Петербурженка Елена Абрамова — простая переводчица, которую судят за «дискредитацию». Почему она вставала в пикеты и как это связано с ее отцом-диссидентом

По образованию я учитель английского и немецкого и юрист. Какое-то время я работала по специальности, в том числе преподавателем английского в Северном международном университете в Магадане. Затем работала переводчиком и в Магадане, и в Петербурге. Здесь я устраивалась в строительные компании и на производства, в сферу мостостроения и дорожного строительства. 

— Вы помните, как вы узнали о начале войны?

— Я узнала от знакомых. У меня телевизора нет, да и за происходящим я не так внимательно следила. Для меня [начало боевых действий] было шоком, я не понимала, как такое вообще возможно.

— Когда вы выходили в пикеты, вы осознавали риски?

— Конечно, я осознавала риски, потому что следила за политическими делами. Тогда уже были люди, которые пострадали за антивоенную позицию. Но я просто не могла молчать. Мне показалось, что вся ситуация является просто недопустимой. Мне не хотелось просто сидеть, но я не знала, что могу сделать. И мне показалось важным публично высказать свою гражданскую позицию по этому вопросу. 

— Как началось преследование против вас? 

— На митинге против мобилизации меня просто задержали, а затем отпустили со штрафом. Затем было три одиночных пикета. Сперва меня задержали [за пикет «Нет войне»] в декабре 2022 года, в апреле 2023 года на меня составили протокол по статье о «дискредитации» [за плакат «Мир без войны, Россия без Путина!»]. Затем я проводила пикет 4 июня в центре города, после чего меня задержали и хотели оставить [в отделе полиции]. На плакате было написано «Свободу Навальному! Свободу всем политзаключенным! Нет войне!». Именно последняя фраза была, видимо, решающей. Адвокат тогда настоял, чтобы меня отпустили. 

После июньского задержания машина заработала. Летом 2023 года провели проверку, где принималась решение о возбуждении уголовного дела [о «повторной дискредитации армии»]. Сперва следователь сообщил мне, что дело решили не возбуждать, но уже в конце августа ко мне пришли с обыском. 

— Что происходило дальше?

— В конце августа меня задержали, буквально на сутки или около того. Потом прошел суд, избрали меру пресечения — запрет определенных действий. Понятно, что после этого в пикеты я уже не выходила, потому что меня бы отправили в СИЗО. 

В декабре прошлого года дело приостановили, вернули в прокуратуру. Это случилось из-за того, что я являюсь действующим членом участковой избирательной комиссии с правом решающего голоса. Следствие не учло этот факт, а в моем случае действует особый порядок возбуждения уголовного дела. В мае этого года возбудили уже повторное дело.

Я надеялась на лучший исход, [что дело не будут снова возбуждать]. Но от нашей власти ждать чудес не приходится. Вину свою я не признаю. 

— Как весь этот год проходили ваши будни? 

— Более-менее. Я бы не сказала, что я в угнетенном состоянии пребываю. Но сперва было непривычно, конечно. 

По сути я потеряла работу [офис-менджера] в конце сентября прошлого года, как раз после возбуждения дела. Работодатель побоялся оставлять меня в штате. С тех пор я сменила несколько мест. Тут играло роль психологическое состояние: я такой человек, который любит в дело уходить с головой, а сейчас это не очень получается. И сейчас я ищу место со сменным графиком, чтобы можно было без ущерба для работы ходить в суды. 

В Петербурге очень сильное правозащитное сообщество, которое поддерживает, приходит на суды. Когда у меня было предварительное заседание, на которое пришли люди, для меня это было очень важно. Хоть я не особо общительный человек и могу выглядеть отстраненной, мне было очень приятно. 

Я верующий человек, поэтому думаю: если этот путь мне нужно пройти, значит, я его пройду. Понятно, что мне не хочется в тюрьму, но в то же время я понимаю, что такой исход возможен.

— На вашу 15-летнюю дочку не оказывают давление?

— Нет, в этом смысле всё в порядке. Дочь учится, всё хорошо, перешла в десятый класс. 

Она испугалась только во время обыска, потому что это было ранним утром. Для меня это было каким-то продолжением сна, кошмаром. Потом я увидела знакомое лицо следователя. 

Сейчас всё нормально. Наверное, больше дочка меня поддерживает, чем я ее. Она меня настраивает на позитивный лад. И она почему-то уверена, что меня не посадят. Посмотрим, так ли это.

— Как к вашему преследованию отнеслись другие члены семьи?

— С мамой мы хорошо общаемся. Она смотрит на всё с практической точки зрения: думает, что делать, если всё пойдет по худшему сценарию. 

Есть родственники в Москве, которые придерживаются совершенно противоположной точки зрения. Узнав о преследовании, они посоветовали мне прийти с покаянной. Но я не считаю, что сделала что-то неправильное. Не считаю себя виноватой. 

Иногда я даже не понимаю суть происходящего. Всё будто нереально. На пресс-конференции Владимир Кара-Мурза сказал, что он после освобождения смотрит на всё как на фильм, как будто он участник кино. У меня примерно такое же состояние.

— Я знаю, что у вас подписка о невыезде. Но если отбросить этот факт, почему для вас важно оставаться в России?

— Это моя страна, я не хочу ее покидать. На самом деле у меня была возможность, наверное, уехать летом прошлого года, когда только решался вопрос о возбуждении дела. 

Но у меня почему-то всегда было убеждение: если уеду, то потом просто не вернусь. И эта мысль всегда удерживала меня даже от того, чтобы всерьез рассмотреть возможность эмиграции. Хотя летом 2023 года мне об этом многие говорили, советовали. Сейчас у меня всё равно подписка о невыезде.