Деревья помнят
Стамбул. Платан янычаров
Султаны, гаремы, вертящиеся дервиши, фески, евнухи, янычары – пёстрая смесь экзотических персонажей, из которых романтики XIX века соткали яркую картинку Османской империи, до сих пор будоражит воображение туристов, прибывающих со всех концов света в Стамбул. Хотя из всего перечисленного остались только дервиши, да и то не настоящие, а театральные (суфийские ордена, как и гаремы, и фески упразднил неутомимый Ататюрк).
Янычары ушли в прошлое ещё ранее, при султане Махмуде II. А главным свидетелем по «делу янычар» остаётся безмолвный платан в одном из дворов Старого Сераля. Под кроной этого тысячелетнего древа неуёмные стражи султанов собирались, дабы решить насущное, отправиться в поход на врага, высказать претензии к власти. Говорят, что в его дупле, между дел, они готовили себе плов. Когда же грозные янычары сгинули за ненадобностью, платан остался шелестеть на радость мирным и гражданам многочисленным туристам.
Иерусалим. Маслины Гефсиманского сада
Однако тысячелетний платан – юный отрок в сравнении с маслинами Гефсиманского сада, растущими на склонах Масличной горы, что расположилась напротив Старого Иерусалима. Гефсимания – то сакральное место, где любил мечтать и скорбеть Иисус, где, после злосчастного иудиного поцелуя, начал он испивать чашу предначертанного, откуда начался для него последний земной путь – на Голгофу.Восемь древних маслин-патриархов (утверждают, что они в юности своей были свидетелями тех событий), уже наполовину высохших, всё ещё покрыты шапками листвы характерного оливкового цвета. За мемориальными деревьями с трепетом ухаживают монахи-францисканцы. Когда в Гефсиманском саду нет туристов и паломников, то из чрев утомлённо трепещущих олив доносятся отчётливые голоса. О чём речь – можно только догадываться. Языка, на котором говорят деревья, ныне уже никто не понимает.
Киев. Липа св. Феодосия
Значение преподобного Феодосия, игумена Киевопечерского, в деле монастырского строительства на Руси трудно переоценить. Современник достопамятных своей распрей князей Изяслава и Святослава Ярославичей и нашествия печенегов, Феодосий умер в 1074 году и был погребён в дальнем конце знаменитого монастырского некрополя Печёрского монастыря.Однако вскоре его прах был потревожен, и «обретённые» мощи заняли место в драгоценной раке. Которая очень приглянулась завоевавшим Киев монголам. Вместе с ракой пропали и мощи, хотя и утверждается, что они были надёжно упрятаны монахами. На фоне всего этого как-то особенно трогательно выглядит старая липа у входа в пещеры, своеобразный зелёный кенотаф святого. Липа Феодосия имеет статус памятника и охраняется государством.
Мангышлак. Сакральные шелковницы
Как это ни странно, но наиболее яркий пример трепетного отношения к деревьям (с которыми человечество сосуществует с тех далёких первобытных времён, когда маленькие группы наших пращуров растерянно болтались под пологом великого леса) наблюдается в наиболее засушливой области Казахстана – Мангистауской. Шелестящая шелковница – важный элемент многих мангышлакских святынь. Иногда это даже не отдельное дерево, а целые священные рощицы.
И здесь, как мне кажется, мы имеем дело не просто с элементом былого язычества, воспринятым и приспособленным под ислам проповедниками-суфиями из шаманистского прошлого степняков, а с пережитком какого-то древнего и утраченного культа, проявление которого сохранилось в этом суровом краю, где с особой цепкостью сберегается всё, что только появляется в поле зрения.
О феноменальной памяти представителей живой природы – растений, животных, птиц, микроорганизмов – известно давно. Иногда на уровне инстинктов они помнят многие события из истории Земли. И все же становится не по себе, когда воочию наблюдаешь фрагмент подобной «памяти».Старый бабушкин дом строился во времена Октябрьского переворота и последовавшей за ним Гражданской войны. Белые сменяли Красных, и наоборот. А прапрадед-железнодорожник с семьей строил дом – в любые времена людям нужна крыша над головой. Сейчас это густонаселенный район ж. д. вокзала. Тогда (по сохранившимся семейным рассказам) чуть дальше от станции лежала степь. Архитектура дома вполне соответствует нуждам переломного времени: все окна дома до сих пор выходят в сторону железной дороги или во двор. В степь (теперь там конечно сплошные улицы) смотрела «глухая» стена. Чтобы как-то защитить дом и двор от пронизывающих степных ветров и летнего солнцепека, предки посадили вдоль забора три дерева акации.
Старому дому нынче больше века. Он крепок и надежен. А вот акации ураганные ветра последних лет плохо переносят, ломаются. Сто лет – солидный возраст для дерева. Стволы уже невозможно обхватить руками. Акации из спасителей превратились в опасных соседей, огромные толстенные ветки теперь представляют для дома и его обитателей серьезную угрозу.
Очень обидно, но акации пришлось пилить.
Как ни крути, пять поколений нашей семьи рождались, жили и умирали под сенью могучих великанов. Расставаться даже со спиленными стволами было тяжело, решили «пустить» деревья на что-нибудь нужное и полезное в доме и во дворе. Собравшись вокруг поваленных исполинов, мы, ради интереса решили сосчитать годовые кольца на спилах. Так сказать, узнать точный возраст деревьев.
Считали, удивлялись. А потом обратили внимание, что у всех трех деревьев ближе к центру спила обнаружились какие-то ущербные кольца. Цвет у них нездоровый, а еще они не такие широкие и ровные, как остальные. Говоря медицинским языком: явно выраженная болезнь древесины – штук 5 изломанных колец, идущих одно за другим.
Открытие нас озадачило. И мы всей семьей стали высчитывать, в какие года болели наши деревья. Удивительно, оказалось, что все деревья дружно заболели в начале 40-х годов прошлого века, и эта болезнь продлилась 5 лет. Да это же годы Великой Отечественной войны! Получается, деревья чувствовали, что творится что-то ужасное, и страдали.
Эксперименты, проведённые учеными-биологами, дают удивительные результаты: растения способны видеть, ощущать вкус, обонять, осязать и слышать. Более того, они могут общаться, страдать, воспринимать ненависть и любовь, помнить и думать. А еще деревья каким-то непостижимым образом умеют подавать друг другу сигналы и принимать их! Например, передавать друг другу сигнал тревоги на огромное расстояние. Выходит, в период с 1941 по 1945 год, не только люди передавали друг другу тревожные вести.
Я связалась с родственницей, чье детство прошло в том самом доме с акациями. В далеком 1941-ом Ольге Тимофеевне исполнилось семь лет. Детская память избирательна, и все же, страшные события, приводившие в ужас все живое на земле – и человека, и природу - военное время, она помнит прекрасно.
«… Станция наша была крупным железнодорожным узлом, центром небольшого городка между Минеральными Водами и городом Орджоникидзе. Мой отец был начальником политотдела узла.
В начале войны через нашу станцию шли эшелоны с новобранцами, стало больше составов с цистернами, которые везли на фронты горючее – из Грозного, Баку. Здесь меняли им паровозы, заправляли мазутом и водой. Сплошная спешка и нехватка времени часто приводили к печальным результатам. Как-то отец пришел домой с почти совсем сгоревшими волосами. Вспыхнула цистерна с мазутом, к счастью, последняя в составе. Ее надо было немедленно отцепить и откатить подальше. Если бы состав загорелся весь… об этом некогда и страшно было думать. Тушили все, кто мог. Новые волосы у папы выросли почти все седые. Ему тогда было 36 лет. Всевозможных инцидентов и дорожных происшествий на станции и вокруг нее в начале войны было множество.
Но, немец быстро шел к Северному Кавказу. Скоро начались налеты бомбардировщиков – их целью была железная дорога, задача - отрезать пути составам с горючим для фронта. Все чаще из вокзального громкоговорителя звучало: «Внимание! Внимание! Воздушная тревога!». Начиналось самое страшное – гудки десятков паровозов, с каким-то ужасным ритмом, жутким крещендо, звук крепчал и поднимался все выше… Бомбоубежищ не было. Люди прятались, где могли. Страшно и, казалось, совсем близко ревели чужие самолеты. Мне тогда исполнилось восемь, и я хорошо понимала, с чем они сюда летят, и знала, что делают их бомбы.
В июле 1942-го пришло время покидать родные места. Эвакуация. Мы стали беженцами. В доме с акациями на долгое время поселились квартиранты - немецкие офицеры, без малейших угрызений совести выселившие пожилых хозяев дома в сарай. Бабушка с дедушкой выжили в оккупации, даже сохранили что-то из имущества. А акациевые деревья во время бомбежек и боев сильно пострадали, но тоже выстояли. Взрывы авиабомб, выстрелы орудий, пламя многочисленных пожаров не жалело никого и ничего. Наши акации оказались героическими деревьями – они выжили всем смертям назло. Правда, долго восстанавливались и принимали былую, довоенную форму. Прошел ни один год, прежде чем с их стволов и ветвей окончательно исчезли следы войны».
Со времен той страшной войны прошло 75 лет. Сменилось не одно поколение людей. И сегодня становится страшной нормой - стереть правду из памяти ныне живущих поколений людей о Второй Мировой, ее ужасах и кровавой хронологии событий.
А деревья выходит, помнят. Только рассказать, увы, не могут. У них просто нет лёгких, чтобы создавать привычные для нас звуки. Их эмоции, чувства, мысли выражаются по-другому, нежели у животных и человека. «Нервная система» растений совершенно иная. Тем не менее, они реагируют на происходящее вокруг них и с ними: чувствуют боль и не хотят умирать так же, как и любое другое живое существо.
https://zen.yandex.ru/media/prokhaforever/derevia-pomniat-60...