Счастье строителей нового мира
Продолжаем разговор о советских людях и нынешнем времени
Выдающийся писатель-гуманист Антуан де Сент-Экзюпери считал: «Быть человеком — это значит чувствовать, что ты за всё в ответе. Сгорать от стыда за нищету, хотя она как будто существует и не по твоей вине. Гордиться победой, которую одержали твои товарищи. И знать, что, укладывая камень, помогаешь строить мир». Именно на формирование такого человека в годы реализации Сталинского проекта строительства социализма было нацелено не только воспитание в учебных заведениях, но и вся идеологическая работа. И результаты её впечатляют, о чём особо стоит поразмыслить, продолжая начатый «Правдой» разговор о советских людях и нынешнем времени.
Нравственным идеалом для миллионов советских людей стали служение стране и народу, участие в строительстве нового общества. Знаменитый лётчик Михаил Громов говорил о своих коллегах: «Престиж Родины, её честь — вот что было главным для нас. Но мы вовсе не были каким-то исключением в этом порыве. Каждый на своём посту стремился доблестным трудом возвеличить славу Отчизны».
Это стремление способствовало тому, что наиболее трудные задания сделались престижными: участвовать в их осуществлении люди считали делом чести. Например, многие тысячи комсомольцев добровольцами ехали на Дальний Восток строить в чрезвычайно тяжёлых условиях Комсомольск-на-Амуре. В их числе был и Алексей Маресьев, ставший потом лётчиком-истребителем, легендарным Героем Великой Отечественной войны, который послужил прототипом главного персонажа «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого. Много позже он вспоминал о времени стройки: «Думал ли кто-нибудь из моих товарищей, что он совершает геройство? Мы знали, что на месте дремучей тайги должен быть построен город, и мы его строили».
То, что нравственным идеалом советского человека стало служение обществу, в немалой степени способствовало успеху воспитания в людях весьма сдержанного отношения к деньгам и вообще материальным благам. То, о чём многие века мечтали мыслители-гуманисты — освободить человеческую душу от алчности, стало реальностью в ходе строительства социализма.
Такую жизненную позицию один из конструкторов «катюш» И. Гвай выразил стихами в альбоме своей дочери:
Понимаешь, отец не имеет
в излишке
Ни добра в сундуке,
ни рублей на сберкнижке.
Но державу на тысячи
вёрст протяженьем
Он считает своим
основным сбереженьем.
Да и не стремились такие люди к тому, чтобы собрать какие-то излишки. Академик А.Н. Несмеянов в начале 1950-х годов обратился к руководству партии с письмом, в котором говорил, что с его зарплатой сложилась ненормальная ситуация: занимая несколько должностей, он на каждой получает зарплату, и суммарный доход намного превышает потребности. Учёный просил оставить ему зарплату только по основной работе, а остальные деньги направлять на счёт детского дома.
Философ Александр Зиновьев в 1990-е годы рассказывал, что он считал абсолютно естественным способ существования, который В.В. Маяковский охарактеризовал так: «И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо». Такой жизненной позиции придерживались многие. Когда учёный-географ Н.Н. Баранский, доктор наук, профессор, лауреат, переезжал на новую квартиру, машине, которую выделил ему МГУ, хватило одного рейса: кроме книг и минимума мебели, у него практически ничего не было. Подобных примеров можно привести немало. Есть среди них и такой. Журналистка Елена Микулина вспоминала, что в Люберцах рабочие завода сельскохозяйственного машиностроения, посчитав завышенными расценки, установленные за их труд, и, считая, что это идёт во вред государству, сами предложили их снизить.
В 30—60-е годы ХХ века определяющим стимулом для многих миллионов советских людей было немыслимое в капиталистических странах стремление раскрыть свой творческий потенциал в труде на благо общества.
Бывший начальник электротехнической лаборатории Братской ГЭС Е.Н. Устюжанинов рассказывал, что очень многие стремились попасть на эту электростанцию, в том числе и те, кто на прежнем месте работы получал больше. А трудиться здесь на первых порах приходилось в весьма напряжённом режиме. Что же влекло людей? «Мы чувствовали себя участниками преобразования Сибири. Мы отдавали этому все силы, всю энергию. Нам доверили самую мощную в мире в то время ГЭС, и это давало чувство гордости».
А.С. Заболотников, который был ведущим конструктором СКБ Сухого, вспоминал, что при работе над новой модификацией самолёта возникли серьёзные проблемы. Конструктором узла, вызвавшего трудности, назначили Жаворонкова. Но все понимали, что задача крайне сложная. И по собственной инициативе конструкторы образовали коллектив, который начал работать с Жаворонковым, хотя все и сами были очень загружены. Так работали пять месяцев: «И это безо всякого вознаграждения!». Подразумевается вознаграждение материальное. Потому что удовлетворение от успешного решения задачи и чувство выполненного долга для таких людей были немалым моральным вознаграждением.
Когда Чкалов и его товарищи совершили потрясший весь мир перелёт через Северный полюс в США, американские журналисты поинтересовались, богат ли он, Валерий Павлович. А он ответил: «Да, у меня 170 миллионов». — «Рублей?» — «Нет, людей. Они работают на меня, а я — на них».
В интервью уже постсоветского времени выдающаяся балерина Ольга Лепешинская вспоминала, что давать часть концертов безвозмездно мастера искусств считали делом чести. Это не был «благотворительный» жест для повышения своей репутации, это было стремление способствовать социалистическому строительству, одним из важнейших направлений было духовное развитие народа. Мой отец, который работал в начале 1950-х годов в Харьковском горкоме комсомола, рассказывал, что знаменитый певец Максим Михайлов, приехав на гастроли в Харьков, потребовал, именно потребовал, чтобы в его программу были включены бесплатные выступления, и не вообще, а перед рабочими предприятий города: «Иначе какой же я народный артист».
Впрочем, не стоит всё замыкать на отношении к деньгам. Люди готовы были ради общественных интересов и на куда более серьёзные жертвы. Сколько было случаев, когда люди не героических, а обычных профессий, спасая народное достояние, шли на смертельный риск, а порой и жертвовали жизнью, как, например, тракторист Анатолий Мерзлов, который погиб, спасая от пожара хлебное поле.
Конечно, таких высоких установок придерживались ещё не все, далеко не все. Но этих людей было достаточно много, они тогда составляли наиболее активную часть населения, и именно их взгляды определяли в тот период общественное сознание. Даже для тех, кто не исповедовал коммунистическую идеологию, её носители зачастую олицетворяли идеал. В романе Э.Г. Казакевича «Дом на площади» есть показательный момент (напомню, что речь идёт о советских офицерах в Германии сразу после войны): «Четвериков, погрузивши свои три чемодана, посмотрел на чемоданчик Чохова с тем уважением, какое вызывает даже у корыстных людей бескорыстие и равнодушие к собственности». Подчеркну, что такое мировоззрение характерно именно для советского общественного сознания 30—60-х годов прошлого века. В постсоциалистической России бескорыстные люди вызывают у корыстолюбцев лишь глумление.
Одухотворённое отношение к труду делало и физический труд сферой раскрытия творческого потенциала человека. Писатель Илья Эренбург обращался к рабочим-новаторам: «Вы узнали самую большую человеческую радость — открытие!.. Люди почему-то думали, что есть труд высокий и труд низкий. Они думали, что вдохновение способно водить кистью, но не киркой. Пала глухая стена между художником и ткачихой, и в духоте шахт люди добывают не только тонны угля, но и высочайшее вдохновение мастера… У нас с вами одни муки, одни радости. Назовём их прямо: это муки и радости творчества».
Быть может, это коммунистическая пропаганда? Но и французский писатель Ромен Роллан, который подчёркивал, что «никогда не разделял идей русского большевизма», побывав в СССР в середине 1930-х годов, увидел, в сущности, то же самое: «Это, очевидно, колоссальное пробуждение человеческого сознания в области труда. Оно возможно только в настоящем социалистическом обществе, где рабочий чувствует себя хозяином, а не эксплуатируемым, где он работает не для обогащения чуждого ему класса, а для всего общества».
В «перестроечные» и дальнейшие годы демпропаганда вылила на стахановцев немало грязи. Расхожим стало утверждение, будто рекорд Стаханова в Донбассе (почти 15 норм за смену) был «липой», организованной и вознесённой для прославления социализма. Но ведь со Стахановым сразу разгорелось соревнование. Василий Поздняков тут же лишь немного не дотянул до достижения Стаханова; всего через четыре дня Мирон Дюканов превзошёл его; на следующий после этого день Дмитрий Концевалов превысил и этот результат, но и его рекорд продержался всего сутки. Затем Стаханов вернул рекорд, потом Никита Изотов вышел вперёд… В таком соревновании говорить о «липе» просто абсурдно — за работой рекордсменов внимательно следили. И, главное, когда метод новаторов освоили и другие, то на уровень недавно ещё рекордной выработки вышли сотни шахтёров. К примеру, в уральском Копейске к ноябрю 1935 года (то есть через два месяца после первого рекорда Стаханова) было уже около 700 стахановцев. А позже вчерашние рекордные показатели сделались рядовой выработкой.
Стахановское движение быстро приобрело очень широкий размах, и оно увлекло не только шахтёров. Не меньшую известность, чем Стаханов, приобрели ткачихи Евдокия и Мария Виноградовы, кузнец Александр Бусыгин, железнодорожник Пётр Кривонос, трактористка Паша Ангелина, рабочий лесопильного завода Василий Мусинский и немало других новаторов в самых разных профессиях.
Подчеркну: рекордные трудовые достижения были результатом не просто высокого напряжения в работе, но именно творческого к ней отношения — поиска принципиально новых методов труда и способов его организации. Убедительным признанием советских новаций стало то, что эти методы стремились перенять авторитетные руководители капиталистического производства. Елена Микулина, занимавшаяся Стахановским движением с самого его зарождения, в 1990-е годы вспоминала, что на Горьковский завод к Бусыгину перенимать его опыт посылал своего представителя Форд, что метод самоконтроля на конвейере (каждая следующая работница контролирует качество операции предыдущей), внедрённый в 1940-е годы Клавдией Зеновой, потом с успехом был применён в цехах крупной американской фирмы «Зайтек». Направленный правительством Ф.Д. Рузвельта в СССР для изучения советского опыта профессор Р. Тагвелл, резюмировал свои наблюдения так: «В России мы уже видим будущее».
О сталинском периоде, особенно о 30-х годах, сейчас нередко пишут, что страна жила в режиме «осаждённой крепости», что экономическое развитие имело мобилизационный характер и т.п. Это в определённом смысле верно. Действительно, людям приходилось очень напряжённо работать, и плоды их труда шли главным образом на укрепление мощи государства, а народ жил в материальном отношении весьма небогато.
Однако некоторые современные исследователи делают отсюда вывод, что если советские люди много работали и не имели изобилия материальных благ, то их жизнь была серой, выматывающей и безрадостной. А вот это утверждение полностью ошибочно!
Его опровергает, к примеру, маршал Г.К. Жуков. В его памяти «время предвоенное» сохранилось совсем иным: «Оно отличалось неповторимым, своеобразным подъёмом настроения, оптимизмом, какой-то одухотворённостью». Французский писатель Андре Жид побывал в СССР в середине 30-х годов. Он не принял советской действительности. Но при этом даже он засвидетельствовал: «Налицо факт, русский народ кажется счастливым».
Подобные исследователи упускают из виду главное. Для значительной части советских людей того времени труд — действительно очень напряжённый — был освящён высокой целью и полон смысла, он стал сферой раскрытия их духовных сил, давал человеку ощущение общественного смысла своей деятельности. И такой труд сам по себе приносил моральное удовлетворение, становился источником счастья. Маяковский точно выразил это чувство: «Радуюсь я — это мой труд вливается в труд моей республики».
Знатная ткачиха Валентина Плетнёва в интервью 1998 года утверждала: «Была радость труда, измеряемая не длинным рублём, не почестями, а совсем другим, многим сейчас непонятным счастьем — вдохновением, желанием принести стране как можно больше пользы». Примерно в то же время писатель Лазарь Карелин, немалую часть юности проведший в ссылке с отцом, так передал ощущение советского общества тех лет: «Мы были народом замечательного умения… жить бедно, но пребывать в богатстве. На всех было это богатство поделено, на всех. Сознание того, что ты живёшь в громадной стране и она вся твоя: везде ты у себя дома. Сознание того, что твоя страна сильна, всё сильнее становится… И главное — в самоощущении, что ты участник строительства нового мира».
Грандиозные свершения тех лет, участниками которых ощущали себя советские люди, воодушевляли, вдохновляли на ещё более напряжённый труд. Учёный и религиозный писатель Михаил Антонов в статье 1992 года говорил о том времени: «Русский человек с неизвестной ему прежде силой почувствовал, что ему всё по плечу на этом свете, для него нет непреодолимых преград».
Обратимся к примеру Николая Островского. Казалось бы, может ли испытывать счастье человек, прикованный неизлечимой болезнью к постели, тяжело страдающий физически? Но Николай Алексеевич говорил: «Посмотрите, как прекрасна жизнь, как обаятельна борьба за возрождение и расцвет страны, борьба за нового человека». Участие своим творчеством в этой борьбе приносило ему ощущение полноценности и даже радости бытия. Журналистка «Огонька» — органа, который никак не заподозришь в чрезмерных симпатиях к советскому прошлому, — М. Куликова, познакомившись с музеем-квартирой Николая Островского, открыла для себя: «Получается, что в этом помещении жил абсолютно жизнерадостный человек».
Но ощутить такое счастье дано лишь одухотворённым людям. На Московском международном кинофестивале 1989 года югославский режиссёр Жильник говорил о смысле параллели с романом Николая Островского, заложенной в названии его фильма «Так закалялась сталь»: «Герой Островского строил социализм, а Лео, мой герой, носит его на плечах и в желудке». По тону режиссёра и по тону фильма было ясно, что автор полагает: уровень материальной обеспеченности персонажа явно неудовлетворительный. Однако ведь Корчагин был обеспечен неизмеримо хуже персонажа фильма Жильника (у Лео свой отдельный дом, машина, его семья не испытывает каких-то проблем с питанием, он может позволить себе вечера проводить в барах) и тем не менее был бесконечно счастливее Лео. Дело в том, что для героя фильма, как и для режиссёра, значение имеют лишь материальные ценности и, соответственно, потребительские радости. А потому они, как и их российские единомышленники, не в состоянии понять счастье советских строителей социализма.
Ощущение причастности к общему делу позволяло советским людям испытывать то чувство, которое американский философ Эрих Фромм назвал «счастьем разделённой радости» и считал «самой глубокой формой человеческого счастья». Таких фактов в советской жизни было множество. Мне самому более всего запомнилось 12 апреля 1961 года. Сразу после сообщения о полёте Юрия Гагарина тысячи и тысячи людей вышли на улицы. Это не было «организованное» шествие — просто радость оказалась столь огромной, что люди ощущали необходимость разделить её с другими.
Чувство общего дела, связывающее людей из разных социальных групп, второстепенное значение материальных благ на шкале жизненных ценностей способствовали подлинной демократизации отношений между людьми. При таких отношениях важно было, что человек есть, а не, простите за каламбур, что он ест. Александр Зиновьев вспоминал: «Я снимал комнатушки и углы, занимал нижние уровни в служебной иерархии и получал сравнительно небольшую зарплату. Но в компаниях, в которые я входил, были и академики, и профессора, и артисты. Они получали в десять раз больше, имели шикарные квартиры, но никто никогда не придавал значения тому, что у нас была какая-то разница. Человек ценился по тому, что он был по сути».
Помощь другому человеку сделалась естественной потребностью людей. Показательны детали популярных и поныне фильмов и книг — не те, на которых акцентируют внимание авторы, а те, которые проходят вторым планом, поскольку и для авторов, и для персонажей это норма. Вот фильм «Разные судьбы»: девушка встречает сверстницу, приехавшую работать на завод, но не устроившуюся ещё с жильём, и приглашает пожить в своём доме (не сдать комнату, а пожить как гостье). Кинокартина «Над нами Южный Крест»: ребята хотят отправить телеграмму на завод, где, по их предположению, работает сын тяжело больного человека, с которым они познакомились, но у них не хватает денег. Тогда женщина, стоящая в очереди за ними, сама предлагает телеграфисту доплатить необходимое. Фильм «Я шагаю по Москве»: парень, приехавший на день в Москву, просит случайного знакомого: «Ты не против, если мои вещи побудут у тебя?» — и тот без намёка на сомнение соглашается. А когда в фильме «Дело Румянцева» персонаж Евгения Леонова оказывается шкурником, его коллеги по автобазе возвращают ему деньги, которые тот когда-либо на них тратил, и это воспринимается всеми как оскорбление, выражение презрения. В романе «Дни нашей жизни» показана такая ситуация: работница завода попала в больницу; забота о детях легла на старшего из них — «трудного» Кешку. И старому рабочему, надеющемуся, что ответственность будет лучшим воспитательным средством, стоит немалого труда уговорить соседей (в том числе и антипатичную жену начальника цеха) НЕ ПОМОГАТЬ подростку.
Поэтесса Агния Барто писала о том, как ребят в пионерском лагере приучали поступать с родительским угощением: «Вы кладите всё на стол и делите всё на сто». Этот принцип многие усвоили очень прочно. В книге братьев Вайнеров «Эра милосердия» есть характерный эпизод. Уголовник Левченко узнаёт в человеке, доставившем в банду записку от Фокса, своего фронтового командира Шарапова. Но не выдаёт его; и, объясняя герою, почему так поступил, называет среди причин: «И офицерский свой доппаёк ты втихаря не жрал». Тут существенно не то, что Шарапов так не делал, а то, что командиры, которые лично пользовались законно положенным им доппайком, ели его «втихаря», потому что чувствовали себя нарушителями моральных норм.
Такое отношение к другому человеку настолько вошло в психологию людей, что советский разведчик Конон Молодый, как он сам вспоминал, едва не был разоблачён из-за этого: «Был у меня в Лондоне знакомый. Его истинным несчастьем были скверные зубы: просто не на что было их лечить. И я однажды по простоте душевной сунул ему в карман 15 фунтов, чтобы он пошёл к стоматологу и вылечил особенно болевший зуб. Я сделал явное «не то»: поступил как «простой советский человек». Он был не столько благодарен, сколько удивлён — вот такие глаза! Спросил: «А ты действительно канадец?».
Реформы, идеология которых базируется на принципе «Человек человеку волк», ещё более отчётливо выявили коллективистский дух подлинно советского сознания. «Правда» в начале 1990-х рассказала об отчаянном положении семьи с несколькими детьми. И нашлось немало людей, которые поспешили ей помочь: присылали деньги, продукты. Журналист, писавший об этом, обратил внимание на то, что откликнулись главным образом люди небогатые и пожилые. В передаче тех лет Белгородского радио врач, говоря о возникшей проблеме ухода за больными, которые лежат дома, присовокупил: «Правда, на моём участке живут в основном пенсионеры. Это люди того времени, и они привыкли помогать друг другу».
Великая Французская революция провозгласила лозунг братства. Однако при капиталистическом строе, утверждению которого она способствовала, этот лозунг был в принципе неосуществим. И только Великая Октябрьская социалистическая революция создала основы для его воплощения в жизнь. В советском обществе!
Виктор Василенко,
г. Белгород