«Тебе говорят: напиши, какой ты шпион». Как петербургская активистка и учительница Дарья Апахончич четыре месяца живет в статусе «иноагента»
В конце декабря Минюст включил петербургскую учительницу русского языка и художницу-активистку Дарью Апахончич в реестр СМИ-«иноагентов». Она стала одной из пяти россиян, которые первыми оказались в этом списке. Теперь раз в квартал Дарья должна отчитываться о своей деятельности в Минюст. Для ежегодного аудита ей пришлось зарегистрировать юрлицо.
Дарья Апахончич считает, что получила статус «иностранного агента» в том числе из-за зарплаты в российском отделении международного Красного Креста и постов о делах «Сети» и Юлии Цветковой. Она уверена, что власти на ее примере пытаются запугать других активистов. И из-за этого обратилась в суд.
Читайте большое интервью с Дарьей — о ее работе и акциях, эмоциональном переживании «клейма» от государства и о том, как статус «иноагента» влияет ее на жизнь.
Кто такие «иноагенты»?
По части 3 статьи 6 закона РФ «О СМИ», человека могут признать СМИ-«иностранным агентом», в случае если он отвечает двум критериям:
1) получает деньги или иное имущество от иностранных государств, их госорганов, международных и иностранных организаций, иностранных граждан, лиц без гражданства либо уполномоченных ими лиц или от российских юридических лиц, финансируемых этими же источниками;
2) распространяет (публикует, репостит) предназначенные для неограниченного круга лиц печатные, аудио-, аудиовизуальные или иные сообщения и материалы, в том числе в интернете.
Среди организаций, признанных «иноагентами», — издание «Медуза», благотворительный фонд «Вместе», исследовательская компания «Левада-центр» и другие.
Об арт-активизме и обучении мигрантов русскому языку
— Вы окончили филфак СПбГУ, работали учительницей русского языка и литературы в школе. Расскажите, как и почему вы начали преподавать язык мигрантам?
— У меня всегда был путь в сторону гуманитарной сферы. Последние шесть лет я преподаю русский язык как иностранный. Сначала был клуб русского языка для приезжих из Сирии, Йемена и других регионов, которые пытались получить статус беженцев. Тогда я поняла, что для таких людей в России нет никакой инфраструктуры, — и стала преподавать русский в Красном Кресте.
В конце 2018 года появился проект «Русский как простой» — это бесплатные уроки русского языка для взрослых мигрантов и беженцев (чаще для женщин). Сначала я была там одна, потом присоединились другие педагоги.
— Параллельно с преподаванием вы занимались арт-активизмом. Что это были за перформансы?
— Я занимают арт-активизмом с 2013 года. Это было время, когда после Болотной площади и Pussy Riot всё становилось хуже, но еще не было Крыма, и казалось, что можно что-то изменить. Нам хотелось высказываться, не соглашаться, шутить. И мы основали группу [родина], которая просуществовала пять лет.
Самая первая акция прошла 1 сентября 2013-го в баре Summer bar на канале Грибоедова. Все сидели, пили пиво, мы выдали [посетителям] тетрадки, поставили доску и повесили портрет Путина, закрытый черным квадратом. Я диктовала один текст, а Максим Евстропов — другой. Я говорю что-то типа: «Родина — это не только поля пшеницы…», а Максим [одновременно]: «Ты должен любить свою Родину. Родина родила тебя, всех, кого ты любишь, кого ешь…» В итоге получился такой многомерный смешной перформанс-диктант.
Потом появились и другие мероприятия, мы стали чаще выходить на улицы. Например, три года проводили антимилитаристский фестиваль в Финляндии — с друзьями из разных стран. В течение двух лет я участвовала в организации экологических и феминистских выставок, а также антимилитаристских фестивалей.
Вспоминая всё, я даже одной пятой этого не могу представить в современном уличном пространстве. Настолько всё стало нельзя и опасно.
В последние годы я всё больше занимаюсь феминистским искусством. Например, в 2019-м мы выпустили две [детские] книжки феминистских сказок.
— Почему вы вообще занялись активизмом? С чего всё началось?
— Я рано начала читать, года в четыре. Всё было как-то очень важно, мне нравилось открывать новые вещи. Помню, что у меня всегда была недетская литература: например, в десять лет читала Достоевского.
Мне очень повезло со школой в Кемерово. Я попала к замечательному преподавателю сибирско-московской теоретической филологической школы Сергею Петровичу Лавлинскому. Мы проходили анализ художественного текста как ученые — думаю, всё пошло оттуда. Мы учились быть взрослыми и ответственными — и к нам относились так же.
Наверное, в такой ситуации активизм неизбежен, просто у всех он выражается в разных формах. Ведь когда ты начинаешь думать о проблемах, очень сложно оставаться только в академической среде и делать вид, что тебя нет в остальных сферах жизни.
После того, как я познакомилась с миром мигранток и беженок, было сложно преподавать русский язык только людям с хорошими доходами. Тем, которые делают это не из-за недостатка, а от избытка. Мне такой подход очень нравится, но когда в жизни нет места, где ты можешь делиться своим избытком, — появляется ощущение дисбаланса.
Я пыталась усидеть на нескольких стульях [академической работы и активизма], но не вышло… Или вышло. В целом, считаю, что всё хорошо получалось.
— Активизм когда-либо влиял на вашу бытовую жизнь?— До последних лет удавалось маневрировать. Но, например, в 2020-м было «увольнение», когда работодатели не захотели держать у себя активистку.
В первый день после карантина меня задержали на улице и осудили [оштрафовали] за уличные перформансы [акцию «Вульва-балет»]. После этого Красный Крест сказал, что меня не знает, а если бы знал — не хотел бы знать. Это было смешно и грустно, но в Красный Крест я так и не вернулась (Апахончич работала в организации по гражданско-правовому договору, в мае 2020-го его срок истек, его не продлили — прим. «Бумаги»).
Тем же летом мой сын ездил в автозаке. Он с папой выходил из дома, и их вдвоем отвезли в отдел полиции (по документам, причиной задержания стал пикет 31 мая — прим. «Бумаги»). Я быстро забрала оттуда ребенка, но, мягко скажем, огорчилась.
— Думаю, важно проговорить: вам за перформансы когда-либо предлагали деньги, какую-либо поддержку и так далее?
— У меня были художественные проекты в рамках международных фестивалей. Суть такая: ты выставляешь свою работу (например, фотографию) и тебе платят гонорар. У меня такое было, плюс оплачивали билеты: например, на фестивалях в Финляндии (один из них, как писал Минюст, стал причиной включения меня в реестр СМИ-«иностранных агентов») выставлялись мои фотографии против эксплуатации женщин в проституции «Отдых для мужчин». Мне тогда заплатили что-то вроде 500 евро — и еще что-то было, я уже и не упомню.
О включении в реестр СМИ-«иностранных агентов»
— Как вы узнали, что вас включили в реестр?
— Это было 28 декабря [2020 года]. Я проводила урок русского языка, была ужасно уставшая: незадолго до этого мы с детьми переболели коронавирусом, потеряли обоняние и сидели на карантине. Вечером мне все друзья-журналисты стали дружно писать, не я ли это на сайте Минюста. Конечно, это была я.
— Что вы почувствовали?
— Сначала я не вполне понимала, что это значит. Очень расстроилась: думала, кошмар, больше так жить не смогу. А опосля узнала, что за многочисленные нарушения может грозить уголовное преследование. И расстроилась еще больше.
Потом немножко отдохнула, познакомилась с другими «иностранными агентами» из разных городов. Мы [по требованию Минюста для прохождения аудита] основали с ними ООО «Как бы инагент». Я подумала: о, какие веселые и бодрые ребята. И мне стало получше.
А 31 января ко мне пришли с обыском. Семь часов обыскивали, всё изымали, изматывали детей. И опять стало грустнее. Так сказать, настроение испортили.
— Когда этот законопроект только обсуждался, вы подозревали, что подобное развитие ситуации возможно?
— Ты всегда слышишь об этой «иностранно-агентной деятельности» краем уха. Конечно, я не думала, что меня это коснется. Было очень странно оказаться в первой пятерке, потому что все-таки — при всех своих достижениях — я совсем не чувствую себя невероятно опасным человеком.
Думаю, это была акция устрашения. Показать людям из смежных сфер, не претендующим на место в политике, но занимающимся активизмом, что надо быть осторожнее. Ведь даже учительницу русского языка могут назвать «иностранным агентом».
— Думаете, все эти пять человек — случайная выборка?
— На мой взгляд, история такая: они хотели выбрать не пятерку звезд, не Любовь Соболь и других популярных людей. Они выбрали нас, чтобы показать: неважно, насколько ты популярен, ты тоже можешь оказаться в списке.
Думаю, эти ребята работают по принципу «минимум усилий, максимум эффекта». Берешь пять человек, делаешь одну публикацию на сайте Минюста — и все в ужасе: тысячи журналистов пишут, миллион постов и перепостов. Мы теперь сотни отчетов в Минюст строчим, нам угрожают тысячные штрафы. И получается, государство делает минимальную работу для такого эффекта. Прекрасно ведь, правильно?
— Вам объяснили, что стало причиной включения вас в этот реестр?
— Да. На последнем суде мне предоставили [зачитали] список «грехов»: там несколько позиций по поводу финансов и несколько — по поводу того, что они считают «политической деятельностью». Формальные причины, касающиеся финансирования, такие:
- Зарплата из Красного Креста, который, как написали в документе, «связан с Женевским Красным Крестом»; и это несмотря на то, что по факту моя зарплата была из российского фонда президентских грантов.
- Зарплата от французского колледжа.
- Финансовая поддержка моего друга из-за рубежа (он просто прислал перевод).
- Гонорар от Финского музея политической фотографии (35 тысяч рублей).
- Гонорар от [французского] журнала Le Monde (20 тысяч рублей).
- Прочие переводы через PayPal.
Среди причин, связанных с «политической деятельностью», перечислили:
- Пост о согласованном митинге в поддержку фигурантов дела «Сети».
- Приглашение на мероприятие в поддержку Юлии Цветковой.
- Ведение страниц в соцсетях.
- Ведение коллективной страницы на ютьюбе «Феминистки поясняют».
Вся эта история про «иноагента» звучит так, будто я лоббирую или преследую какие-то иностранные интересы. Но ведь ничего этого нет. Меня это, конечно, поражает. Ну есть у меня иностранный платеж: но, может, мне подруга из Узбекистана перевела денег? Как это делает иноагентом? Агентом чего вообще? Ответов нет.
— Многие обсуждали, что это клеймо, как «враг народа» в СССР.
— Да, это нехорошо, конечно. Меня полицейские даже спрашивали: «Ну вот как вы стали иностранным агентом?» И я понимаю, что всё это время была для них не просто гражданкой, они шли конкретно к «врагу народа». Все их действия, отношение говорили об этом.
— Со стороны правоохранительных органов вы сталкивались с каким-то человеческим, понимающим отношением?
— Люди, которые к тебе приходят в семь утра болгаркой пилить дверь, не располагают к душевным беседам. Поэтому нет, не встречала. Думаю, что в органах проходит отбор — и если люди имеют человеческую составляющую, вряд ли они там останутся долго.
О жизни в статусе «иноагента»
— Какие теперь к вам требования как к «иноагенту»?
— На все материалы, которые публикую, я должна ставить упоминание из 24 слов о том, что я «иноагент». Плюс все СМИ, которые у меня берут интервью, должны в скобочках писать, что я «иностранный агент» или внесена в список «иноагентов» — точно так же, как с террористами или экстремистскими группами.
К тому же я должна четыре раза в год отправлять в Минюст отчет о своей деятельности. Например, там нужно указывать, откуда я беру деньги: от иностранных граждан или от россиян, — на что их трачу и чем занимаюсь.
— Вы уже писали один отчет?
— Первый отчет включал в себя четыре дня. Я там написала, что праздновала Новый год, выбирала подарки и вообще жила.
Второй отчет я заполняла пару дней. Было сложно, потому что я не следила, как именно тратила деньги, не смотрела, кто конкретно мне переводит. В этом отчете всё время надо писать, что я «иностранный агент», это очень неприятно.
— Насколько сложные требования предъявляют к вам?
— Тебе говорят: вот бумажка и ручка, напиши, какой ты шпион… Вот как это писать? Какой общественно-политической деятельностью я занимаюсь? Я с детьми гуляю, ем, сплю, даю уроки — что туда писать?
В плане финансов тоже ничего не понятно. После обыска у меня изъяли всю технику (мой и дочкин ноутбуки, телефоны, планшет сына и карты памяти), я сделала пост, что собираю деньги на новую, взамен изъятой. Мне кучу денег надонатили (больше 120 тысяч). Откуда я знаю, кто эти люди? Какой они национальности, какие у них паспорта? Не знаю, как чисто технически это всё отследить. Мы вместе поели, я на обед скинулась, но ты мне деньги не переводи, потому что у тебя паспорт украинский?
К нашему ООО уже подан первый иск. Думаю, всё будет непросто. Пока мой адвокат запросил доказательства того, что меня можно назвать СМИ, объяснения, откуда у Минюста сведения о моих доходах, и так далее. Главная позиция защиты в том, что я не журналистка, но пока еще по существу суд не начался.
— За переводы с иностранных счетов есть санкции?
— Когда ты становишься «иноагентом», за это санкций нет. Но санкции есть за недобросовестное предоставление отчетов — если пишешь что-то некорректно или отправляешь это с опозданием. Санкции есть за непостановку тега о том, что ты «иноагент».
В общем, чисто теоретически они могут сделать всё, что угодно, например, за посты в соцсетях, которые я делала до признания «иноагентом». Вообще, закон не имеет обратной силы, но преступление, совершаемое в интернете, считается длящимся. Так что теоретически мне нужно поставить на миллионы моих постов и комментариев упоминание о том, что я теперь «иноагент».
Как это всё работает на практике, не знаю — я только недавно «иноагент».
О планах и отъезде из Петербурга
— Как изменилась ваша жизнь за эти четыре месяца?
— Я познакомилась с большим количеством хороших людей, чему очень рада. Спасибо.
А в остальном — не очень приятно. Мне сложно писать в интернет. Сначала вообще чувствовала сопротивление: это же нужно каждый раз писать, что я агентка. Сейчас уже нормально, но с комментариями сложно.
В целом, обыск производит впечатления сильнее, чем эти онлайн-репрессии. Но посмотрим, еще не вечер.
— Мы созваниваемся по телефону, я слышу кваканье жаб. Где вы сейчас находитесь?
— Не могу говорить об этом. Могу лишь сказать, что мы на планете Земля.
— Вы опасаетесь за свое благополучие и жизнь?
— Да. Думаю, мне стоит опасаться за свое благополучие и благополучие своих детей.
— Вы никогда не думали о переезде?
— Ну, когда тебя объявляют «иностранным агентом», есть ощущение, что на что-то намекают. Скажу, что мы уехали из Петербурга и мы далеко. Пока поправляем здоровье.
Сначала я в отказ шла: мол, не хочу уезжать, они меня пытаются заткнуть. Но после обыска задумалась. Если есть возможность выбирать: сесть в тюрьму или долго путешествовать по странам, где ты не сядешь, лучше попутешествовать.
— Какое у вас сейчас эмоциональное состояние?
— Это очень сильно влияет и на меня, и на детей. Дети долго не могли спать [после обыска], пугались стука или звонка в дверь. Сейчас нам получше.
— Какие перспективы вы видите во всей этой ситуации? Что планируете делать дальше?
— Я благодарна своим защитникам, которые представляют мои интересы и помогают мне со всеми этими бумажками. Благодарна за помощь своим братьям и сестрам по несчастью. Сама бы я не справилась.
Мы будем обжаловать [включение в реестр], будем добиваться отмены этого статуса, потому что он неадекватен, опасен и противоречит всему: и здравому смыслу, и закону. Но, честно, нет у меня ощущения, что будет замечательная перспектива.
Даже если завтра они это отменят, то что? Кто мне вернет время, нервы, потраченные на отчеты часы? Да даже [съемную] квартиру, которую я потеряла из-за обыска, — ее хозяин очень грубо выставил нас, сказав, что я преступница, залог не вернул.
Пока я вижу, как эта динамика только усиливается. Мы все читали книги о лагерях, о тюрьмах. Все знаем, что такое выученная беспомощность. И понимаем, что это всё многолетним образом отработанная машина насилия: психологического, физического и всякого разного.
Самое главное — это непредсказуемость насилия. Так оно действует намного сильнее. Когда тебе с ничего устраивают показательную порку, это выбивает почву из-под ног. Заставляет сомневаться, бояться. Это такой способ переломить энергию.
Наше государство не умеет разговаривать, договариваться, дружить. Ему нужно сделать всё возможное, чтобы мы тоже были дезориентированы.
Ранее Минюст включил «Медузу» в реестр СМИ — иностранных агентов. После этого издание запустило донаты. Пожертвуйте любую сумму, чтобы спасти одно из лучших русскоязычных медиа.
«Бумага» рассказывала, что НКО-иноагентам запретят лекции, а для выступления в вузе нужен будет «стаж 2 года». Эти и другие правила просветительской деятельности сейчас проходят общественное обсуждение.