Правда ласкать не умеет

Украина, трагедия, война… Только не сегодняшняя, а та, которая при оккупантах-немцах смертным боем с «иудобольшевизмом» утверждала мнимое торжество самого что ни на есть настоящего смертоносного фашизма, повергая людей, ещё не ставших трупами, в видимость жизни.

Повесть Фридриха Горенштейна «Попутчики», вышедшая в издательстве «Захаров» усилиями Ирины Богат, рассказывает о человеческом выживании в бесчеловечном времени и пространстве.

Она исторична и сугубо актуальна.

Вот хотя бы цитата для перекошенной последними событиями злобы дня:

«В 1655 году евреи были изгнаны из России, согнаны с земель, на которых они жили ещё до прихода туда славян. В начале VIII века ещё не было России как государства, ещё не было славянского Киева, а был Киев сарматский. И само название Киев вовсе не соответствует националистической славянской легенде о братьях Кие, Щеке и Хориве. Киев существовал ещё до прихода туда Кия, ибо слово это по-сарматски означает «горы». А евреи, жившие в Киеве уже тогда, назвали Киев – Циев, или Киун. В послании к Александру Второму, отменившему запреты и гонения Николая I, евреи писали в связи с празднованием тысячелетия России: «Мы, евреи, поселились в России ещё до её основания», – говорит не моргнув глазом Горенштейн, и я не знаю, из какого такого «киевского архива», на который он ссылается, писатель извлёк этот явно непроверяемый «вброс», однако, согласитесь, трудно оспорить стоящие рядом основополагающие утверждения Горенштейна о том, что «русско-украинская дружба скреплена еврейской кровью».

Мудрый автор при этом оговаривается, что его цель – не переписать историю, а «уяснить себе и наши исторические ошибки, и исторические просчёты наших врагов».

С этим, как говорится, уже не поспоришь.

Надо удивиться, текст повести (или романа) «Попутчики» был написан, кажется, году в 1985-м, но читается сегодня как душераздирающая эпопея, которая сигналит нам о своей непреходящей проблематике. Горенштейна волнует не надуманная, а реальная трагедия людей, «которая не совпадает с жизнью наций».

Далее он продолжает:

«Человеческая личность – это таинство. Она поддаётся только художественному исследованию, тогда как нация, народ вполне могут быть проанализированы, и ничего таинственного в них нет».

Полемический задор Горенштейна тут очевиден, но вступать в спор бесполезно, ибо автора нет в живых уже более 20 лет.

Не хотелось бы мне пересказывать эту гениальную прозу, её надо непременно читать со вниманием и восторженной оторопью, которая всегда бывает вызвана исключительно ошарашивающей правдой жизни, изображённой в тексте.

Но сюжетный ход всё же нуждается в пересказе. Всё просто и узнаваемо.

Почтово-пассажирский поезд № 27 Киев – Здолбунов идёт «трамвайным темпом» по просторам Киевской, Житомирской, Винницкой и Ровенской областей.

Двое в спальном вагоне – попутчики. Знакомство, разговор… Слушатель и Рассказчик. Далее Рассказчик становится Слушателем, и наоборот… Две судьбы – общая человеческая зависимость от Большой истории. Взаимное перетекание сцен насилия и тоски с лирикой одиночества и беззащитности. Война и послевоенное время, в котором человек оказывается в новых испытаниях на прочность. Один из эпиграфов к «Попутчикам» – тютчевские строки, контрапунктно освещающие повествование Горенштейна:

Лишь изредка обряд печальный

Свершая в полуночный час,

Металла голос погребальный

Порой оплакивает нас.

Обратим внимание: последняя строка в «Попутчиках» с чёрным юмором закольцовывает эту «реквиемную» тему: «Хочется, чтоб меня не стряхнули в пепельницу, а бережно собрали в урну».

В «Попутчиках», в первой части, устами Олеся Чубинца – хромого крестьянина, ставшего вдруг драматургом – автором единственной пьесы под ироническо-выразительным названием «Рубль двадцать», – говорится о том, что «все мы были ночными насекомыми среди военной повседневности – и те, кто ползали, и те, кто летали».

От Горенштейна достанется всем – тогдашним нацикам и коммунякам, сионистам и антисемитам, Сталину и Гитлеру…

«Пьеса эта… запрещённая обеими противоборствующими идеологиями, была поставлена на нейтральной, ничейной земле, где, по-моему, и должно ставиться всё правдивое, всё лишённое лжи. Я не говорю – талантливое. Талант, к сожалению, очень часто связан с ложью и прикрывает собой ложь. Талант – явление редкое, изнеженное, нуждающееся в ласках. А правда ласкать не умеет. Поэтому правда должна быть сознательной, а талант – бессознательным, говорящим правду вопреки собственным намерениям».

Это ключевое заявление писателя. С присущей ему «неслыханной простотой» он повествует о театре, работающем в зоне оккупации, в обслуге врагов, за что, когда придут «наши», придётся ответить. Чубинец сел на семь лет как украинский националист, хотя помогал пленным красноармейцам, но для суда это было не в счёт.

Исповедь Чубинца потрясает.

Вторая часть «Попутчиков» – преимущественно проповедь. Она принадлежит некоему Забродскому – человеку, в котором угадывается alter ego самого Горенштейна, – уж очень личны и поразительно точны его размышления о судьбах городов Бердичева и Казатина, о той окровавленной и плодородной почве, на которой взошёл пышным цветом интеллект автора.

«Бердичев – город-призрак, город, рассеянный по стране и по миру. Город, жителями которого являются даже люди, нога которых не касалась бердичевских улиц: московский профессор, нью-йоркский адвокат, парижский художник… Бердичев – это не обычное географическое название, а имя живого существа, вызывающего ненависть, насмешку, страх, стыд… Бывают живые призраки, и бывает мёртвая красномордая плоть».

Этот пассаж декларирует дальнейшее понимание Горенштейном «нации – леса» – у этого сравнения великолепная образная сила, приводящая нас к мудрому осознанию своей коренной идентификации: «На просторе сложно и опасно… Поэтому лучший способ… это создать себе простор внутри леса… Я имею в виду не борьбу за территорию, а простор для мыслей своих, ибо даже примитивное семя должно мыслить из-за происхождения своего. Причём еврейскому семени, еврейской мысли всегда было тесно в своём лесу».

Последнее замечание, смею думать, можно с полным основанием отнести ко всему многомерному творчеству Фридриха Горенштейна, по примеру Гоголя вышедшему в мировое культурное пространство из так сказать провинциальной глуши. Все «украинизмы» этого, скажу без преувеличения, великого русского писателя (ибо писал он все свои произведения на кристально чистом русском языке) сверкают и гаснут опять же Николаю Васильевичу вослед. А дальше следует продолжение в глобальном масштабе – тут впору вспомнить восход к мировому литературному первенству, скажем, Набокова или, по иному счёту, музыкальному, – Стравинского, а по живописному – Шагала.

Феномен Горенштейна не только выражался на кинематографическом поприще, где его сотрудничество с Андреем Тарковским (писал монологи Андрея Рублёва в одноимённом фильме и сценарий «Соляриса»), Андроном Кончаловским (сценарий «Первого учителя»), Никитой Михалковым («Раба любви»), Али Хамраевым («Седьмая пуля»), а прежде всего на гигантском поле русской словесности – давайте поставим сюда романы «Искупление», «Псалом» и «Место», повесть «Зима 53-го года», шестнадцать действий тысячестраничной эпики времён Ивана Грозного «На крестцах», – у этой вещи вообще нет аналогов в библиотеках земного шара, разве что «Одиссея», «Фауст» или «Божественная комедия» – ни много ни мало! А также множество рассказов и эссе… Поставим и сопоставим их тексты с текстами Достоевского, Толстого, Чехова, Платонова, Гроссмана… Это один ряд самых грандиозных бронированных культурных ценностей, составляющих фундамент нашего духа, не убиваемого ничем и никем.

Любимый приём Горенштейна – перекрёстная перекличка идей и людей в густонаселённой персонажной системе. Здесь полно якобы случайно возникающих лиц, каждому из них уготован эпизод, а кому-то – серия пёстрых эпизодов, необходимых для обеспечения стройности повествования. Сюжеты и микросюжетики сыплются как из рога изобилия, с тысячью деталей и подробностей. Правда становится неиссякаемой благодаря скрупулёзному натурализму описаний. Вспоминается Андрей Тарковский, сказавший когда-то в своей лекции для нас, слушателей Высших сценарных курсов, замечательную формулу своего творчества: «Натурализм – отец поэзии». Сидевший рядом со мной Фридрих, мне кажется, сделал эту формулу определяющей, и его художественный метод чудо-образов возникает у этого писателя через абсолютную достоверность всего и вся: быт превращается в космос бытия, любая частность становится метафорой, знаком обобщения, символом непредсказуемой эпохи.

Исповедь и проповедь в «Попутчиках» сплетаются в гармоничное единство, где смыслы витают над словами и любая мелочь делается неотделима от сутевого, главного, то есть того, что нам хочет поведать философичный, подкованный чувством тонкостей жизни автор. Так и хочется после той или иной его фразы или абзаца наивно вопросить:

– Откуда ты это знаешь?.. Где и как ты это подсмотрел?!

Школа Горенштейна – классическая русская литературная школа, в которой гуманизм не словцо, а кредо, интерес к маленькому (есть ещё расхожее определение – простому!) человеку – не мода, а мировоззрение.

Чтобы доказать, что я не голословен, на Старой сцене Театра «У Никитских ворот» мною как режиссёром выпущен только что инсценированный рассказ Фридриха Горенштейна «С кошёлочкой».

Жду вас на премьере, и там поговорим о мастерстве этого писателя подробней.

Марк Розовский