«Пришла пора подорожить народным языком». Снова
220 лет назад родился создатель Толкового словаря живого великорусского языка
«Пришла пора подорожить народным языком, – писал Владимир Даль. – Мы начинаем догадываться, что нас завели в трущобу, что надо выбраться из нее поздорову и проложить себе иной путь… Говоря просто, мы уверены, что русской речи предстоит одно из двух: либо испошлеть донельзя, либо, образумясь, своротить на иной путь, захватив с собою все покинутые второпях запасы».
Звучит очень современно. Сегодня русский язык изнемогает под напором «иностранцев». Следует оговориться – мы давно используем массу слов, имеющих французское, немецкое, английское происхождение. Но те уже вошли в обиход, прижились и по праву стали родными. Нынешние же «пришельцы» – наглы и бесцеремонны, везде суют свой нос. Они не так уж и нужны, их вполне можно заменить словами из русского языка. Однако по извечной привычке потакать всему иностранному мы им почтительно кланяемся и предоставляем кров. И они вторгаются в наш быт, влезают в наши одежды и не изъявляют ни малейшего желания исчезнуть, раствориться в лингвистических дебрях.
Снова приведу слова Даля:
«Если уж мы взяли иностранное слово, не надо ставить его в бог весть какие необыкновенные условия. Пусть подчиняется правилам нашей грамматики и произносится так, чтобы для русского человека оно не было диковато на слух».
Именно так! И потому снова посетую: за какие коврижки иностранным словам – уважением и почет, часто излишнее, подобострастное, в ущерб родным, привычным? Увы, как встарь, что имеем, не храним…
Когда Владимир Иванович начинал копить материал – у него еще не было мысли собрать его под одной обложкой и издать, – русский язык был на своей родине изгоем. Считалось, что он уродливый, неотесанный и к нему презрительно и даже брезгливо относилась читающая просвещенная публика, представители дворянства. Они изъяснялись по-немецки, французски, английски, считая эти языки эталонами.
Даль, к слову, вовсе не лингвист, а человек, бывший и моряком, и врачом, и писателем, собирал свою небывалую коллекцию слов полвека с лишним! – сначала просто так, ради интереса, а потом с целью – доказал и показал, что русский язык свеж, ярок и незаслуженно томится в изгнании. Многие слова он выпустил на свободу, отчистил от пыли и снова пустил в обращение. И этим заслужил уважение потомков.
«Словарь не от того назван «толковым», что мог получиться «бестолковым», а от того, что слова объясняют и растолковывают», – говорил Даль.
Между прочим, составитель Толкового словаря живого великорусского языка был не русским. Отец Даля – датчанин, мать – полунемка, полуфранцуженка. Впрочем, ничего удивительного тут нет. Даль прикипел к России, стал пристрастен к ее народу. Писал:
«Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу принадлежит. Я думаю по-русски»
У Даля была бурная, насыщенная событиями жизнь. Но где бы этот человек ни был – на корабле среди моряков, лекарем на Русско-турецкой войне и во время военного похода в Польшу, находясь на государственной службе в Оренбурге и в других местах, он не забывал пополнять свою коллекцию слов. И даже незадолго до смерти, совсем уж больной, попросил дочь: «Запиши, милая, словечко…»
Кипу своих записок Даль едва не потерял во время боев с османами. Увязал их в тюки и погрузил на верблюда. Но тот исчез, как потом выяснилось, турки его захватили. Даль неимоверно огорчился и был сам не свой, пока русские солдаты не отыскали двугорбого. На счастье, сумка с той же кипой бумаг так же была приторочена к мохнатому боку верблюда. Даль радовался, словно отыскал сокровища…
Он дружил с Пушкиным, и именно тот вроде бы подвиг его на издание словаря русского языка.
Однажды поэт появился в новом сюртуке, который назвал «выползиной». Так, по Далю, называлась кожа змей, которую они сбрасывали каждый год. «Гляди, какова выползина! – смеялся Пушкин, ощупывая обновку. – Ну из этой выползины я не скоро выползу. В ней такое напишу, что ты не охнешь, не отыщешь в ней ни одной франзузятины…»
Увы, жить поэту оставалось недолго. В том самом сюртуке Пушкин февральским утром 1837 года отправился на дуэль. На Черной речке пуля Дантеса пробила «выползину». Истекающего кровью Пушкина привезли в квартиру на набережной Мойки. Туда поспешил и врач Даль в надежде спасти великого стихотворца.
Увы, ему довелось лишь принять последний вздох поэта. Умирающий Александр Сергеевич снял с пальца золотой перстень-талисман и одарил им Даля. На память о Пушкине осталась у него и простреленная «выползина»…
Так уж вышло, что мастерски выстроенное здание словаря с содержимым в 200 тысяч слов, с пословицами, поговорками, историями из народной жизни, заслонило иные заслуги автора. А их у него немало: в полном собрании сочинений Даля – десять томов, в них – почти полтораста повестей и рассказов, несколько десятков коротких историй из сборника «Матросские досуги», пьесы, статьи, очерки.
Кроме того, он собрал и издал книгу «Русские сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные казаком Владимиром Луганским. Пяток первый».
Казак Луганский это и есть Даль. Он родился в поселке Лугань, позже ставшим Луганском. Задачу свою Даль, несмотря на обращение в третьем лице, выразил так:
«Не сказки по себе были ему важны, а русское слово... Писатель задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком, с говором, которому открывался такой вольный разгул и широкий простор в народной сказке... Он хотел только на первый случай показать небольшой образчик запасов...»
Запасов оказалось премножество. И любви к России, ее традициям, языку – тоже. Виссарион Белинский писал: «Даль любит простого русского человека, … умеет мыслить его головой, видеть его глазами, говорить его языком». Пожалуй, это самое точное высказывание о Дале.
Вернусь к его сказкам. Вроде бы безобидные сочинения, но из-за них Владимир Иванович чуть не пострадал. А дело бы так.
На Даля донес небезызвестный Фаддей Булгарин. Мол, в сказках содержатся насмешки над правительством, неподобающие намеки и так далее. Этим он насторожил директора канцелярии Третьего отделения статс-секретаря Мордвинова, который сообщил своему шефу Бенкендорфу, что «принял смелость поднести ее (книгу Даля – В.Б.) его величеству, который приказал арестовать сочинителя и взять его бумаги для рассмотрения».
Однако Николай I, полистав книгу, не нашел у сочинителя ничего, что могло бы возмутить его самодержавный дух. К тому же внял заступничеству Василия Жуковского и профессора Георга Поррота, вхожих в императорские покои. Взятого под стражу Даля царь велел отпустить. Мордвинов перед писателем извинился, потом так же поступил сам Бенкендорф.
Знакомые Даля облегченно вздохнули, да и сам он признавался, что сильно тревожился, сидя за решеткой. Уже маячил перед ним суд, мрачные стены острога… Не будь у Даля столь внушительной протекции, с ним и впрямь могли сделать что угодно. Слуги государевы страдали маниакальной подозрительностью – им всюду мерещились инсургенты, заговорщики, и потому они были вечно напряжены, озабочены, теребили, не давали отдыха полицейским и жандармам…
Напоследок несколько штрихов к портрету Даля. У него были не только светлые мысли, но и, как принято говорить, золотые руки. Даль получил медицинское образование в Дерптском университете, стал врачом – и искусным. На турецкой войне Даль был полевым хирургом, совершал операции под вражескими пулями и ядрами. Работал Даль и в местах, где господствовала черная смерть. И тоже отчаянно рисковал, ибо повсюду клубились облака смертельного вируса чумы.
Еще одна занятная деталь. Владимир Иванович имел склонность «ко всем ремесловым работам» – слыл умелым резчиком по дереву, делал миниатюрные изделия из стекла. Что угодно мог смастерить или починить.
…Работал Владимир Иванович до самого смертного часа. Писал не металлическими перьями, а по старой памяти – гусиными. Говорил, что так буквы получаются более четкими, чтобы потомки в его бумагах разобрались, ничего не перепутали. Часто повторял свою любимую прибаутку: «А когда досуг будет? А когда нас не будет».