Падыш* пропал
Вячеслав Ар-Серги
Родился в 1962 году в д. Новая Казмаска Завьяловского района Удмуртской Республики. По основному образованию филолог, окончил Удмуртский государственный университет. Поэт, прозаик, переводчик, драматург и киносценарист. Автор более полусотни книг поэзии и прозы, а также ряда пьес и киносценариев, многих статей и эссе о современном литературном процессе. Пишет на удмуртском и русском языках. Произведения переведены и опубликованы на многих языках, в том числе и отдельными книгами в России и за рубежом (Венгрия, Беларусь, Эстония, Чехия, Черногория и др.). Народный писатель Удмуртской Республики. Член Союза писателей России и Международного писательского ПЕН-клуба. Лауреат Всероссийской литературной премии им. Антона Дельвига, Международной литературной премии «Югра», правительства Удмуртской Республики и др. Почётный гражданин Завьяловского района Удмуртской Республики. Живёт в Ижевске.
Притулилась деревня моя
К огромному шару земному…
Гоним лошадей, целый табун. Голов сорок, не считая жеребят и однолеток. Многие лошади подкованы, и от их топота дрожат звёзды на чёрном небе. Мы гоним их всё дальше и дальше. Мы – это Миклай, Гарань и я – самый младший.
Кажется, прибыли на место! Вот и выпас. Миклай рванул вперёд и – шлач! шлач! – взмахивая длинным кнутом, щелчками остановил лошадей.
Ух, ну и красавец же конь у Миклая! Шея гибкая, высокая, спина тёмным лаком отливает, чуткие ноздри отзывчиво подрагивают, грудь мощная и широкая, бабки сухие, а хвост – вспененная волна за кормой. И кличку Падыш ему дали не только потому, что левая нога до колена бела, а из-за того, что у Туймата, верного сподвижника самого Пугачёва Омеля, возглавлявшего у него отряд удмуртов в повстанческом войске, коня тоже звали Падышем. И, как доносят предания, не было у Туймата коня резвее и милее Падыша. И сильнее, и вернее.
Мне представляется вместо вихрастого, в заношенном пиджачишке Миклая – сам Туймат, оседлавший лихого Падыша. И лунные блики, и ранние звёзды, и тени деревьев прибавляют к моей фантазии всё новые и новые штрихи. Потому-то и нравится мне пасти лошадей в ночном…
Мне б такого коня, мне б скакать на быстроногом Падыше… Нет, нет, не буду, даже мыслями не хочу обижать моего старого доброго друга, моего смирного Тайзака. Добрый мой конь, добрый мой Тайзак, никогда не сбросит, никогда не укусит, а дорогу домой найдёт в любую погоду, в любой тьме непроглядной, хоть и одноглазый. За долгий свой лошадиный век каждую кочку в округе изучил, каждый пенёк.
– Хрум-хрум, – аппетитно звучит над лужком. Мягкие лошадиные губы прихватывают сочную росистую траву. Подрагивающий в чёрном зеркале небольшого прудка месяц улыбается этому хруму.
Ешьте, ешьте на здоровье, глотайте луговую силу, завтра снова работать: кому-то телегу возить, кто-то под седлом пастуха окажется, кто-то будет волокушей сено стаскивать.
Лошадиные силуэты плывут в тумане, изредка поднимая над туманом головы, взглянут друг на друга и снова склоняются к траве. Вот насытятся и лягут. На одном краю луга – я, на другом, у лесочка, – Гарань, а дальше, невидимый, носится на своём неугомонном Падыше Миклай. Сам не знает покоя и коню не даёт. Но вот спустя время раздаётся лягушачье тюрлюканье – сигнал Миклая. Пора зажигать костёр и отдыхать.
Всё шире круг света у костра, а тьма вокруг всё гуще, всё плотнее и всё больше схожа с дёгтем Тимок агая**, конюха нашего. Весело потрескивают сухие еловые ветки. Вынимаю из пещтэра*** картошку – и в уголь. Гарань достаёт свежие шанежки, Миклай – бутылку молока, а следом – толстенную книгу… Так, интересно… что это он там?..
– Давай, начинай, – нетерпеливо придвинулся к нему Гарань, и в полыхах костра яснее стали рыжинки конопушек на его носу. – На чём остановились, не помнишь?
– Мы, Серга, – торжественно обратился ко мне Миклай, – читаем такую книгу!.. Начнёшь – не оторвёшься! Лешак её забери!.. Шульц какой-то написал.
– Джеймс Виллард Шульц, – не удержался и блеснул познаниями Гарань, подняв указательный палец. Это прозвучало так торжественно и важно, что можно было подумать, будто он сам диктовал книгу какому-то Шульцу или, на худой конец, был близко с ним знаком.
– Шульц, – сказал Миклай, – долго жил у индейцев Северной Америки и вот написал про них… Книга о великом охотнике – Одиноком Бизоне. Однажды он не послушал вождя племени и убил бизона в запретное время. Зря не послушал. Стадо убежало, а племени пришлось голодать…
Миклай склонился к книге, по лицу его и страницам проскакивают блики костра. И от этого речь его кажется волшебно живой, каждое слово тут же обретает вес и плоть.
…Вот уже и в моей руке ружьё, волосы ветер разметал по плечам, на ногах – лёгкие мокасины, под седлом – молодой быстроногий Тайзак. Вместе с Одиноким Бизоном я мчусь по бескрайней прерии. Враги то и дело возникают из тьмы, окружают, но рука моя по-прежнему верна, а глаз меток…
В ближнем леске гулко ухнула сова, и тут же раздалось как бы мяуканье, переходящее во всхлипывание. И всё в одном месте. Хороша компания! Сова да филин – на простофилин... Звали вас? Лошади, встрепенувшись, успокоились. И мы вновь повернулись к костру.
– Надо бы пристрелить его – Фильку глухого, – воинственно заявил Гарань и вытащил поджиг. Ого! Вот это да! Оказывается, у него и поджиг есть!.. Почти что пистолет…
– Да ладно тебе, – сказал я примирительно, – он же не виноват, что у него такой голос. Да и как его найдёшь в темноте? Что иголка в сене… Давай-ка лучше картошечку попробуем, кажись, поспела. Налетай! А книгу потом дочитаем, вон сколько ещё ночей у нас впереди…
Только теперь я догадался об истинном значении ремешков, что перехватывали волосы на лбах моих друзей, – индейский гурам, и сам стал подумывать, где бы раздобыть и себе такой же!
А картошка из костра – объедение! Кто не пробовал, много потерял. А если к этой горячей, хрустящей, пропахшей дымком картошке добавить далёкий свет перемигивающихся на чёрном небе звёздочек, пересвист ночных птиц в ближнем леске, настой цветочных запахов, доносимый мягким и тёплым ветром, журчание недалёкого ручья…
– Хург – фру! – выдыхают лошади, жеребята елозят, тянутся к материнским сосцам, устраиваются потеплее и поудобнее.
– Пойду-ка, – говорит Миклай и вынимает из старой школьной сумки хлеб, – проведаю Падыша. Какой-то он сегодня не такой, неспокойный, чуть даже укусил меня…
Миклай исчез в темноте, Гарань дремал, уронив голову на грудь и не выпуская из рук кнута. К огню приблизился Тайзак. Я его и не стреноживаю, далеко не уйдёт. Постоял, пощекотал мне подбородок бархатными губами: хлеба просит. Любит старичок хлебушек. А если ещё и шею при этом почесать, так и вовсе от удовольствия глаза зажмурит.
– Падыш пропал, – внезапно вынырнул из темноты встревоженный Миклай. Тайзак, словно он был в чём-то виноват, тут же отпрянул в сторону.
– Как пропал? – встрепенулся Гарань и протёр глаза.
– Да вот так. Нет нигде!
Миклай нервно обошёл костёр.
– Может, убежал к Якшурскому табуну? – предположил Гарань. – Недалеко ведь, версты три, в Ильинском логу.
– А может, цыганы-конокрады? – вставил я.
– Какие там цыганы! – досадливо, как от комара, отмахнулся Миклай. – Их сроду тут не бывало… Куда ж всё-таки Падыш девался? На нём бригадир ездит, до завтра не найдём – пропали…
– Так ты ж его стреноживал, кажись! – удивился Гарань.
– Ну да, уздой… Действительно странно… Сделаем так. Гарань, ты останешься здесь и отвечаешь за лошадей. А мы с Сергой – на поиски. Дай-ка, Гарань, запасную уздечку…
Сперва подались в Ильинский лог. На востоке уже алела тонкая, с лезвие бритвы, полоска. Табун соседнего колхоза нашли быстро. Когда спускались в лог, наши лошади зафыркали, в ответ заржал вожак чужого табуна. Нет, Падыша здесь не видали. Пастухи, такие же, как и мы, ребятня, только плечами пожимали…
– Ладно, будем искать по мелким ложкам, – решил Миклай, – сперва в этом! Ты – слева, я – справа!
Он тронул пятками свою лошадь и скрылся в зарослях.
Мой Тайзак, словно понимая важность происходящего, всхрапнул и, забыв про старость, сыпанул галопом. На тяжёлые работы его уже не берут, и он подкопил силёнок. Он мчался, а я репьём вцепился в его гриву. Нас, деревенских, этому учить не надо. Но где же Падыш? Может, у Белого родника? Со страхом веду Тайзака в заросли. Говорят, когда-то давным-давно здесь царский урядник застрелил сбежавшего от армейских истязаний нашего парня. Даже имя его сохранило предание – Зизми. И с той поры плачет-надрывается где-то поблизости от этого места его душа… Вода же в роднике холодна и прозрачна. И называют этот родник в народе Белым. Зажмурившись и от страха втянув голову в плечи, я что есть силы ору:
– Пады-ыш!
Но звонкий мой крик сразу же тонет в густом ольшанике, что покрывает склоны лога. С замершим сердцем, боясь обернуться, покидаю лог. Не видать ни призрака, ни Падыша. Жаль!.. Мне сразу же представилось укоризненное лицо бригадира Конда агая: «Эх, вы, и доверить ничего вам нельзя…» Наверху увидел Миклая. Понур и печален. Значит, и он не нашёл Падыша… – Пады-ыш! – раскатываются над округой наши голоса, и ржание Тайзака вторит им: – Пады-ыш!..
– Может, он домой ушёл, – без всякой надежды говорю я.
– Делать нечего, надо проверить…
Вот уже и конюшня колхозная видна. Ярко проблёскивает в окнах электричество. Привязываем коней и заходим. Встречает нас Орткемей Тимок, старый, но главный по лошадям. Реденькая седая бородка всклокочена, но широкие, с заплатой на заплате, военные галифе придают ему начальственный вид.
– Что за муха вас укусила? – усмехнулся он.
Миклай тоскливо взглянул на меня и выдохнул:
– Это самое, Тимок агай…
– Что – это самое?.. Отвечайте чётко и ясно, как нас Жуков учил на войне.
Большие его усы грозно задвигались, но под усами вновь мелькнула незлая усмешка.
– Падыша потеряли, чертенята?
Мы от удивления раскрыли рты: «Ну и старик! Насквозь видит…»
– Пойдёмте, – сказал он.
Вышли на огороженный широкий двор. Летний тёплый ветер ударил в лицо запахом кизяка.
– Вот, – Тимок агай указал узловатым прокуренным пальцем.
У самой изгороди стоял наш Падыш, а рядом – молодая рыжая кобылица. Между ними дрожал на своих тоненьких ногах-ходульках очаровательный жеребёнок.
– Фу! – радостно выдохнул Миклай.
– Звёздочку-то я нарочно придерживал. Смотрю, пора ей жеребиться. А в полночь – глядь! – Падыш стрелой летит, да как сиганёт через изгородь… Аж прясла сломал. Да, думаю, отцовское сердце – не камень, чует. Конь, а понимает лучше некоторых людей…
Первые солнечные лучи ласкают жеребёнка. Первые лучи первого в его жизни утра. А рядом – отец, высокий и сильный Падыш, тут же мать, ласковая Кизили**** – Звёздочка, которая заботливо вылизывает сына… Все смотрят на них восхищённо, и Солнце, наверное, тоже. И ветерок – тёплый, ластится к ногам жеребёнка…
– Вылитый отец! – зачарованно шепчет Миклай.
– Ладно, ребятки, пойдёмте, не будем мешать, – говорит Тимок агай. – Ещё сглазим тут – тьфу-тьфу…
И словно только сейчас замечает нас Падыш, высоко и гордо вскидывает голову и ка-ак заржёт! И ржание его разносится по всему освещённому утренним светом Божьему миру.
* Падыш (удм.) – кличка коня с белой передней ногой.
**Агай (удм.) – уважительное обращение к старшему мужчине.
*** Пещтэр (удм.) – удмуртская сума наподобие заплечного ранца.
**** Кизили – звезда (удм.).