Жизнь налаживалась: заработали шесть заводов и фабрик
«В просторное помещение швейного цеха фабрики им. Сталина вошла начальник вечерней смены Зоя Ивановна Зыченкова. Машины гудели, как обычно, но ее лицо выражало радость.
Товарищи, — сказала она, — только что по радио передано постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) о проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары.
По всему цеху пронеслась буря долго не смолкающих оваций. Да здравствует товарищ Сталин! — крикнул кто-то среди работниц. Слова потонули в новом взрыве аплодисментов...» Это из «Брянского рабочего» за 16 декабря 1947 года.
Отмена карточек. Вторая Великая Победа. Во-первых, как писали газеты, над военной инфляцией. Во-вторых, над фальшивыми деньгами, произведенными оккупантами.
В-третьих, над «спекулятивным элементом, запрятавшим в кубышки сбережения, накопленные с помощью повышения цен в 10 — 15 раз выше довоенных».
Начался переход к открытой торговле по единым государственным ценам. Десять старых рублей меняли на один новый. Лишний нуль был уничтожен.
Коммерческие цены ОТМЕНИЛИ решением Совета Министров и ЦК ВКП(б), так же, как и карточки. Хлеб, муку, макароны и пиво стали продавать по цене на 10-12 процентов ниже старой, пайковой.
Ткань, обувь и одежда стали стоить в 3,5 раза дешевле, чем на рынке, но «несколько выше, чем ранее, по карточке». Правительство обещало: «Это будет последняя жертва!»
Жизнь налаживалась. Заработали шесть заводов и фабрик союзного подчинения и 20 — областного. Бежицкий паровозостроительный завод начал выпуск первых мощных магистральных локомотивов.
В число победителей всесоюзного соревнования вошла Брянская ГРЭС, в Дубровской сельхозартели пустили первую в области колхозную гидроэлектростанцию. Открылись 265 магазинов и ларьков.
Восстановили 5 скверов, сад и стадион. Отремонтировали железнодорожные узлы. Открыли автобусное движение в Брянске, Бежице, Клинцах и Севске. Заработал ресторан «Десна».
Народ выполз из землянок в собственные и государственные дома и общежития. Завел свиней да коровок.На работу уже требовались не только трактористы, долбежники и торфмейстеры, но и, например, химики-бактериологи.
А трактористам, лесорубам и грузчикам при устройстве на работу обещали кроме теплой одежды и обуви еще и «усиленное трехразовое питание, общежитие, промтовары».КРИМИНАЛЬНОЕ ЧТИВООдин из убийц директора рынка на станции Брянск-I, проломивший ему голову кирпичом с целью ограбления, получил шесть лет тюрьмы. Тот же срок достался гр-ну Бегельцову, укравшему у гр-ки Шнапс шапку.
Зато бандита, зверски убившего женщину и ее восьмилетнюю дочь, приговорили к расстрелу. Наказали карачевского спекулянта: «Шесть лет заключения с поражением в избирательных правах на пять лет и конфискация имущества».
Наглядные пособия по зоологии и ботанике, направленные роно в школы Жирятинского района, перехватили на базе председатель райпотребсоюза, сельский завмаг и руководство Жирятинского лесхоза.
Райпотребсоюз оклеил зайцами, волками и медведями коммерческую столовую, завмаг — свою квартиру, а лесхоз украсил картинками контору и квартиру своего начальника. Наказали разгромным фельетоном в «Брянском рабочем».КУЛЬТПРОБЕГДраматический театр еще разрушен, зато краеведческий музей восстановили. Новозыбковский передвижной театр ставит пьесу Арбузова «Встреча с юностью», которую катает по колхозам и совхозам во время уборочной.
Кинотеатр «Октябрь» крутит «Александра Невского», «Сильву», «Сына полка», французскую «Битву на рельсах». Не всегда доволен фильмами обозреватель «Брянского рабочего» А. Волков: «Неудачен финал фильма.
Мы видим только скорбный путь Марии к эшафоту, тогда как в действительности она, уже стоя на эшафоте, с петлей на шее, воскликнула: „Да здравствует Советская Литва! Да здравствует тов. Сталин!“ Этого момента в фильме нет...»
Первая послевоенная выставка брянских художников кроме похвал вызвала в прессе и нарекания: недостаточно остро отобразили художники картины разрушений, нанесенных фашистскими изуверами, восстановление народного хозяйства области, мало портретов стахановцев.
А все потому, что в области нет единого художественного руководства...* * *Корчился в агонии, катясь к кризису, подорванный войной капиталистический мир. Там были рост цен, произвол властей, забастовочное движение и наступление реакции. Ведь у них не было гениального вождя народов.
И не было такого завода, как БПЗ (нынешний БМЗ), где 36 кружков рабочих после работы изучали биографию тов. Сталина.И видел советский человек, как его самоотверженный героический труд приносил ощутимые плоды.
Шофер тов. Егорченков выполнил задание на 177 процентов и заработал 3648 рублей. Два грузчика перевыполнили месячное задание в два раза и получили свыше 1200 рублей на каждого.
Клетнянской скотнице начислили 120 литров молока за то, что сохранила весь приплод фермы... В 1947-м было все. Самоотверженный героический труд. Пятилетка в четыре года.
Радостное ликование. Волнующие речи. Теперь они превратились в волнующие воспоминания.ПОСЛЕВОЕННАЯ БЕЖИЦА ГЛАЗАМИ ПРОФЕССОРАЕвгений Николаевич Никольский — доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники РСФСР. На фронте командовал артиллерийским взводом, после войны преподавал, заведовал кафедрой «Вагоностроение» в Бежицком машиностроительном институте (ныне БГТУ).
Участвовал (еще до войны) в разработке цельнометаллических вагонов, которые (с небольшими изменениями) используются до сих пор. Уютная профессорская комната в доме довоенной постройки, крепкий чай, старые фотокарточки, неторопливая беседа.
Евгений Николаевич и его жена Лариса Сергеевна вспоминают первые послевоенные годы... Е.Н.: 1947 год нам запомнился тем, что мы тогда стали жить отдельно от родителей.
Когда мы приехали в Бежицу после эвакуации, целыми оставались только институт, два дома на Воронежской (теперь этой улицы нет, застроена домами) да общежитие.
Был приказ сжечь институт, но человек, которому приказ отправили, уже уехал из города. Общежитие вы видели — это то самое по Брянской Пролетарской, сейчас там гуляет ветер и все окна выбиты.
В войну в нем располагался госпиталь, а на первом этаже были конюшни — все стены аудиторий были обглоданы лошадьми...Двери в общежитии были сняты — не было отопления, обогревались печками.
Столовая еще не была восстановлена. Пищу студенты и преподаватели готовили во дворе на кострах. Было мало банок, кастрюль. Часть преподавателей жили в этом общежитии.
Мы жили на четвертом этаже. Удобств не было. Построили внутри печь, вывели трубу в окно. Воду носили с улицы, через разбитую 10-ю школу, помои выливали вниз из окна.
В городе люди жили в землянках, хотя села это касалось больше. Но они быстро исчезли. Л.C.: — Диссертацию Евгений Николаевич писал при коптилке с двумя фитилями, сделанной из банки из-под американской колбасы.
Электричество появилось где-то после 47-го. Его очень экономили, только для освещения. Помню, дочь в 47-м родилась, и пеленки я сушила на самодельной печи. Многие разводили животных, чаще кур.
Даже высшее начальство их держало. А у ректора была корова. Она жила в сарае, и не помню, чтобы ее когда-либо пасли. Кормили сеном. У многих были огороды, даже в центре города. Мясо было дешевым.
Я как-то отдала окорок закоптить. Он обошелся мне по 13 рублей за килограмм. Телятина стоила 6-7 рублей. Е.Н.: — В аудиториях было холодно, и мы ставили железные бочки вместо печей.
Сидеть было не на чем. Писали на подоконниках, стоя. Когда замерзали чернила, клали кирпич на печку, потом ставили его на подоконник, на него — баночку с чернилами, чтобы оттаивали.
В Брянске (если считать вместе с Бежицей) тогда было два института: БМИ и лесотехнический. Сколько человек набирать на факультет — зависело от партийных органов. От них тогда все зависело.
Давали разверстку — куда, кого, сколько набрать людей. После войны народу поступало мало — по одной группе в 25 человек на факультет. У института не было возможности, да и народ не шел.
Ведь был большой разрыв в возрасте из-за оккупации. Молодые взрослели и предпочитали работать. Особого конкурса не было. Топить было нечем, дров было мало.
Около общежития стояли деревянные скамейки с витым чугунным каркасом. Студенты постепенно отрывали брусья, сначала сверху, потом все ниже, пока от лавок не оставался один скелет.
Вскоре заработала промышленность, поставили новые скамейки. Начали восстанавливать отопление. Л.С.: — Идем как-то мимо разрушенной 11-й школы. Смотрим, в окне человек болтается!
Оказывается, так студенты добывали дрова: таскали из развалин уцелевшие доски. Е.Н.: — С дисциплиной тогда было строго — если человек опаздывал на несколько минут на работу, мог попасть даже в лагеря.
Строго было и со свободой слова — не дай бог не так отозваться о Сталине, нельзя было критиковать начальство. Характерный случай того времени (хоть и довоенный), который врезался мне в память: у нас идет занятие, в аудиторию заходят неизвестные, преподаватель молча уходит с ними и больше никогда к нам не возвращается...
Детей тогда крестили тайно. Мою дочку мать жены крестила, мне только потом сказали. Кроме нас, об этом никто не знал. За это человека могли исключить из партии.
Жили мы тогда дружно. Всем двором праздновали дни рождения. В театр ходили очень часто. Тогда брянский театр ездил на гастроли в Бежицу. А сами мы в Брянск ездили редко. Транспорта еще практически не было, ходили пешком.
Или поездом. Но когда был разлив, пути затапливало, и поезд переставал ходить. Гулять ходили в парк (после войны его огородили), где были теннисные корты, планетарий, оркестр играл джаз.
На природу — за Власову Будку, на Донный Бор. Пляж на Десне был не такой, как сейчас, — весь заросший деревьями, после войны там было голое место, все выели козы. Иногда там мы видели косуль.
Л.С.: — Свидания назначали в парке. Очень была развита самодеятельность. Смотрели трофейные фильмы — «Тарзан», «Мост Ватерлоо».
Моды тогда особой не было. Это до войны молодые люди любили одеваться полностью во все белое, загрязнившиеся туфли мелом подкрашивали. После войны одевались во что придется, в основном в — темные цвета.
Зимой начальство любило ходить в бурках, а женщины — в белых валенках с каблучком. Тогда же начали появляться первые стиляги. Узкие брюки, короткие юбки. За это прогоняли с экзаменов. Большинство одевалось просто.
Шили сами. Ателье уже открывались, но были очень дороги. На вечеринках блюда сопровождались карточками с забавными надписями: «Курице было приятно, что в магазине ее продали за цыпленка», «Гусь утверждал, что пером его прадеда писал Пушкин».
Или показывали картинки, и по ним нужно было угадать, для кого они сделаны. Для Евгения Николаевича, например, была картинка с человеком, толкающим вагон.
А еще на 8 Марта хор жен исполнял песню «Слава мужьям»: «Слава мужьям на фронтах еды, тем, кто устроил нам праздник весны...»***
Клавдия Валентиновна Скрипина, учительница:— В школах родители сколачивали скамьи, столы, дети сидели в одежде. В классе топили печку, дым шел прямо в класс, и все равно было холодно. Но дети приносили только пятерки, много было медалистов.
Школа № 2, где я работала, была наполовину женская, наполовину мужская. Почему такое разделение? Так хотел Сталин. Так он решил. Он уже начал готовиться к новой войне — уже вроде бы ядерная бомба намечалась.
Сталин ставил эту цель, и все было ей подчинено. Но это, наверно, не для твоей записки... Программа для ребят и девчат должна была отличаться по физкультуре, по труду.
Форма — серая суконная гимнастерка, брюки и фуражка для мальчиков, а девочки уже тогда ходили в коричневом платье и черном фартуке. Издержки этого раздельного обучения были очевидны.
Мальчики были грубые, а девочки болтливые. Помню переростка Образцова. Когда ученики вышли из класса на перемену, он взял тряпку с доски и двум оставшимся в кабинете девочкам дал этой мокрой меловой тряпкой по губам.
Они — пулей в коридор. А он кричит хулигански вслед: «Девки!» Я стояла в коридоре возле окна и увидела это. Завела его в класс, дала по одной щеке, по второй. Он тоже пулей из класса, из школы, заскочил в какой-то подъезд.
А я от потрясения тоже портфель под мышку — и домой. Думаю, если нажалуется директору, я объясню, что такое оскорбление нельзя оставлять безнаказанным. А ведь за это и уволить могли.
Тогда не смей даже сказать на ученика: «Дурак! Ничего не понимаешь!». Но Образцов — молчок. Потом его на 15 лет посадили: в парке кого-то подрезал.
В 1954 году школы стали снова объединять, и надо было видеть, как девочки и мальчики смотрели друг на друга. Как наша Жуля на вашего кота. А потом мальчики важно расхаживали по коридору, а девочки жались к стенкам.
Дух школы в первые послевоенные годы — это стремление наверстать упущенное, энтузиазм. Было много переростков, и детям не надо было объяснять, что надо учиться.
С дисциплиной не было проблем. Если никто не вымыл класс, я решительно беру тряпку, начинаю сама, и тут детишки наперебой подбегают: «Давайте я, давайте я!».
Учителям тогда было тяжело. Но зарплату давали строго 1-го и 16-го — приказ Сталина. Если кто не выполнил этот приказ, тому будет еще один приказ.
И на 65 послереформенных рублей, что я получала, можно было неплохо кормиться. Мясо стоило 1,14 — 1,25 рубля (после реформы), молоко — 25 копеек.
А вот хорошо одеваться могли только те, у кого мужья прилично зарабатывали. Мой муж сильно болел, было двое маленьких детей, и четыре года я не вылезала из единственного платья.
Как-то ученик один пришел в школу рано, сидит с уборщицами и рассуждает:— О! Вот Ирина Григорьевна Голубева хорошо одевается. Она каждый день меняет платья. А наша учительница все время ходит в одном. Когда она его стирает?
Вот это его больше всего интересовало. Но дети разные были. Вот я приду в класс не в настроении, а тут бежит ко мне мальчонка: «Клавдия Валентиновна, вы хорошая!». Я смотрю на него — и мне хорошо...* * *
Евдокия Михайловна Минакова, бывший секретарь председателя райисполкома:— Не знаю, чего ругаете коммунистов? Равенство было. В приемной народа мало было, только по исключительным причинам. А исключительные причины не часто бывали — все примерно в одинаковом положении.
Личной машины не было даже у председателя облисполкома. И отдыхать он ездил не на Канары, а в Белые Берега, в санаторий. А у меня зарплата мизерная была, правда, вовремя, спасибо Сталину.
Забота была о народе. Вот, например, тогда начали привозить помощь из Америки в райсобесы, в облсобес. Честно распределяли между самыми неимущими. Бесплатно совершенно.
Мне тогда туфли черные замшевые достались, черное платье с бисерным поясом. Шикарно. Мне ведь надо было прилично выглядеть на такой работе. Многие получили по 3-4 вещи.
Но в следующий привоз уже не брали — совесть есть же. Ясное дело, что неимущие после таких подарков выглядели лучше, чем имущие. Комсомольские собрания проходили весело.
Да живые люди мы были: пока начнется — анекдоты потравим, насмеемся, напляшемся. Шумно, радостно — прямо прелесть! Выходных, правда, не было. Мы шутили: вместо воскресенья — воскресник.
Но успевали и дружить, и влюбляться. Ухаживали как? Ох, смех! Идешь с работы, а он ждет. Подойдет бочком так, бочком, шепнет, в каком месте, в какой час, — и наутек.
После свидания проводит до калитки и стоит. Обнять хочется, поцеловать уже приноровится, а у соседа калитка возьми и скрипни! Он и отдернется. Стыдно. Цветы редко дарили, зато не курили при девушке.* * *
Клавдия Поликарпова Лишина, бывший работник банка:Некоторые жили лучше других. Ну, вот я, работая заместителем управляющего коммунальным банком, получала тысячу триста рублей. Я часто в свой адрес слышала: «Ну-у! Вы же богачка!».
Некоторые военные в отставке, старшие офицерские чины, получали военную пенсию 2,5 — 3 тысячи руб¬лей. Но таких было немного, и потом это были такие люди: 17 Героев Советского Союза, высшие офицерские чины.
Тогдашний председатель облисполкома Староторжский жил в двухэтажном особняке на Фокина. Но ведь все тогда было по заслугам, по работе. Мы, по крайней мере, это так воспринимали.
Я, «богатая», уходила с работы в 10 вечера, Староторжский — в полночь. А то и за полночь сидел, после дневной беготни разбирал наши «полотнища» о материальном положении тех, кому мы рекомендуем списать кредиты.
Требовательный был мужчина, о-о! Железный. На заседания облисполкома созывал всех чиновников. И нас, работников банка. Ой, как он пробирал! Вот показательный пример, как он выбивал деньги.
Тогда наш банк финансировал восстановление драмтеатра. Вдруг кончилась сметная сумма, утвержденная Советом Министров. А театр не завершен! Мы, естественно, прекратили перечисление денег. Тут вызывает меня Староторжский:— Почему отказываете в финансировании, заваливаете дело?!
Я объясняю, что деньги кончились, что Совет Министров... Он срывает с рычага трубку, связывается с Совмином, подключает меня, чтоб я слышала разговор. Решение из трубки донеслось положительное.
Но я говорю: — Телефонный разговор к делу не подошьешь! Он звонит опять, наутро в банк приносят правительственную телеграмму с приказом продолжать финансирование. Так театр и восстановили.
И эта дисциплина воспитывалась с малых лет. Просто время было такое, что иначе нельзя. Однажды сын-второклассник, придя из школы, долго жался у двери, а потом я выяснила, что за этой дверью он спрятал от наших родительских глаз тетрадь.
Я думала, двойка, а оказалось, «грязь» в тетради. Сын оправдывался: «Это, мама, меня толкнули, вышло нечаянно!» Такое было прилежание.
А младший вставал в пять-шесть утра, собирал холщовую свою сумку, совал ножки в огромные сапоги и ходил так вокруг стола, бормоча сурово: «Ну вот, все спят, а я уже в школу опаздываю!».
Может быть, от этого воспитания мы и восстановили страну за два с половиной года. Может, поэтому на следующий же день после отмены карточек все сразу же появилось в магазинах: колбаса, масло, конфеты.
Это был для нас такой символ, что жизнь становится лучше, что мы преодолели не только войну, но и разруху! Много было этих символов. Уезжали пленные немцы.
Люди вылезали из землянок и начинали обзаводиться личным хозяйством — по Покровской горе бродили целые стада коров...
Подготовили Эрик ЗЯТЕВЕлена ТАРАНЧЕНКО// Брянское время. — 1999. — 20-26 января. — С. 22-23.
Источник (http://biblus.livejournal.com/59177.html)