Экономика плантационного рабства…

Похищение свободного чернокожего в целях его последующей продаже на аукционе в качестве раба (Юг США, 1830-е годы)

Ю.В.Латов

«… Прогрессивное развитие общества само может стать причиной искусственной регенерации давно, казалось бы, отживших и забытых форм социально-экономических отношений. В таких ситуациях складываются неотрадиционные отношения — искусственно воссозданные хозяйственные уклады, где архаичные методы мобилизации трудовых ресурсов и их эксплуатации используются ради создания ресурсов для современного производства…. Развитие неотрадиционных отношений создает ситуацию институциональной ловушки: воссоздавая архаичный уклад, общество получает выгоду в краткосрочном периоде, но в будущем его подстерегают высокие потери.

Формирование неотрадиционных отношений хорошо прослеживается на ранних этапах развития капиталистического общества. Становление капиталистической мир-системы придало «второе дыхание» всем трем типам докапиталистических экономических систем — и «азиатскому деспотизму», и рабству, и феодализму.

«Второе издание крепостничества» —  насаждение раннефеодальных форм эксплуатации крестьян, основанных на их прикреплении к земле и барщинном труде. Эта тенденция сформировалась в XVII в. и охватила, помимо России, все остальные страны к востоку от Эльбы (Восточную Германию, Венгрию, Польшу). Поскольку в XVIII в. Восточная Европа стала крупным экспортером сельхозпродуктов в Западную Европу, то помещичье хозяйство нового времени приобрело рыночную ориентацию, но крестьянские хозяйства втягивались в рынок довольно слабо.

Другим примером возрождения крепостнических форм эксплуатации в рамках рыночного хозяйства является экономика апартеида в Южной Африке (ЮАР, Родезия), ликвидированная только в самом конце XX в.: лишенные свободы передвижения, чернокожие африканцы оказывались вынуждены наниматься к белым предпринимателям за крайне заниженную оплату.

«Второе издание» «азиатского деспотизма» освещено в исторической науке гораздо слабее. Еще К. Маркс писал о голландской колониальной системе, которая в XVII в. возродила свойственную «азиатскому способу производства» систему «общественных работ, поставив ее на службу капиталистическому мировому хозяйству. Так, в Индонезии до XIX в. включительно действовала «система принудительных культур», при которой крестьян-общинников заставляли выращивать кофейные деревья и сдавать урожай по номинальным ценам колониальной администрации, которая затем вывозила его в Европу.

Хотя это производство носило в конечном счете рыночный, экспортноориентированный характер, но сами производители подвергались внеэкономическому принуждению и не становились ни товаропроизводителями, ни наемными работниками.

Самый известный пример неотрадиционных отношений — это американское капиталистическое рабство. Возникшее еще в XVI в., оно достигло апогея в первой половине XIX в., когда рабовладельческие плантации Северной Америки стали главным поставщиком хлопка на мировой рынок, а рабовладельческие плантации Южной Америки (британская и французская Вест-Индия, Куба, Бразилия) — сахара.

Новейшие тенденции в историографии американского рабства

Еще в первой половине XX в. в американской историографии сложилось два полемизирующих друг с другом подхода к анализу экономики рабства и его последствий. Оба они основаны на признании объективной необходимости ликвидации плантационного рабства — иная точка зрения для либерального обществоведения принципиально невозможна. Разногласия начинаются, когда заходит речь об эффективности рабовладельческой системы хозяйства и выбранного пути ее демонтажа. Научная дискуссия, некоторым образом, продолжает былое противоборство Севера и Юга. Одни экономисты обращают основное внимание на «провалы» рабовладельческой системы и на незавершенность эмансипации рабов, другие — на преимущества экономики рабовладельческого Юга и на разрушительные последствия ее реформирования. «Критики Юга» трактуют его как аграрное неорабовладельческое общество, «защитники Юга» — как своеобразную разновидность капитализма.

Роль «защитников» с 1960-х гг. взяли на себя клиометристы, сторонники использования экономико-математических методов. Знаменитая монография Р. Фогеля и С. Энгермана «Время на кресте» (1974) стала своеобразным манифестом этого направления, вызвав бурную дискуссию. Американские клиометристы доказывают, что по многим параметрам рабовладельческая плантация была заметно эффективнее фермерского хозяйства, «ужасы» рабства сильно преувеличены, а негативные последствия Гражданской войны, наоборот, недооценены. По их мнению, освобождение рабов произошло вовсе не по экономическим, а по политическим и по религиозно-этическим мотивам. Сама же эмансипация рабов оказалась организована, как они полагают, крайне неудачно, что привело к резкому упадку Юга.

Труд рабов на хлопковой плантации (Юг США, 1861 год)

Противники клиометристов, радикальные историки-экономисты, ведут критику «защитников Юга» с двух разных позиций. Одни из них — например, Ю. Дженовезе, автор «Политической экономии рабства» (1967) — требуют комплексного качественного (а не чисто количественного) анализа экономики Юга. Другие — например, Р. Рэнсом и С. Сатч, авторы книги «Одна видимость свободы» (1977) — сами берут на вооружение количественные методы анализа, но используют их для подчеркивания аномальности «капиталистов без капитала».

По мнению радикалов, нельзя изучать рабовладельческие плантации исключительно в категориях капиталистической экономики (как это делают клиометристы), поскольку хозяйственная культура плантаторов являлась во многом квазикапиталистической, близкой к позднефеодальному стяжательству. Именно архаичные принципы хозяйственной деятельности южан оказались, по их мнению, причиной «провала» освобождения рабов и упадка послевоенного Юга. Если клиометристы ориентируются на неоклассическую парадигму экономического анализа, то радикалы — на институциональный подход.

В 1980-е гг. появилась тенденция сближения позиций клиометристов и радикалов на базе тезиса об экономическом дуализме Юга, во многом схожем с дуалистическими структурами современного «третьего мира«.

Первыми рабами в английских колониях были не африканцы, а белые — наказанные преступники (главным образом, участники мятежей) и «законтрактованные» (бедняки, согласившиеся за переезд в Америку отработать несколько лет на положении рабов у первопоселенцев). Однако использовать их для тяжелого физического труда оказывалось довольно трудно — если белого раба эксплуатировали слишком сильно, то он мог просто убежать, поскольку на западе лежали обширные неосвоенные земли. Выход был найден в использовании черных рабов, отделенных от местного населения расовым барьером, которые к тому же обладали лучшими естественными субъективными производительными силами, чем белые.

…На Севере труд негров-рабов всегда использовался довольно слабо — здесь не выращивали трудоемких культур (типа риса и табака), а потому рабы никогда не превышали 5% населения. Во время американской революции на Севере проживало менее 10% от примерно 500 тыс. рабов из восставших тринадцати колониях, все остальные находились на Юге. Если на Севере доля негров-рабов в населении имела тенденцию падать, то на Юге она, наоборот, росла: в 1680 г. рабы составляли менее 1/10 населения Юга, но уже к 1790 г. их доля выросла до 1/3. После американской революции численность рабов на Юге росла буквально взрывообразно, достигнув приблизительно 1,1 млн. в 1810 г. и почти 4 млн. в 1860 г.

В отличие от Кубы или Ямайки, где негры-рабы заметно превосходили по численности свободных белых, на американском Юге рабы составляли, как в античном мире эпохи расцвета рабства, примерно 1/3 населения. Только в штатах Южная Каролина и Mиссиссипи число рабов превосходило количество свободных людей.

Американская экономика рабства XIX в. базировалась на выращивании хлопка, на уборке которого было занято к 1860 г. 90% всех рабов. Именно хлопководческие штаты стали затем ядром мятежной Конфедерации, в 11 штатах которой в 1861 г. четверо из каждых десяти человек были рабами, составляя более половины их сельскохозяйственной рабочей силы.

В капиталистической мир-системе первой половины XIX в. рабовладельческая экономика Юга обеспечивала производство хлопка гораздо эффективнее, чем какой-либо иной регион мира, — в 1860 г. Соединенные Штаты обеспечивали 2/3 мирового сбора хлопка. Доход от этого экспортноориентированного сектора стал одним из главных стимулов хозяйственного роста не только для Юга, но и для других регионов страны. Северные коммерсанты делали бизнес, организуя экспорт хлопка за границу (главным образом — в Великобританию) и доставляя южанам произведенные на Севере и импортные товары потребления. Низкая цена хлопка, произведенного рабочей силой рабов, позволяла текстильным фабрикантам — и в Соединенных Штатах, и в Англии — расширять производство и обеспечивать потребителям дешевые товары. Когда Джеймс Хаммонд, сенатор от Южной Каролины, воскликнул в 1859 г.: «Хлопок — это король!»- никто не оспорил эту высокую оценку хлопковых плантаций Юга.

Хлопковый бум стимулировал рост спроса на рабский труд. Однако его предложение натолкнулось на институциональное ограничение.

На начальном этапе развития американского рабства абсолютно преобладающим источником пополнения рабочей силы была трансатлантическая работорговля.  Перелом произошел, когда в 1807 г. парламент Великобритании запретил торговлю рабами, а затем аналогичные запреты приняли и другие западноевропейские страны. Создалась парадоксальная ситуация: с одной стороны, завозить новые партии рабов из Африки в Америку было уже запрещено, но с другой стороны, плантационное рабовладельческое хозяйство процветало еще несколько десятилетий (в Североамериканских Соединенных Штатов — до 1865 г., на Кубе — до 1886 г., в Бразилии — до 1888 г.).

Из этой ситуации было два выхода: либо развивать контрабандный вывоз рабов из Африки, либо стимулировать размножение рабов в самой Америке. Оба эти метода воплотились в жизнь.

Противоборство между международным патрулем и работорговцами-неформалами вызвало рост издержек риска, а как следствие — сильный рост цен на невольников и увеличение числа нелегальных работорговцев, готовых поставить на кон свою жизнь, чтобы заработать за удачный рейс целое состояние. Начался настоящий «бум»: ежегодный оборот работорговцев-контрабандистов, соблазненных нормой прибыли порядка 1000 — 2000%, заметно превзошел легальный оборот XVIII в. … в последние десятилетия трансатлантической работорговли из Африки было нелегально вывезено вдвое-втрое больше негров-рабов, чем за предшествующие 350 лет легальной работорговли. Конец этому промыслу положили отнюдь не удачные действия международного патруля, а полная ликвидация рабства в Америке.

Нелегальная работорговля являлась главным источником пополнения рабочей силы для рабовладельческих плантаций Латинской Америки (главным образом, Бразилии и Кубы). Что касается Северной Америки, то в южных штатах еще в XVIII в. освоили самовоспроизводство рабов, в результате чего рабовладельческое хозяйство Юга стало практически независимым от внешних поставок трудовых ресурсов. Согласно оценкам (Табл. 1), хотя за XVI — XIX вв. в США перевезли всего 6% всех африканских негров-рабов, уже в 1820-е гг. в этой стране находилось более 1/3 всех рабов Нового Света.

Статистика свидетельствует, что в 1810-1860 гг. численность рабов на Юге выросла четырехкратно. Это происходило из-за более высокой рождаемости, вызванной в свою очередь более пропорциональным соотношением рабынь и мужчин-рабов в США, чем в других частях Америки, а также из-за более низкой смертности. Опыт Соединенных Штатов уникален - только в этой стране удалось добиться высокого естественного прироста негров-рабов: например, на Карибах наблюдалась депопуляция негров-рабов со скоростью 2-5% ежегодно, а в Соединенных Штатах — прирост на 2-3%. Это объясняется, видимо, не столько высоким гуманизмом североамериканских рабовладельцев, сколько более здоровыми условиями труда в Северной Америке [это достижение делят с ними рабовладельцы из вольных обществ Дагестана до Кавказской войны — их кулы и чагары тоже размножались. Прим.публикатора].

Американские рабы выращивали и собирали сначала в основном рис и табак (в XVIII в.), а затем хлопок (в XIX в.). Эта работа была заметно менее изнурительна, чем труд на сахарных плантациях Вест-Индии и на шахтах Южной Америки, где рабов эксплуатировали буквально «на износ»».

«..Собранные историками статистические данные показывают, что в XIX в. цены на негров-рабов стабильно росли: взрослых здоровых рабов (prime field hands — буквально «полноценные полевые руки») продавали за 400-600 долл. в 1800 г., за 1.300-1.500 в 1850 г. и до 3.000 накануне Гражданской войной. На Рис. 1 изображена динамика суммарной ценности всех рабов в Соединенных Штатах с 1805 до 1860 г.: в 1805 г. в стране было чуть более 1 млн. рабов стоимостью 300 млн. долл., а пятьюдесятью пятью годами позже — 4 млн. стоимостью около 3 млрд. долл. Ценность капитала, вложенного в рабов, примерно равнялась полной ценности всех сельхозугодий и сельскохозяйственных построек Юга, и этот капитал стабильно, сам по себе, увеличивался в результате как роста цены рабов, так и умножения их числа.

Южные рабовладельцы справедливо ожидали, что и в будущем экономические выгоды от рабства будут только расти. Р. Фогель и С. Энгерман в книге «Время на кресте» попытались сделать контрфактический прогноз, как менялись бы цены на рабов, если бы не произошла отмена рабства: по их оценке, к 1890 г. цены на рабов увеличились бы более чем 50% к уровню 1860 г….. Цена раба зависела от двух основных экономических факторов — от характеристик самого раба и от общего состояния рынка. Важнейшими индивидуальными особенностями, определяющими цену конкретного раба, были его возраст, пол, способность к деторождению (для женщин), физическое состояние, характер, уровень трудовых навыков. Кроме того, на стоимость рабов влияли спрос на товары, производимые рабами, и сезонные факторы.»

«На спрос на рабов влиял и еще один фактор — ожидания относительно длительности сохранения рабства. По мере развертывания Гражданской войны цены сильно понижались, потому что падала уверенность, что рабство выживет.

До начала клиометрических исследований преобладало мнение, что накануне Гражданской войны рабство как экономическая система изживала сама себя, поскольку примитивные приемы труда рабов истощали почву. Высказывалось даже мнение, будто рабство сохранялось на довоенном Юге не по экономическим соображением, а как культурная традиция, поскольку именно обладание рабами обеспечивало высокий престиж. Неравномерная, но в целом повышательная динамика цен на рабов показывает, что рабовладельческая экономика отнюдь не приходила в упадок, а, напротив, становилась все более выгодной.

Р. Фогель и С. Энгерман доказали, что инвестиции в рабов имели высокую норму окупаемости, а потому рабовладельцы держали рабов в первую очередь именно для извлечения прибыли. Инвестиции в рабов давали норму прибыли приблизительно в 8-10%, что сопоставимо с окупаемостью других активов. Авторы «Времени на кресте» также вычислили, что довоенные южные фермы были на 35% более эффективны, чем северные, а рабовладельческие фермы на Новом Юге — на 53% эффективнее не-рабовладельческой фермы на Севере. Это значит, что рабовладельческая ферма, которая была бы идентичной свободной ферме (по количеству земли, домашнего скота, машин и используемой рабочей силе), производила бы продукцию, стоящую на 53% больше, чем продукция аналогичной не-рабовладельческой фермы.

Одной из важнейших причин более высокой производительности труда на плантациях следует считать бригадную организацию труда рабов, основанную на кооперации и специализации. Например, при посеве «черные бригады», состоящие из пяти работников, трудились так: первый раб (plowman — пахарь) взрыхлял землю; второй (harrower) разбивал комья; третий (driller — бурильщик) делал лунки для семян хлопка; четвертый (dropper — высаживатель) сажал семена; пятый человек (raker) прикрывал лунки. За работой следили надсмотрщики (drivers), поддерживающие быстрый темп работы.

…поскольку рабы составляли значительную часть богатства, то рабовладельцы были заинтересованы не издеваться над ними, а обращаться бережно и рационально. … малолетние рабы жили заметно хуже свободных детей, но взрослые рабы жили в условиях, подобных условиям жизни свободных белых рабочих того периода (а иногда даже лучших). Их питание по энергетической ценности даже превосходило обычную пищу свободных работников примерно на 10%.

…рабовладельцы использовали для повышения эффективности труда своих рабов не только отрицательные (в виде, например, телесных наказаний), но и положительные стимулы. Рабы часто не работали по воскресеньям. Они могли иногда получать от своего хозяина «премиальные» в наличных деньгах или в ином виде, либо раньше уходить с работы, если заканчивали ее быстрее. Некоторые рабовладельцы разрешали своим рабам оставлять себе часть собранного урожая или работать на собственных маленькие огородах.

Кое-где рабы имели право продавать выращенные ими продукты, а в штате Луизиана — даже иметь под своим контролем некоторые суммы денег, называемые «peculium». Все эти методы предоставления рабам частичной самостоятельности оказывали, однако, двоякий эффект: с одной стороны, они повышали эффективность рабовладельческой хозяйственной системы, но с другой, приближали ее крушение, поскольку давали рабам вкус свободы, заставляя желать большего.

Хотя рабство сильно ограничивало для чернокожих возможности приобрести профессиональную квалификацию, однако примерно 25% черных американцев все же смогли приобрести навыки управляющих или рабочих со средней квалификацией. Именно из этой «черной аристократии» вышли большинство лидеров негритянского освободительного движения, организаторы разных форм протеста — от бегства на свободу до восстаний».

Дома плантаторов «Глубокого Юга»

«…Было ли рабство как метод организации рабочей силы выгодным и эффективным? — оно было выгодно, но не эффективно. Рабство могло приносить высокую прибыль рабовладельцам, которые эксплуатировали рабов как движимое имущество, но при этом рабство втягивало людей в такую систему организации производства, стимулировало такой образ жизни, которые позже не могли не оказать крайне негативного влияния на общество. Это значит, что рабовладельческая система являлась институциональной ловушкой, в которую легко войти, но трудно выйти».

Среди современных историков-экономистов нет единства мнений, считать ли рабовладельческий Юг «докапиталистическим обществом» (к этому склоняются историки-радикалы) или все же особой разновидностью капитализма (по мнению клиометриков). Причиной этих разногласий служат не только не-капиталистический характер самого института рабства, но и многие разительные отличия хозяйственной культуры Юга от «духа капитализма».

«Нормальный» капитализм развивался на базе правового общества, где отношения между людьми регулируются писанными законами и тщательно оформленными контрактами. Напротив, на Юге огромное значение приобрели неформальные, но общепринятые традиции, регулирующие все сферы жизни.
Известно, что в испанских колониях действовал кодекс рабовладения, который регулировал порядок бракосочетания рабов, условия их выкупа на свободу и т.д. На Юге же «не существовало ничего, что могло бы… именоваться кодексом законов о рабстве и сравниться с испанским законодательством, защищавшим наряду с другими подданными империи и рабов». В результате деформализации отношений между собственниками и «живым имуществом» раб оказывался в полной зависимости от доброй (или злой) воли своего хозяина, не стесненной почти никакими законодательными ограничениями. «Неписаные законы» Юга давали рабовладельцу полную свободу рук.

Деформализации подверглись и взаимоотношения между белыми, которые на Юге гораздо сильнее регулировались «законами чести», чем буквой закона. Поверхностным проявлением этой тенденции стали многочисленные дуэли, придававшие Югу романтический колорит эпохи д`Артаньяна. Менее известен тот факт, что поскольку южный джентльмен не мог отказаться от выплаты долга, то почти во всех штатах Юга совершенно отсутствовали и законодательство об акционерных обществах, и сама эта форма бизнеса с ограниченной ответственностью.

«Корпорация вошла в повседневную деловую практику Юга только после Гражданской войны».

Другое проявление архаизации хозяйственной культуры Юга — это формирование типичного для рабовладельческого общества презрительного отношения к труду как к занятию «только для черных», позорящему свободного человека. Даже рабы презрительно смотрели на «нищую белую шваль», которая работала своими руками, хотя большая часть южан относилась именно к тем, кто имел, как шутили, «только двух рабов — правую и левую руку». Зажиточные плантаторы часто жили как русские баре — передоверяли руководство плантацией наемным управляющим, а сами предавались охоте, светским развлечениям и обломовской праздности. Такой образ жизни был экономически вполне допустим, поскольку рост цен на рабов автоматически повышал богатство рабовладельцев, не требуя от них ударить палец о палец.

Капиталистическое общество по своей природе является промышленным и урбанизированным. Плантационное рабство затормозило на Юге и индустриализацию, и урбанизацию. Накануне Гражданской войны на Юге проживала примерно 1/3 американцев, но производилось лишь 11% национального промышленного производства. Доля аграрного населения составляла на Юге, как в доиндустриальных обществах, более 90%. В 1860 г. в городских округах проживали примерно один из пяти человек в Соединенных Штатах, но лишь менее 7% жителей 11 южных штатов.

Приверженность традициям сделала Юг консервативным обществом, довольным существующим положением дел и озабоченным скорее его сохранением, чем обновлением. Развитие понималось как «расползание» Юга вширь (присоединение Луизианы, Техаса, Канзаса) без каких-либо качественных перемен. Немудрено, что после отмены рабства многие южане оказались «унесенными ветром» — потерявшими старый мир, но так и не нашедшими себя в новом.

Таким образом, можно согласиться с Д. Бурстиным, что

«на Юге развивался капитализм, но не его дух».

Подобное сочетание стремления к наживе с отсутствием производительной активности сильнее напоминает позднефеодальное стяжательство, чем капиталистическое предпринимательство. Этот причудливый синтез современных форм с архаичным содержанием есть, видимо, имманентный признак неотрадиционных отношений, дуалистичных по своей природе

Источник Журнал экономической истории, 2004

via wsf1917

Плантация или ферма: Аграрное развитие Юга до Гражданской войны

И. М. Супоницкая

В одном из рассказов У. Фолкнер описал, как фермеры горного Теннесси убили плантатора из Миссисипи, возвращавшегося с гражданской войны¹. Отношения между южанами у писателя — непримиримый конфликт двух разных и враждебных миров. Между тем долгое время Юг представляли однородным — рабовладельческим, плантационным. Таков он в работах первого профессионального историка региона У.Б. Филлипса². Правда, в 1940-е годы исследователи во главе с профессором Вандербильтского университета Ф. Оусли доказали: на Юге, как и на Севере, всегда численно преобладали мелкие фермы, и отсюда сделали вывод о демократическом характере общества Юга, что, однако, сразу вызвало возражения³. Этот вопрос до сих пор обсуждается в американской историографии, которая в последние десятилетия особенно внимательна к изучению фермерского хозяйства⁴. Цель настоящей статьи — выяснить экономическую роль плантаций и ферм на довоенном Юге, а также специфику аграрной эволюции региона.

В отличие от Севера, где

«от центрального Нью-Йорка до Великих равнин замечательно однородные условия»⁵,

Юг разнообразнее по природе. Для всего региона характерен теплый субтропический климат с мягкими зимами и знойным летом, что позволяет выращивать плантационные культуры. Но колебания температуры в различных районах весьма значительны. Климат верхнего Юга прохладнее. Среднеянварская температура в северном Миссури около -4°, количество морозных дней, как и в Аппалачских горах, доходит до 120 в году, а вегетационный период длится 6 месяцев. На побережье Мексиканского залива, на глубоком Юге, с короткой теплой зимой, редкими морозами, жарким и влажным летом, вегетационный период длится 9 месяцев. Среднеянварская температура в северной Флориде +10°, в южной Флориде субтропики переходят в тропический климат⁶.

С климатическими различиями связаны и различия в плантационных культурах: верхний Юг пригоден для производства табака, конопли, нижний — для хлопка, сахара, риса.

Юг неоднороден и по рельефу: береговые низменности, протянувшиеся вдоль Атлантического океана и Мексиканского залива шириной до 300 км, сменяются холмистым Пидмонтом, который переходит в Южные Аппалачи. Поэтому в каждом штате, помимо.низменных, плантационных районов, существовали фермерские, не пригодные для плантационных культур (горные, холмистые, лесные, песчаные). Их называли «верхними» или «отдаленными» районами (upcountry, backcountry). Соотношение фермерских и плантационных районов определяло лицо штата.

Перед гражданской войной 15 рабовладельческих штатов Юга делились по природе и социально-экономическому развитию на 7 штатов верхнего Юга (Делавэр, Мэриленд, Миссури, Кентукки, Северная Каролина, Вирджиния, Теннесси) и 8 штатов нижнего Юга (Джорджия, Южная Каролина, Миссисипи, Луизиана, Арканзас, Техас, Флорида)⁷. Но даже субрегионы не были однородными: штаты отличались той ролью, которую играло в них плантационное хозяйство. Степень « плантационности» мы определяем долей рабов в населении штата, долей плантаторов среди рабовладельцев, количеством латифундий (1 тыс. и более акров). По этим показателям каждый субрегион можно разделить еще на две группы (см. таблицу):

1) 4 фермерских штата верхнего Юга, так называемые пограничные: Делавэр, не имевший плантаторов и плантаций, отчего иногда его относят к Северу; Мэриленд, Кентукки, Миссури. В них доля рабов не достигала 20%, а плантаторов — 6% среди рабовладельцев и было наименьшее число латифундий.

2) 3 смешанных фермерско-плантационных штата верхнего Юга: Северная Каролина, Вирджиния, Теннесси, где доля рабов не превышала трети населения, а плантаторов— 12% рабовладельцев.

3) 3 смешанных плантационно-фермерских штата нижнего Юга: Арканзас, Техас, Флорида — «новые» штаты, где плантационная система находилась еще в становлении (доля обработанных земель в Техасе — 10%), а потому невелико число латифундий и плантаторов.

4) 5 плантационных штатов нижнего Юга: Джорджия, Южная Каролина, Алабама, Миссисипи, Луизиана — основа всей плантационной системы Юга, где доля рабов составляла 40—50% населения (в Миссисипи и Южной Каролине рабы по численности превышали белое население), наибольший удельный вес плантаторов и количество латифундий.

Рабы занимаются сбором урожая сахарного тростника (штат Луизиана, 1853 год)

Плантационные культуры с круглогодичным циклом сельскохозяйственных работ в американских условиях дефицита рабочих рук потребовали принудительного труда сначала завербованных из Англии, затем рабов. Фермерские культуры (пшеница, кукуруза) с сезонным сельскохозяйственным циклом привели к укреплению, как и на Севере, семейной фермы. Рабовладельческая плантация и семейная ферма представляют институты различных социальных систем. Мелкая земельная собственность — фундамент общества с широким средним слоем и политической демократией подобно Северу, где семейная ферма стала системообразующим фактором. Крупное плантационное землевладение с неизбежностью приводит к социальной поляризации и политической олигархии.

В соединении семейной фермы и рабовладельческой плантации — основа социально-экономического и культурного дуализма Юга. Именно крупное землевладение (в 1860 г. здесь находилось 85% всех латифундий США⁸) и рабство сыграли решающую роль в развитии Юга, сделав его качественно иным, чем вся остальная страна.

Плантацией первоначально называли самую первую английскую колонию — Вирджинию, принадлежавшую акционерам Лондонской компании. Позднее землю разделили, передав в частное владение, которое также именовалось плантацией. В американской историографии нет точного определения плантации. Цензы XIX в. все хозяйства называли фермами, давая их общую статистику. Правда, 7-й ценз 1850 г. подсчитал плантации, приняв за критерий размер производства плантационных культур: более 5 кип хлопка, более 20 тыс. фунтов неочищенного риса, 3 тыс. и более фунтов табака. Позднее было признано, что при таком критерии в разряд плантаций попало много ферм⁹. 8-й ценз 1860 г. назвал плантаторами рабовладельцев, имеющих 20 и более рабов, с чем позднее согласилось большинство историков. Ф. Оусли включил в критерий количество рабов и количество земли, отнеся к плантаторам владельцев более 10 рабов и 500 акров земли¹⁰.

Семейную ферму и плантацию отличают не только количественные показатели, но и структура производства, его цели. Фермер производил в основном продукты питания для себя, продавая излишки на рынке, т.е. вел натуральное или мелкотоварное хозяйство, тогда как рабовладельческая плантация, также снабжавшая себя продовольствием, выращивала плантационные культуры для рынка, представляя крупное товарное производство. Существенна и разница в характере труда: фермер сам со своей семьей трудился на поле, плантатор использовал труд рабов. Важное дополнение к определению плантации внес У.Б. Филлипс. Ферма, писал он, перерастает в плантацию, когда ее владелец не может совмещать свой труд на земле с управлением хозяйством¹¹. Это обычно происходило, когда в хозяйстве было занято 20 и более рабов.

Такого определения плантатора мы и будем придерживаться. Крупный плантатор — владелец 50 и более рабов, как правило, нанимавший управляющего. Хозяйство, использовавшее до 10 рабов, являлось рабовладельческой фермой. Плантационная рабовладельческая система в США прошла два этапа развития.

Первый этап (до XIX в.) был связан с эрой меркантилизма и торгового капитала, когда господствующую роль играли табачные плантации Вирджинии, Мэриленда, Северной Каролины. Второй этап начался с промышленным переворотом, сделавшим хлопок — сырье для текстильной промышленности — ведущей культурой. Само массовое производство хлопка стало возможным только с изобретением хлопкоочистительной машины Уитни (1793 г.), что превратило хлопковые плантанции в крупное товарное производство. С распространением хлопка центр плантационного хозяйства переместился с верхнего Юга на нижний.

7-й ценз 1850 г. дал следующую структуру плантационного рабовладельческого хозяйства¹². В 14 штатах Юга, кроме Делавэра, где не было плантаций, насчиты?