван Грозный химичил с летописями. На сей раз престарелый отец приехал на свидание к сыну в Каргопольлаг, в архангельский поселок Ерцево, дабы спросить: «Сынок, а это правда, что ты враг народа?»

Скорее всего, именно встреча с Астафьевым сподвигнула Даниила Натановича засесть за мемуары о непростой, весьма причудливой временами гулаговской жизни. Книга в итоге получила название «Хорошо посидели!». В описание своей послевоенной участи автор вставил короткий, яркий эпизод о том, что однажды в Ерцево вдруг привезли невиданное там прежде пиво, и трое политзаключенных уговорили старшину из пожарной части пойти на преступление. Тот завез в лагерную зону на подводе несколько опломбированных огнетушителей, а среди них — один с пивком вместо пены для тушения пожара. Помянув изобретательного пожарного добрым словом, Даниил Альшиц поразился его бесшабашности. Ведь старшину могли в одночасье переодеть из военной формы в робу заключенного. Так вот фамилия у этого храбреца была Степаков.

...На конечной станции мотовоз плавно зарулил в депо, рыбаки разбрелись по домам, а мне предстояло куковать несколько долгих часов в ожидании поезда из Воркуты или Архангельска в Москву. Пристроился возле мотовоза, а моторист Юрий, чертыхаясь, крутил-вертел болты и гайки, гремел железяками и наконец обратился ко мне: «Чего сидишь-молчишь, будто воды в рот набрал? Расскажи что-нибудь, чтобы скучно не было».

Я спросил, кем работал его отец в давние годы. «Пожарным он работал. И не работал, а служил старшиной в пожарной части п/я 233». И я заговорил о том, что мне думалось, пока мы ехали с озера Воже на станцию Ерцево. Степаков, бросив гаечные ключи, перестал быть строгим механиком-мотористом, все слушал и слушал о делах давно минувших дней. Потом достал из мотовоза глухаря и протянул мне: «Держи, может быть, при случае вспомнишь о писателе Астафьеве, о моем отце и ученых Альшицах, об архангельских рыбаках и глухарях. Чем черт не шутит, глядишь, и обо мне вспомнишь».

Фото: Photoxpress