Эра скептицизма: почему по всему миру политикам перестают доверять и как преодолеть кризис демократии

В 1942 году Йозеф Шумпетер писал, что людям достаточно раз в четыре-шесть лет выбирать себе в вожди одного из лидеров элит. Но сейчас люди уже не готовы считать это демократией.

Уже со второй половины 2000-х многие западные политологи бьют тревогу — мир погружается в глобальный кризис демократии. Этот диагноз подтверждают очень многие показатели. Волноваться действительно есть о чем: жизнь повсюду становится всё менее свободной, люди ненавидят своих лидеров, а теперь уже бывший президент США совершенно серьезно предлагал людям пить отбеливатель. Некоторые ученые считают, что скоро политика даже в самых свободных странах превратится в сплошное цирковое представление. Однако надежда на свободное и счастливое будущее у человечества всё же есть.

Демократия в глобальном кризисе

Согласно отчетам исследовательского центра Freedom House, начиная с 2008-го с каждым годом люди в большинстве стран мира становятся всё менее свободными и всё больше теряют возможность влиять на политику. Эта тенденция затрагивает и авторитарные режимы, многие из которых за десятилетие стали обращаться с населением жестче, и молодые демократические страны, такие как Польша и Индия, и даже развитые нации — флагманы свободного мира.

Исследования общественного мнения фиксируют рост глобального разочарования в демократических институтах. В январе 2020 года Центр будущего демократии Кембриджского университета опубликовал очень тревожный опрос. Исследователи спросили у 4 млн людей из 77 демократических государств, удовлетворены ли они демократией в их стране. 58% ответили негативно — это самый высокий показатель за последние три десятилетия.

Что характерно, сильнее всего неудовлетворенность демократией выросла в развитых и свободных странах, которые, казалось бы, должны быть самыми стабильными. Так, в США с 1992 года количество недовольных демократией выросло с 24% до 55%, а в Великобритании всего за четыре года после референдума о Брекзите подскочило с 36% до 63%.

Во многих странах растет уровень неодобрения государственных институтов и недоверия к политикам. Порой лидеры сталкиваются с тотальным скептицизмом большинства населения. К примеру, число симпатизирующих французскому президенту Эмманюэлю Макрону и премьер-министру Британии Борису Джонсону было больше числа относящихся к ним негативно на протяжении всего лишь нескольких месяцев их правления. А к руководству Дональда Трампа все четыре года положительно относилось абсолютное меньшинство американцев.

Еще один яркий показатель — повсеместное снижение явки на выборы и рост политического абсентеизма. Это логичное следствие роста скептицизма и недоверия к институтам: чем меньше тебе нравятся твои лидеры, тем меньше ты ходишь за них голосовать. Однако этот показатель очень важен сам по себе — легитимность демократического правления напрямую зависит от того, сколько людей проголосует. Выходит, что скептицизм не просто ставит конкретных политиков в некомфортное положение, но и подрывает легитимность политических режимов как таковых.

Как пишет бельгийский политолог Давид Ван Рейбрук, в развитых демократиях Европы от голосования уклоняется уже четверть всех избирателей — это самое низкое значение со времен Второй мировой войны.

В США ситуация с явкой и того хуже. В конце XIX века за президента обычно голосовали более 80% избирателей, в 1940–1960 годах — более 60%. Однако в начале XXI века цифра ни разу не переваливала за отметку в 55%. Получается, что за последних американских президентов голосовали в лучшем случае 30% всех жителей с правом голоса. Внезапным, и довольно приятным для сторонников демократии, исключением стали выборы 2020 года, когда на участки пришло 62% избирателей — наибольшее значение с 1960-го и второе за последние 112 лет.

Симптоматично и изменение самого политического ландшафта демократических стран. Тотальный скептицизм приводит к повсеместному уменьшению количества членов в профсоюзах и политических партиях, что не может не вредить демократии. Многие политологи называют одним из главных симптомов кризиса современной демократии усиление популистских движений и политиков — последнее десятилетие они активно теснят традиционные умеренные и центристские силы. Апогеем триумфа популизма считается победа Дональда Трампа на президентских выборах в США в 2016 году.

Здесь нужно отделить зерна от плевел. Популизм — это риторический стиль в политике, в основе которого лежит разделение общества на бесправный и обделенный народ и плохих других, которым и принадлежит власть (элиты, олигархи, политиканы, бюрократы).

Лидер-популист всегда настаивает на том, что говорит от лица народа, и обещает защищать его суверенитет. Взгляды у него, в общем-то, могут быть любыми — им достаточно не противоречить этой риторической модели.

Некоторые исследователи добавляют, что одного факта такого противопоставления мало. К примеру, политолог Франциско Паницца добавляет еще два важных отличительных свойства популиста. Популист должен не просто использовать это противопоставление, но и доводить его до высокого уровня конфликтности (элиты нельзя уважать как соперников, их можно только презирать), а также игнорировать другие деления в обществе — народ не делится на классы и этносы, а элиты не делятся на группы с разными интересами.

В западном политическом дискурсе термин «популизм» сегодня звучит почти как синоним диктатуры или фашизма и используется для шельмования оппонентов. Однако это далеко не всегда справедливо — сам по себе популизм не стоит считать однозначно негативным явлением.

Популизм могут использовать как wannabe-диктаторы, так и порядочные и демократичные политики. Нередко он подрывает демократические ценности в стране, заставляя людей симпатизировать авторитарным практикам. Но с тем же успехом популизм может поднимать темы, обсуждение которых способно привести к укреплению демократических и либеральных ценностей. Более того, в авторитарных и высококоррумпированных режимах популизм часто становится единственным адекватным способом призвать людей к борьбе за свои демократические права.

Как бы то ни было, многие исследователи сходятся во мнении, что популярность популистской политики нужно рассматривать как симптом серьезной болезни государства. Политолог Эрнесто Лакло пишет, что спрос на популистов увеличивается тогда, когда растет количество социальных требований к политической системе, которые она не может удовлетворить. Этот спрос складывается из множества мелких недовольств, порой бытового характера, которые популисты агрегируют и спаивают в одну мощную идею борьбы с предателями из элиты.

Почему так происходит?

Демократию можно понимать в двух смыслах: во-первых, как некий идеал или систему идеалов, и, во-вторых, как непосредственно наблюдаемую институциональную реальность, которая должна приблизить общество к этому идеалу.

Суть демократии как идеала, пожалуй, интуитивно понятна почти всем. Это свободное общество, которое отринуло абсолютную власть монарха, завоевало самопринадлежность и обрело самоуправление. Это общество рациональности, справедливости и человеческого достоинства. В этом смысле идея демократии органически противостоит идее деспотии.

Филипп Шмиттер, один из самых влиятельных современных политологов и теоретиков демократии, считает, что демократический идеал можно разделить на две части. С одной стороны, граждане имеют равные политические права, доступ к надежным средствам информации и, что самое главное, возможность выдвигать требования к своим правителям и добиваться санкций, если те совершают ошибки или преступления. В обмен на эти права граждане признают своих правителей легитимными и позволяют им собой управлять.

Демократия как реальность — это те конкретные политические системы, которые установлены в демократических странах. Сегодня центральный элемент каждой из них — парламентаризм, то есть система, в которой реальную законодательную власть имеют избранные представители народа. Представительную демократию, действующую на постоянной основе, время от времени дополняют элементы прямой демократии, в первую очередь плебисциты и референдумы.

Когда политологи говорят о кризисе демократии, они имеют в виду падение поддержки ее институциональных форм, но не разочарование в ее идеале. «Разочаровавшиеся в демократии» из кембриджского опроса на самом деле недовольны текущей политикой своих государств, и подавляющее большинство из них вряд ли готово отказаться от своих свобод и возможности выбирать себе лидеров в пользу авторитаризма — хотя многие из них, вероятно, готовы поддержать укрепление и усиление государственной власти.

Разочарование людей в демократии как институте при сохранении положительного отношения к демократии как идее хорошо демонстрирует масштабный опрос американского Pew Research Center, проведенный в 2019 году. Исследователи спрашивали жителей 34 стран об отношении к основным либеральным и демократическим ценностям и не выявили никаких серьезных подвижек общественного мнения в сторону диктатуры.

Напротив, поддержка либеральных и демократических ценностей, таких как свобода слова, во многих странах за последние годы заметно подросла, в том числе в качестве реакции на снижение уровня свободы. Однако этот же опрос демонстрирует, что люди по всему миру всё больше разочаровываются в своих избранниках: 64% опрошенных во всех странах считают, что политикам плевать на их интересы. Примечательно, что, несмотря на разочарование в элите, почти столько же опрошенных — 67% — считают, что право голоса дает им право на участие в политике.

Почему это происходит? Многие исследователи считают упадок демократии следствием наступления эпохи постмодерна и глобализации. Некоторые используют эти понятия вместе, другие выбирают одно из них, третьи и вовсе обозначают современность иными терминами — но все рисуют примерно одинаковую картину.

Традиционные демократические институты были сконструированы под промышленное общество модерна. Как в 1942 году писал немецкий политолог Йозеф Шумпетер, современных ему людей вполне устраивает система, в которой их политические свободы сводятся к возможности раз в четыре-шесть лет выбирать себе в вожди представителей из нескольких элитных группировок. Шумпетер предложил откинуть в сторону идеалистические рассуждения о народном суверенитете и считать демократией именно такую модель.

Однако современное общество слишком хаотично, беспорядочно и требовательно для этой схемы. Сегодня людей не устраивает такой ограниченный доступ к политике. Но ничего взамен существующим схемам они предложить не могут: если люди эпохи модерна умели формулировать видение общего блага, к которому и должно стремиться госуправление, то современные общества делать это совершенно разучились.

Современность погружает в глубокий кризис публичную сферу — коммуникационную среду демократии. Развитие цифровых технологий приводит к деградации средств массовой информации, которые сегодня почти всегда отказываются от идеала непредвзятости и занимают одну из сторон политических распрей.

А сам человек всё сильнее отрывается от общества, и, как писал политический философ и теоретик современного республиканизма Майкл Сандел, «утрачивает способность общаться со своими согражданами о вопросах общего блага, тем самым определяя судьбу политического сообщества».

Отдельно стоит сказать о соцсетях. С одной стороны, они могут быть полезными для демократических целей — например, упрощать коммуникацию между единомышленниками. Но в то же время соцсети могут приводить к негативным трансформациям. Как пишет британский социальный теоретик Уильям Дэвис, модель коммуникации в соцсетях является полной противоположностью классической демократической схемы, где обычный гражданин доверяет выработку мнений народным избранникам или колумнистам любимой газеты и лишь пассивно потребляет информацию. Здесь же, напротив, все рядовые пользователи взаимодействуют друг с другом. Это отличная почва для того, чтобы расцвели всевозможные конспирологические теории, политические фейки и антинаучные вбросы, которые не только вводят людей в заблуждение, но и подрывают доверие к настоящим экспертам — ученым и квалифицированным специалистам.

Так соцсети возвращают человека в эпоху толп, когда важнейшим политическим ресурсом является не доверие, но способность мобилизовать сторонников. Одной из главных задач публичной политики становится физический захват символического пространства. В качестве примера Дэвис приводит жаркие споры о том, сколько людей присутствовало на инаугурации Дональда Трампа 20 января 2017 года. Несколько десятилетий назад американских президентов мало волновало то, какого размера толпа придет поддержать их на инаугурации. Но Трамп и его команда сделали всё возможное, чтобы доказать Америке, что сумели собрать больше людей, чем Барак Обама и демократы за четыре года до них.

Экономическая глобализация, один из ключевых процессов мира постмодерна, размывает границы национальных государств и ослабляет их. Власть перетекает из кабинетов министров в корпоративные офисы. Крупный бизнес уже не просто присутствует при принятии государственных решений, он подчиняет себе сферу политического. А понятие «свобода слова» всё чаще используется как оправдание для действий бизнес-лоббистов.

Отличный пример такого подчинения — блокировка Twitter аккаунта Дональда Трампа. Частная компания в частном порядке просто лишила президента его излюбленного способа коммуникации со своими сторонниками.

Деградацию демократии часто объясняют через рост экономического неравенства, который наблюдается в западных странах на протяжении последних десятилетий. Количество бедных растет, а богатства сосредотачиваются в руках высшего класса. Американский политолог Шери Берман пишет, что экономическая фрустрация подпитывает разочарование в мироустройстве и политических институтах, которые больше не справляются с задачей обеспечения процветания.

Особенно остро общества реагируют на это в моменты резкого ухудшения экономической ситуации — первая волна популизма прокатилась по западному миру после экономического кризиса 2008 года. Капитал в лице корпоративных агентов влияния постепенно проникает даже в стан своих главных врагов — социалистических и рабочих партий. С 1980-х во многих европейских странах они очень сильно «поправели» и стали относиться к бизнесу гораздо более дружелюбно.

Что будет после

Что мы имеем в результате? Демократическая система не может отразить всю сложность и разнообразие постмодернистского общества. Эпоха рождает огромный спрос на обновление, однако чем его можно удовлетворить, никто толком не понимает. Люди сами не знают, чего хотят, а деградировавшее медиапространство лишь сбивает их с толку. Ситуацию усугубляет рост экономического неравенства, который способствует усилению общественной фрустрации. В результате демократические институты оказываются дискредитированы, а политические системы утрачивают поддержку и легитимность.

Прогнозы некоторых политологов звучат пугающе. Колин Крауч считает, что в будущем все негативные процессы, разрушающие демократию, могут лишь усугубиться и в результате «свободные» страны окончательно перейдут под власть конгломерата представителей крупного бизнеса — в первую очередь транснациональных корпораций и всякого рода пиарщиков, маркетологов и специалистов по связям с общественностью, которые за большие деньги будут старательно имитировать конкурентный политический процесс для плебса. Государство из защитника общего блага превратится в служанку корпораций, а его социальная политика будет сводиться к «механизму вознаграждения наиболее достойных бедняков».

Но идеал демократии давно стал идеологической основой глобальной цивилизации. Можно предположить, что демократия как система ценностей слишком глубоко пустила свои корни в человечество, чтобы рухнуть из-за кучки популистов, CEO Кремниевой долины и жуликоватых журналистов. Ее современное состояние можно оценивать не как увядание, но как болезненное перерождение.

Если говорить чуть более приземленно, то для того, чтобы остановить кризис демократии, необходимо модернизировать ее институты так, чтобы они отвечали требованиям нового общества. Или создать новые, которые либо поддержат уже существующие, либо заменят их. Исследователи, которые стоят на таких позициях, склонны воспринимать демократию как самоэволюционирующую систему.

Филипп Шмиттер убежден, что демократия вовсе не умирает и даже не деградирует, но перерождается. По его мнению, в будущем стоит ждать появления постлиберальной демократии — новой формации народовластия. Приставка «пост-» вовсе не значит «не-» — политолог уверен, что человечество не откажется от основных ценностей свободы и народовластия, но просто создаст новые формы их достижения.

Шмиттер называет основные направления демократической трансформации, которые можно наблюдать в современной политике. Некоторые из них приходят в мир политического извне, но сильно меняют его. К примеру, мессенджеры и соцсети сильно изменили сущность политической коммуникации — современное государство, даже самое авторитарное, в принципе не способно заблокировать все площадки, на которых возможна его критика.

Некоторые из новшеств могут быть инициированы государством или политическими структурами и касаются обновления уже существующих институтов. Партии можно сделать более открытыми и интересными для избирателя, развивая институт праймериз — внутрипартийных голосований, в ходе которых не только члены, но и сторонники могут отбирать кандидатов на выборы. Гендерное, этническое и лингвистическое квотирование кандидатов на выборах и в правительствах делает демократию более репрезентативной. Законопроекты можно сделать качественнее, если привлекать к их разработке более широкий круг экспертов и представителей гражданского общества. Люди станут больше доверять чиновникам, если появятся ресурсы, на которых можно будет посмотреть источники их доходов. А если позволить гражданам самим решать, куда пойдет часть их налогов (пусть даже символическая), они будут отдавать государству деньги с гораздо большей радостью.

Одной из самых популярных форм демократического обновления Шмиттер называет референдумы, в том числе те, которые инициируют не государства, а структуры гражданского общества.

В ортодоксальной трактовке демократии референдумы считаются наилучшей и наиболее легитимной формой народовластия — ведь граждане принимают решения самостоятельно. Но референдумы тоже подвержены всем негативным влияниям эпохи: дезинформации, политическому скептицизму и популизму. Да и сам факт принятия самостоятельного решения в определенной степени манипуляция, ведь по сути граждане лишь одобряют одну из двух (реже больше) инициатив, придуманных политиками.

Брекзит — отличный пример того, что референдум далеко не всегда является лучшим решением. Во-первых, голосование 2016 года о выходе из ЕС (51,1% за развод, 48,8% — против) сильно раскололо британское общество. Во-вторых, во время кампании перед референдумом стороны прибегали к манипуляциям, которые теперь очень дорого обойдутся стране. Сторонники разрыва с ЕС в агитации сделали упор на то, что после Брекзита британские рыбаки смогут вылавливать больше рыбы в своих морях и не делиться с французскими и бельгийскими коллегами. Однако они предпочли лишний раз не напоминать, что рыболовство составляет всего 0,1% от экономики Великобритании. В 2018-м, через два года после голосования, в СМИ утекли внутренние прогнозы британского правительства об экономическом падении после Брекзита: по ним после развода с Европой экономика будет терять 5% в год еще 15 лет.

Наконец, Брекзит хорошо продемонстрировал, что стоит дважды подумать перед тем, как выносить на обсуждение сложные вопросы, требующие долгих рассуждений. Google опубликовал топ самых популярных поисковых запросов в день после объявления результатов голосования. На первом месте было «что значит — выйти из ЕС», затем — «что такое ЕС» и «какие страны в ЕС». Многие люди шли голосовать, очень плохо представляя себе, какое решение принимают.

Референдумы нельзя считать однозначно плохой формой народовластия. Они вполне работают на местном уровне и в странах с высокой политической культурой: в Швейцарии, единственной европейской стране, где исследования не фиксируют снижения доверия к демократии, каждую неделю проходят сотни местных референдумов и несколько национальных.

Также референдумы вряд ли заменимы при принятии решений, легитимизирующих новую политическую систему, например для провозглашения независимости или утверждения новой конституции. К тому же референдумы можно улучшить — скажем, разбивать выносимые вопросы на несколько альтернатив (допустим, провести голосование за каждую главу конституции вместо голосования за всю целиком).

Еще одно демократическое новшество, которое упоминает Шмиттер и которое заслуживает более детального обсуждения, — разнообразные гражданские форумы, в которых участвуют случайно выбранные граждане. Где-то решения обсуждающих становятся общеобязательными, где-то превращаются в законопроект, а где-то ложатся чиновникам на стол в качестве гражданских рекомендаций. Это явление связано с последней крупной нормативной теорией народовластия — концепцией делиберативной демократии, а потому выглядит почти что единственным системным ответом на глобальный кризис демократии.

Теория делиберативной демократии предполагает большее вовлечение рядовых граждан в принятие политических решений, однако выдвигает требования к их участию.

Центром политического действия должно быть не голосование как выражение «народного суверенитета», а рациональное обсуждение, в процессе которого люди могут избавиться от дезинформации и заблуждений и сформулировать взвешенную и мудрую позицию, к которой очень сложно прийти с помощью обычных демократических процедур.

В большинстве трактовок в делиберативном обсуждении участвуют обычные люди, выбранные случайным образом. Для современного человека, привыкшего к парламентаризму и выборам, такой подход может звучать немного безумно. Однако именно с помощью жеребьевки формировалось народное собрание античных Афин — высший орган государства, подарившего человечеству саму идею демократии. И именно случайный выбор по жребию наряду со всеобщим голосованием считался основной демократической процедурой вплоть до XIX века.

Участники делиберативного обсуждения — несколько десятков или пара сотен человек — должны сперва ознакомиться со всей информацией по нему (порой даже пройти обучающие курсы), а затем рационально обсудить свои позиции друг с другом и с экспертами.

Политологи, которые занимаются организацией таких обсуждений, часто называют их «мини-публики» — ведь в идеале они должны быть лабораторным воспроизведением идеальной публичной дискуссии. Последние два десятилетия с «мини-публиками» экспериментируют во многих странах, причем как в демократических, так и в авторитарных. К примеру, китайское правительство экспериментировало с такими обсуждениями долгие годы, пытаясь на их основе разработать модель «неполитической» демократии — когда граждане могут влиять на конкретные политические решения и при этом не затрагивается вопрос о том, кому принадлежит высшая власть.

В феврале 2019 года в бельгийском немецкоязычном сообществе Остбельген начал работу первый постоянный орган-«мини-публика» — городской совет. Он состоит из двух палат, каждая из которых формируется по делиберативному принципу.

Нижняя палата собирается раз в три месяца, каждый раз из новых граждан. Она обсуждает насущные вопросы сообщества. Их разрабатывает верхняя палата, состоящая из 24 человек, которые тоже выбираются случайным образом, но находятся в должности полтора года и работают постоянно.

Решения нижней палаты поступают в парламент сообщества в качестве законопроектов, а в органы исполнительной власти — в качестве рекомендаций.

Бояться смерти демократии сегодня явно преждевременно. Как идея она наверняка переживет и нас с вами, и любого диктатора, кричащего о ее скорой гибели. Однако вполне вероятно, что сегодня мы становимся свидетелями начала ее глобального перерождения. И этот процесс пройдет не без потерь — многие страны могут свернуть с пути свободы. Но другие выйдут из него обновленными, более совершенными и справедливыми. И некоторые грани этого будущего институционального воплощения народовластия становятся видны уже сегодня.