Николай Сванидзе: Сами победители поначалу тоже называли революцию 1917-го госпереворотом
Михаил Давыдов, доктор исторических наук, профессор факультета истории Высшей школы экономики:
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Не можем. Была революция 1917 года в России (о ее временных рамках спорят), которая, понятно, делилась на этапы. События октября, на мой взгляд, следует оценивать так же, как их оценивали современники, то есть как Октябрьский переворот. Он был величайшей катастрофой в новейшей истории. Едва ли не все катаклизмы, пережитые человечеством за последнее столетие, прямо или косвенно порождены захватом большевиками власти — включая Вторую мировую войну в том виде, в каком она произошла, и многое другое. Революция 1917 года изменила расстановку сил на мировой арене, введя постоянный деструктивный элемент в лице государства, аморального принципиально — «нравственно то, что выгодно диктатуре пролетариата»!
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
Ни один класс дореволюционного общества не выиграл от нее, кроме порожденного ею нового социального образования — партийно-хозяйственной номенклатуры, которая, впрочем, также подвергалась периодическим репрессиям. Безусловно, выиграл, если так можно выразиться, «коллективный Д. Т. Лысенко» (и «индивидуальный», доминировавший во всех почти сферах бытия). Проиграла Россия в целом и большинство населения. В частности, Д. И. Менделеев, на основании данных Переписи населения 1897 года, дал прогноз числа жителей России к середине ХХ в. — около 283 млн чел. Между тем в СССР в 1950 г. насчитывалось 180 млн. чел. Нужно ли задавать вопрос, почему страна не досчиталась ста миллионов человек? А ведь были и более оптимистичные, чем у Менделеева, расчеты! Революция и советская власть уничтожили громадную часть того культурного наследства и культурного капитала, которые Россия накопила за свою тысячелетнюю историю, в том числе и за два века после Петра I. По моему твердому убеждению, никакие достижения не могут быть оправданы теми колоссальными потерями (в первую очередь человеческими), которые понесла наша страна после 1917 года — что бы ни твердили трубадуры ГУЛАГа и поэты мобилизационной экономики, с готовностью меняющие миллионы жизней на миллионы тонн выплавленной стали, тысячи километров выкопанных каналов и т. д. То, чем гордится наш народ, вспоминая советскую историю, произошло не благодаря, а вопреки созданной в результате революции антинародной государственной системе. Одна моя студентка искренно считала, что если бы не 1917 год, то она, как крестьянская дочка, подпадала бы под закон о кухаркиных детях, на что я ей объяснял, что крестьян в правах уравняла Столыпинская реформа, а все остальное население России — Временное правительство. В этом смысле показателен отрывок из книги «Роман-воспоминание» Анатолия Рыбакова:
«В начале шестидесятых годов, работая над романом «Дети Арбата», я поехал на Ангару в те места, где отбывал когда-то ссылку. Встретился там с секретарем райкома комсомола, милым, веселым, предупредительным парнем. Оказался он из семьи спецпереселенцев, вывезенных сюда в конце двадцатых «кулаков» с Кубани. Привезли зимой, бросили в снег, выживай, как хочешь. Многие погибли в ту зиму. И дед его, и бабка тоже погибли. Отец с матерью уцелели, выкарабкались, прижились тут, детей вырастили.
«Говорил он спокойно, ничто не дрогнуло на его лице при рассказе о гибели родных, о судьбе односельчан.
Я спросил:
— Как ты теперь на это смотришь?
Он пожал плечами.
— Досталось, конечно, и деду и бабке, и родителям моим туго пришлось. Но ведь с какой стороны посмотреть. Вот я — секретарь райкома комсомола, учиться поеду в Москву в партийную школу, брат мой — заместитель главного инженера на Красноярской ГЭС, сестра — директор универмага в Иркутске. А не выслали бы тогда деда и бабку и родителей моих, пас бы я теперь на Кубани свиней и гусей, в лучшем случае в трактористы или в комбайнеры вышел. Так что обиды на власть не чувствую. Так получилось. И, выходит, к лучшему.
У этого милого парня не было никакой памяти о своем народе, о его невзгодах и страданиях.
И сейчас, когда я вижу, как топчут память о солдатах, погибших в Великую Отечественную войну, вижу на демонстрациях портреты Сталина, уничтожившего многие десятки миллионов русских людей, в том числе дедов, бабок, отцов и матерей тех, кто эти портреты несет, я задаюсь все тем же вопросом: неужели у нашего народа нет памяти?
А ведь у народа без памяти нет будущего».
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
В годы революции, гражданской войны и военного коммунизма в считанные месяцы рухнула старая система нравственных координат, вековые представления о том, что хорошо, а что плохо, которые исповедовало большинство жителей страны до февраля 1917 года. Отречение Николая II изменило все. Сбылось предвиденное Ф. М. Достоевским, пророческое: «Если Бога нет, то какой же я капитан?». Началось моральное «разнуздание» населения страны, т. е. освобождение от всех нравственных и этических сдержек, и большевики со своей безумной, человеконенавистнической политикой шли во главе этого процесса и прямо формировали его. Кровавый «черный передел», красный террор, комбеды, жесточайшая гражданская война, унесшая, как минимум, 10% населения страны, невиданный со времен Бориса Годунова страшнейший голод, вызванный продразверсткой, и людоедство — как это могло воздействовать на жизнь и сознание частного человека? Утвердилась система, нацеленная на выявление худшего в человеке, которая апеллировала к этому худшему, и постоянное проявление самых негативных свойств человеческой природы на десятилетия вперед превратилось для тысяч и тысяч людей в залог выживания.
Победила идеология и нравственность обитателей помещичьей людской с атмосферой тотального страха, доносов и всеобщего холуйства, упакованная в марксистско-ленинскую фразеологию о мировой революции. Если говорить о подавляющей части населения, а не о номенклатуре, то, как известно, уровень жизни начал повышаться только в 1950-х годах после смерти Сталина.
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
Оба моих деда были ремесленниками. Ими и остались.
Сергей Абашин, доктор исторических наук, именной профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге:
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Октябрь 1917 года следует, на мой взгляд, рассматривать как этап «большой революции», которая включила в себя не только различные события 1917 года, но и более длительный период кризиса, реформ, противостояния разных политических, социальных и национальных движений. Надо также смотреть на него не только из Петербурга, но видеть, что происходило в регионах и на окраинах бывшей Российской империи, где были свои локальные революции. Наконец, «большую российскую революцию» надо оценивать в контексте мировых процессов — распада континентальных империй в результате Первой мировой войны, целого ряда социальных и антиколониальных революций в разных частях света, смены правительств и политических режимов во многих странах. Это была в целом эпоха грандиозных и вместе с тем противоречивых преобразований человечества начала XX столетия.
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
Если видеть октябрьские события как часть масштабных и долгосрочных перемен в России и в мире, то оценки их последствий станут неоднозначными и, скажем так, многослойными. Они должны учитывать разные интересы и последствия. Изменения в такой сложной перспективе, безусловно, были глубокими и затронули так или иначе каждого, поставили людей в совершенно новые обстоятельства с новыми ограничениями и новыми возможностями. Был дан толчок необходимой стране и обществу модернизации, при том, что последняя сопровождалась ужасающим насилием и массовыми человеческими трагедиями. Все что-то потеряли и все что-то приобрели, если усреднять ситуацию, — таков парадокс эпохи, который нужно каким-то образом принять.
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
Я полагаю, что воздействие революции не было моментальным и однонаправленным. Оно было разным по интенсивности, продолжительности, скорости и характеру в разных социальных группах и регионах. Кто-то оказывался вовлеченным в быстрые изменения с их мобильностью и рисками, а кто-то еще долго жил инерцией, сложившейся в досоветские времена. Хорошо было бы соединить в нашем сегодняшнем взгляде все эти траектории, которые существовали параллельно и в то же время пересекались, взаимодействовали. Хорошо было бы также — это я уже говорю как специалист по Средней Азии — не забыть разные культурные контексты, на которые накладывалась коммунистическая утопия.
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
Мои предки были крестьянами в центральной части России. Два прадеда участвовали в первой мировой, один погиб, другой попал в плен и позже вернулся домой. И после 1917 года их семьи продолжали жить и работать на земле. Репрессии обошли стороной моих родных, но они с лихвой почувствовали и голодное время, и жесткий контроль государства. Полная смена образа жизни и жизненных планов произошла только после смерти Сталина, когда родственники один за другим перебрались в города.
Николай Сванидзе, тележурналист, историк, заведующий кафедрой журналистики Института массмедиа РГГУ:
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Октябрь 1917 года — это государственный переворот. Сами победители поначалу происшедшее так и называли. Только спустя десятилетие появилось романтическое слово «революция», а еще позже добавилось «великая» в подражание Великой французской. Считать события октября 1917 года революцией в корне неправильно, и вот по какой причине. Революция есть диалектический скачок вперед, вверх. Независимо от степени своей кровавости, это акт исторического прогресса. Происшедшее в России в октябре 1917-го — очевидный регресс, падение в позапрошлую историческую формацию.
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
Страна Россия проиграла. Оказалась в положении бесконечно и безнадежно догоняющей, а точнее, безнадежно отстающей. Что связано с укоренившимся после 1917-го года негативным социальным отбором, с физическим и моральным уничтожением наиболее трудоспособных и креативных групп населения. Категорически, безвозвратно проиграли дворяне и крестьяне. В остальных социальных категориях наверх выбивались главным образом носители тех личных качеств, которые в нормальных обществах остаются невостребованными.
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
Быт огрубел до варварства. Барачно-коммунальное житье, с одной стороны, означало невозможность любого нормального личного обособления, включая элементарную гигиену. А с другой, поощряло всеобщую подозрительность, злобу и доносительство. Все вместе это обеспечивало снижение порога человеческого достоинства. Именно это имел в виду булгаковский Воланд, когда говорил, что «квартирный вопрос только испортил их».
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
По отцовской линии мои предки были видными большевиками с «дореволюционным стажем». И поначалу сильно выиграли, войдя в советскую суперэлиту. В 30-е годы они, понятным образом, проиграли. Дед погиб, бабушка до смерти Сталина вела полуподпольный образ жизни.
Дед по материнской линии был военным, после войны был арестован, шесть лет отсидел, но выжил.
Станислав Савицкий, кандидат искусствоведения, доцент Смольного института свободных искусств и наук (СпбГУ):
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Не уверен, что Октябрьскую революцию нужно именно оценивать. По каким критериям это делать? К тому же история ее длится до сих пор в социально-психологическом и культурном опыте нескольких поколений, живущих в России. Оценок тут столько же, сколько субъективных точек зрения. Самое же важное в этой ситуации — вырабатывать свое рефлексивное отношение к революции и современной эпохе. Чем больше людей сегодня осознают себя в своей специфической связи с советским временем, тем яснее станет, чем был советский проект. Плюс к тому будет меньше предрассудков о нынешней жизни, которая, по большому счету, советский палимпсест. Называть ли Октябрь великим или нет — вопрос праздный. Нам его давно никто не навязывает. И если кто-то считает 1917 год эпохальным — это личная точка зрения, и только.
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
Выгода тут, если есть, то просвещенческая: ликбез, демократизация культуры, доступность образования прежним низшим социальным слоям. Именно в этом смысле стоит говорить о советском проекте как о модернизации России, учитывая демократизацию медицины и профессиональных сообществ. Правда, даже при таком позитивном осмыслении советской эпохи критических комментариев все равно будет более чем достаточно, они для всех очевидны. Проект советского просвещения зачастую банализировался и превращался в симуляцию. Кто проиграл? Коротко на этот вопрос не ответишь.
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
Надо сначала определить, что это за частный человек социально или политически. Если взять тех, кто сформировался как личность до революции, они испытали много травматических переживаний хотя бы из-за того, что в новой жизни были неуместно многое привычное с юности. Впрочем, среди них были и те, кто утверждал, что «труд со всеми сообща и заодно с правопорядком» важнее, чем буржуазный уклад жизни. Те, кто воспользовался советской социальной лестницей, будучи по происхождению из низших слоев, мог получить возможность располагать собственной частной жизнью, даже если не осознавал, что это такое. В целом же коллективистская, коммунальная советская система сделала частный опыт одной из ключевых проблем того времени. Общее благо не нивелировало личность, но во многих случаях делало ее пластичнее и сильнее.
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
Как и во многих других русских семьях, в нашей семье есть и репрессированные, и те, кому дворянское происхождение помешало реализоваться полноценно в профессии, и те, кому социалистическая система предоставила новые возможности для социального роста. Однозначности в семейной истории еще меньше, чем в большой, политической истории.
Марина Могильнер, соредактор журнала Ab Imperio, профессор истории Чикагского университета (США):
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
В принципе, мы можем все, потому что главный смысл любой революции — освобождение субъекта и предоставление возможности для самореализации. Ничто не мешало десятилетия отмечать октябрьскую революцию в ноябре — ничего не изменится и если приход большевиков к власти назвать переворотом (как называли его до самого конца сами участники, включая И. Сталина — например, в работе «Марксизм и вопросы языкознания», 1950 г.). Оценивать события прошлого имеет смысл в контексте конкретных вопросов, задаваемых из нашей сегодняшней ситуации, а для подтверждения простых нравственных истин экскурсы в историю совершенно избыточны. Достаточно один раз признать, что насилие, особенно над безоружными и слабыми, не имеет оправданий, чтобы перестать беспокоиться по поводу «оценки» того или иного события, затевая нравственную бухгалтерию в духе героев Достоевского. Аналитически же к событиям 1917 года очень много вопросов, и самое удивительное, что после тысяч работ, написанных за последнее столетие, мы до сих пор не знаем самых элементарных вещей. Мы все еще не очень понимаем, как и почему большевики смогли установить контроль над огромной страной — структурно, у них на это не было шансов (хотя бы по сравнению с куда более популярной партией эсеров). До сих пор не написана не шаблонная история возникновения советского государства (несмотря на библиотеки томов на эту тему): как выстраивается «машина» управления в ситуации краха экономики и дезинтеграции институтов, откуда берется новая политическая культура, представление о легитимности новой власти? Как ни странно, очень многое в истории эпохи позволяет понять опыт путинской России: теперь мы знаем, как выглядит the failed state; как возможна манипуляция миллионами без непосредственной физической угрозы их жизни; как самые абсурдные политические решения могут получать общественную поддержку. Впервые стало понятно, что предсказания падения большевистского режима через месяц-два не были столь уж наивными: сам по себе новый режим не имел запаса прочности, но, получив поддержку населения (или, как минимум, столкнувшись с его пассивностью), режим смог удержаться на десятилетия. Отчасти успех октябрьского переворота объясняется тем, что революция произошла много раньше — в феврале, а по большому счету, еще раньше — внутри «старого режима».
Это большая тема для другого формата разговора, но серьезное отношение к концепции социальной революции, накопленный за десятилетия опыт разного типа историописания революций в разных странах и эпохах заставляет существенно расширить хронологические рамки. Слом мировоззрения, формирование нового языка восприятия реальности, изменение структуры отношений между регионами и этнокультурными группами, трансформация экономических практик — все это занимает гораздо больше времени, чем несколько месяцев, даже таких бурных, как в 1917 году.
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
От Русской революции должны были выиграть русские и проиграть все остальные. Если же речь идет об исторической революции в Российской империи, то я бы ответила так: выиграли те, кто почувствовал себя в выигрыше. Главный итог революций — перезагрузка самой картины мира и языка его описания и осмысления. Нет объективной шкалы (подобно уже упоминавшейся выше моральной бухгалтерии), по которой можно свести в едином балансе плюсы (карьерный рост из фармацевтов в наркомы или из крестьян в студенты рабфака) и минусы (пуля в затылок после мучений и унижений). Обретение полноправного гражданского статуса бывшими социальными низами и этническими меньшинствами сопровождалось голодом и эпидемиями, гонениями на религию и войной. Революция создает новое общество не столько в материальном отношении, сколько в смысле воображения его. Все, кто не нашел себя в новом обществе — независимо от уровня достатка и социального статуса, или кто вообще не получил шанса найти себя, став жертвой гражданской войны, голода и террора — проиграли.
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
Согласно классическому определению, «транс-цен-ден-тально!». Именно в этой сфере происходит самая радикальная и полная революция. В последнее время на эту тему появились интересные работы историков и антропологов, проблематизирующие субъективное изменение советского опыта и особенно опыта проживания революции.
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
Среди моих предков, с одной стороны, были первые строители еврейских колхозов и профессиональных училищ на идиш, с другой — раввины, уехавшие от революции. Были и горожане, достаточно обеспеченные ремесленники, которые лишились дома и бизнеса, в гражданской воевали против красных, из-за чего потом очень выборочно рассказывали о прошлом и прятали старые фотографии. Но большая часть семьи погибла не тогда, и не в результате большевистского или сталинского террора, а во Вторую мировую. В общем, я думаю, опыт моей семьи, в которой были и проигравшие, и победившие, достаточно типичен. >> Читать дальше
Сергей Ушакин, антрополог, историк культуры, профессор Принстонского университета (США):
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Я не думаю, что оценка что-то изменит в прошлом. Оно прошло. Оценка — это же для нашего внутреннего спокойствия. Такая нормализующая классификация совести и сознания… Мне кажется, важнее не оценивать прошлое, а примириться с ним. Не вычеркивать его из истории, но и не пытаться брать за него ответственность, думая, что что-то можно исправить.
Как называть? «Октябрьской» — безусловно. Хотя «Ноябрьская», наверное, все-таки было бы точнее. Но мне кажется, правильнее было бы называть ее «Социалистической» или «Большевистской». На Западе ее обычно называют «Русской». Шейла Фицпатрик, например, в своей книге вообще дает очень любопытную рамку — ее «Русская революция» начинается в феврале 1917 и заканчивается террором 1937-38 гг. В этом плане революция, разумеется, великая — по характеру и по степени своего воздействия.
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
Знаете, революция — не футбольный матч, ее «играют» не по правилам, а как получается. Помимо всех тех жертв, о которых мы знаем сегодня, мне кажется, проиграли по-крупному и радикально прежде всего те, кто пытался реализовывать утопические идеи о социальном равенстве и социальном динамизме на практике. Те, для кого пределы и лимиты, накладываемые временем и обществом, были препятствием полноценного развития. Люди типа Малевича, Татлина, Гана, Мельникова — все те, у которых были идеи альтернативного устройства жизни. Их «проигрыш» еще долго будет сказываться на нашей боязни всех и всяческих утопий.
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека? Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
Для меня эти два вопроса связаны напрямую. Если бы не революция, то меня бы, скорее всего, не получилось бы, так сказать, по социально-географическим причинам. Мои предки по отцу — старообрядцы, так называемые «семейские», которых выслали после раздела Речи Посполитой в Сибирь в самом конце XVIII века. Несколько их поколений жило недалеко от Кяхты, торгового пункта в Бурятии. Жили они очень замкнуто, в контакты ни с кем особо не вступали. Предки по маме — тоже ссыльные, но уже так называемые «столыпинские переселенцы», которые в начале века из Могилева уехали под Хабаровск, где получили землю и работали на Транссибе. Революция во многом эту оседлость разнообразных переселенцев разрушила, спровоцировав социальную мобильность моих родителей. Без доступного образования и социального обеспечения им бы и в голову не пришло сорваться со своих мест и уехать в Томск, чтобы поступить в институт и стать инженерами. В Томске они встретились, а я — родился. Революция в этом плане была, конечно же, революцией ожиданий и устремлений, позволившая послереволюционному поколению воспринимать свою собственную жизнь в терминах «жизнестроительства». Перемены стали принципом жизнедеятельности. Традиция ушла в сторону. Мать моего отца родилась в 1917 году, она еще знала и пела старообрядческие песни. Я их слышал: протяжные, заунывные, горестные; такая вокализованная тоска. Отец уже не знал ни слова... Я думаю, без революции мой отец остался бы в деревне и стал бы, как и его отец, ветеринаром, а не инженером подводных лодок, а мама работала бы на рыбозаготовках в Приморье, как ее бабка. Конечно, если бы остались в живых.
Ольга Серебряная, философ, эссеист, переводчик, сотрудник «Радио "Свобода"»:
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Надо признать, что она произошла, и продолжать всматриваться в определенное этим событием столетие, осознав и отбросив как оптику героизации советских лет, так и постперестроечную оптику поношения.
В 1992 году люди валом валили на фильм Говорухина «Россия, которую мы потеряли» — незамысловатый миф о золотом веке, отменяющий революцию как дурной сон, оказался невероятно заманчивым. Он и господствовал на всем протяжении 90-х, чтобы затем перерасти в клерикализм и превращенный монархизм, которые мы наблюдаем сегодня.
Чтобы развеять этот миф, достаточно детского вопроса: если Россия к 1913 году стала во всех отношениях передовой европейской страной, как утверждал Говорухин (и во что охотно верили россияне), то почему две революции 1917 года вообще имели место? Именно на этот вопрос имеет смысл постоянно себе отвечать. Лучшее наглядное пособие в этом деле — картина Репина «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года». Вглядываться в эти лица можно бесконечно.
Октябрьская революция была и остается великой в силу масштабности изменений, которые она с собой принесла. «Великая» — не значит прекрасная во всех отношениях, «великая» — значит превосходящая среднюю меру того, что до нее вообще можно было вообразить.
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
После октября 1917 года в России попросту сменилась игра, поэтому вопрос этот не имеет смысла. Можно было либо выйти из игры (путем эмиграции или — радикальнее — смерти), либо вступить в нее, однако вступивший уже не был равен самому себе до октября 1917-го. Счет был сброшен, все последовавшее измерялось в иных единицах.
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
Уклад как таковой попросту исчез: до того как обернуться геноцидом, революция (вернее, сопровождавшее ее обнищание и крах всех бытовых установлений) совершила реицид, если можно так выразиться, — уничтожение вещей. Уплотнение, переселение, урбанизация привели к тому, что от домашних очагов не осталось практически ничего. Разве что книги. Отсюда, кстати, иногда выводят советский тип самоидентификации «среднего класса» — по культуре, а не по благосостоянию. Новый уклад установился уже после войны — над его созданием трудились два последних советских поколения.
В смысле сознания революция породила «людей двадцатых годов», если воспользоваться термином Лидии Гинзбург. Людей активных, амбициозных, не видевших никаких препятствий к осуществлению себя. Препятствия (порой смертельные) появились довольно скоро, но драйв поколения двадцатых сохранял свое влияние вплоть до конца века, возродившись — в несколько превращенной форме — в революционных романтиках шестидесятых.
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
Предки были крестьянами, переселившимися в Сибирь из Западного края во второй половине XIX века. Мой прадед, Эммануил Сидорович, родился в 1873 году уже в Томской губернии (которая тогда включала в себя Алтайский край). В Сибирь их привлекла возможность получить землю. В этом смысле революция их никак не осчастливила, однако роковую роль сыграла: на «империалистической войне» прадед Эммануил попал в плен и несколько лет проработал управляющим в поместье крупного землевладельца в Австрии. Они понравились друг другу, и после войны Эммануил должен был вернуться к нему с семьей, чтобы работать уже по контракту. Но революция и Гражданская война не дали этому плану осуществиться.
Дальнейшее тоже можно считать (а можно и не считать) последствием революции: коллективизация, раскулачивание и лагеря. Прадед Эммануил вместе с одним из своих сыновей был осужден тройкой НКВД и провел на лесоповале пять лет. Сын его — восемь. Одному из моих дальних родственников с другой стороны, Макару Леонтьевичу Шукшину, повезло гораздо меньше — его расстреляли уже в 1933-м (здесь — воспоминания моей любимой прабабушки об этом).
Марина Раку, кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Государственного института искусствознания, доцент Российской академии музыки им. Гнесиных:
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
События октября 1917 года, вне всякого сомнения, не являлись революцией. Историки привели уже достаточное количество доказательств тому, что это был переворот, нацеленный на перехват инициативы у слабой, не справляющейся с ситуацией новой власти. Собственно говоря, и предшествующую фазу — Февральскую революцию — многие современники также расценивали как переворот: как раз сейчас перечитываю дневники Сергея Прокофьева за этот период, где автор именует февраль 1917-го исключительно «переворотом» — уверенно и безоценочно. Очевидно, что в его кругу это определение даже не дебатировалось. Иное дело газеты и вообще официальная риторика того времени — об этом не берусь судить, поскольку, много читая тогдашней периодики, лексику не подсчитывала, а здесь важна была бы частотность подобного словоупотребления. Но мое нынешнее ощущение от термина «революция» отчетливо: он мифотворческий в основе своей и легитимирует действия определенных заинтересованных групп.
Что же касается титула «Великая», то его можно рассматривать с двух позиций: как характеристику масштаба влияния на историю или же в плане качественной (скажем, этической) оценки этого влияния. С первой точки зрения при любом отношении к октябрьским и предшествующим им февральским событиям их «величия» как переломного момента не только в русской, но и в мировой истории, отрицать невозможно. Что же касается оценочных критериев — сыграли ли эти изменения положительную роль? Ответ представляется мне также абсолютно однозначным. Ни одна революция в истории — нигде и никогда — не сыграла положительной роли. Кто-то из представителей «Школы анналов» замечательно анализировал само понятие «ре-волюция», показывая на этимологии его, что оно в основе своей означает откат с достигнутых позиций — экономическую, политическую, социальную и культурную деградацию, которая вынужденно компенсируется затем длительным периодом возврата к предреволюционному состоянию. В шахматах это, кажется, называется «потерей темпа», а на протяжении всего советского периода данный процесс сопровождался легендарным выражением «темпы роста по сравнению с 1913 годом».
Кто выиграл, а кто проиграл от Русской революции?
Мне кажется, любая победа в любой революции может быть только пирровой. Образ революции в виде Сатурна, пожирающего своих детей, для меня исторически абсолютно доказателен. И, наконец, «посеявший бурю, пожнет ее».
Каким образом революция воздействовала на уклад жизни и сознание частного человека?
Революция всегда есть возвращение к варварству, ибо она действует варварскими методами, всегда насилием, всегда в обход законов — зачастую несовершенных, неудовлетворительных, но все же обретенных в процессе длительного социального «обтачивания». Здесь недурно бы вспомнить афинское «…sed lex». Иного способа создать новый совершенный закон (если он вообще возможен), кроме как продолжать совершенствовать прежний, не существует в природе, поскольку все основательное достижимо лишь опытом, а не скачком.
Революция всегда выдвигает лозунги, созвучные знаменитому «liberté, égalité, fraternité», но реализуются все эти гражданские права в одинаковом праве всех — и гонимых и гонителей — на плаху. Примеры, думается, излишни.
Что ж говорить об укладе, когда сама кладка жизни разрушена до основанья! Если быт чудовищен, каким он неизбежно остается еще долгое время после революции, каким должно быть сознание? И если даже оно и воспаряет в утопические дали, то это есть несомненно некоторый род безумия, созерцать его может быть любопытно, и даже захватывающе, но желательно со стороны, а еще лучше — с приличной исторической дистанции.
Как революция отразилась на жизни ваших предков, которые жили в то время?
А вот это как раз очень хорошая иллюстрация тщеты и бессмысленности революций.
Семья, в которой я родилась, по отцовской линии происходила из донской станицы. Вся родня оттуда была то из «середняков», то из «бедняков». Разницу между тем и другим они и сами, по-моему, плохо усвоили. Про «белоказаков» в нашем роду не знаю, не слышала, но могли быть. А вот брат бабушки работал председателем колхоза, за что и был расстрелян немцами. Папа же прошел все, как полагается: в детстве — голод на Дону, в отрочестве — две оккупации, в юности — фронт под Сталинградом, сыпной тиф, ранения, взятие Будапешта и Вены.
А мама моя — из крупнейшего купеческого рода Поволжья, ее отец был наследником большого состояния, фабрикантом, и, соответственно, в Гражданскую воевал в белой армии. Уцелел, стал лишенцем, скитался по Средней Азии в поисках работы (думаю, набор впечатлений был полным: басмачи, болезни, голод). Семья же, опасаясь худшего, с Волги бежала, кинув нажитое, в Ленинград. Там почти все и погибли в блокаду. Родителям моей мамы и ей самой повезло.
И вот эти два советских студента — сын людей, которые не умели читать, и единственная дочь крупного капиталиста — женятся и создают, так сказать, «ячейку советского общества» (пусть мне кто-то докажет, что таких ячеек больше не случалось). Кто из них и что выиграл?
Можно, конечно, сказать, что «социальный лифт», приведенный в движение революцией, развез их в разных направлениях. Но мама получила высшее образование, выросла театралкой и книгочеем и всегда имела возможность эти свои интересы удовлетворять. Фабриками не владела и не управляла, но и на социальный статус жаловаться не приходилось. Папа стал крупным инженером на Урале, изобретателем. Мог бы он реализоваться в этом качестве, если бы не было октября 1917-го? А почему бы и нет? Много ведь было примеров, когда выходцы из крестьянских семей делали карьеру — и хозяйственную, и научную, и административную — в дореволюционные годы. И, кстати, купечество по маминой линии так и образовалось: из крестьянства.
Только я все время думаю о том, через что им всем пришлось пройти, — и тем, и этим.
Так ради чего все это было? Неужели только для того, чтобы родилась я?
Даже в моих собственных глазах цена великовата.
Ирина Жданова, кандидат исторических наук, автор ряда статей по истории революции 1917 года, шеф-редактор книжной серии Historia Rossica издательства «Новое литературное обозрение»:
Как нам сегодня оценивать события октября 1917 года, и можем ли мы называть революцию Великой Октябрьской, как мы делали это раньше?
Оценивать можно в первую очередь как трагедию. Российская империя в начале века была обременена множеством застарелых проблем — недовольство на окраинах, слабая гражданская сфера, низкий уровень образования огромной массы населения, лишь недавно освобожденного от крепостного права, неразвитая инфраструктура, тормозящая экономическое развитие. С таким багажом империя не выдержала дополнительного напряжения, связанного с Первой мировой во