«Чрево» в МХТ им. А.П. Чехова: страшный рассказ Евгения Замятина — впервые на сцене

На Новой сцене Московского Художественного театра имени А.П. Чехова состоялась премьера спектакля «Чрево» по одноименному рассказу Евгения Замятина в постановке молодого петербуржца Андрея Гончарова. Жанр обозначен как «крестьянский мюзикл».

Любопытно, что автор постановки — полный тезка знаменитого Андрея Александровича Гончарова — режиссера, возглавлявшего Театр Маяковского с 1961 по 2001 год, где он собрал звездную труппу и поставил легендарные спектакли.

Обычно сценические версии по прозе подразумевают интерпретатора, автора инсценировки. В «Чреве» его нет. Ранний малоизвестный рассказ Евгения Замятина (сегодняшним читателям писатель известен преимущественно по роману-антиутопии «Мы») звучит со сцены почти без купюр, с сокращениями минимальными.

В глухой провинции, в селе, затерявшемся на бескрайних просторах дореволюционной России, живет молодая крестьянка Афимья, выданная замуж не по своей воле за постылого старого Пётру. Малолетний пасынок Васятка напоминает ей о своем несбывшемся материнстве и одиночестве. Вот и полюбила Афимья от безысходности полного сил соседа Иванюшу. Узнавший о неверности жены муж, всегда бывший скорым на руку, вовсе срывается с катушек — бьет нещадно. Она терпит и, наверное, терпела бы и дальше, но после одного яростного избиения теряет зачатого во грехе ребеночка. О нем она грезила маниакально, истово холила своего нерожденного первенца. Режиссер объяснил, что «условия микросоциума, его законы» довели героиню до отчаянного «чревного» состояния, до «точки невозврата». Путь к преступлению — открыт. «Подняла топор — ахнула Пётру со всего плеча». Убитого мужа «уложила в кадушки, пересыпала солью с селитрой, гнетком пригнела: солонина».

Режиссер заворожен сказовым текстом, его не столько занимает трагическая тема, раскрываемая в разных произведениях русской литературы, сколько желание заявить о «бытовом насилии» как проблеме, не имеющей территориальных, временных, национальных границ. Один из актеров на встрече с журналистами заметил, что жизнь подбрасывает все новые факты, и даже вспомнил о чудовищном злодеянии историка Соколова, совершенном в Петербурге осенью 2019-го. Эти примеры по-детски наивны и достаточно далеки от «Чрева» со Страшным судом, зреющим внутри человека, неизбежностью трагедии, признания и расплаты.

Определение жанра — «крестьянский мюзикл», конечно, игра слов, своего рода ироническая метафора. Мюзикл — особая художественная система, создаваемая по своим законам, которым спектакль, что справедливо, следовать и не собирался. Актеры, они же персонажи спектакля, не произносят, а преподносят текст в формате стилизованных под старину распевов (композитор Алексей Кириллов). Звуковая ткань соткана из отголосков фольклорных причитаний, обрядовых песен, балаганных переплясов, ритуальных плачей. Песней герои доносят информацию о состоянии персонажей и о том, что происходит с ними. Старомодный русский говор и давно забытые слова звучат красиво и музыкально. Вот Пётра сильным голосом выводит: «Поехал Пётра сено косить — поехал через лес. По лесной дороге — хорошо, мягко, колеса шепотом говорят. А дух-то зеленый, листвяной, настоистый… Доехал до лесного колодца, стало быть, с полдороги уж проехал, поглядел — ан оселка-то и нету, оселок-то дома остался. Ах ты, батюшки!». Воротился и «обмер: Афимья на кровати расхристанная вся лежит...». Песнопения от третьего лица сопровождаются игровыми сценками с прямой речью. Замятинский сказ «прошивают» мелодии Шуберта и хиты из репертуара Depeche Mode, чтобы мы не сомневались в актуальности и интернациональности социальных пороков.

На контрасте выстроен художником Константином Соловьевым и зримый образ спектакля. От деревенского быта — деревянные стол, двери и земля, густо покрывающая прямоугольник ринга, на котором разворачивается действие. Стол — по центру — с фарфоровой супницей, графином с водочкой, тарелки, рюмки. Вокруг — гнетущая черная пустота и только сверху радужно улыбается хрустальная люстра. На босоногих героях костюмы разных эпох. Фрак, белоснежная рубашка, запонки на манжетах, галстуки-бабочки, крестьянское исподнее, полотняное платье, алый мотоциклетный шлем, широченный кумачовый пояс, как пылающий кровавый след.

На сцене — трое актеров. Все — молодые, голосистые, обаятельные. Пётра Артема Быстрова — страшен в своем пьяном угаре и злой одержимости, но вызывает невольное сочувствие как человек, глубоко обделенный теплом. В этом упрямом твердом самодуре не узнать персонажей прошлых лет: Макара, ожидающего чудо («Светлый путь. 19.17»), или слабохарактерного растяпу Гришу Дробужинского («Человек из рыбы»). Деревенский парень Иванюша в деликатном исполнении Антона Лобана — хитер, улыбчив, беззащитен, глуповат. Быстров и Лобан «отвечают» за объем голосовой палитры спектакля — они с юмором, сочно транслируют реплики участливых любопытных соседок, шумы и даже лай собаки, почуявшей трупный запах.

Афимью играет Ольга Литвинова, которая мне запомнилась по точной роли полковника полиции Евгении Смолич в детективном сериале «Ищейка» (режиссер Дмитрий Брусникин). В ее героине женская покладистость консервативного домостроя сочетается с дремлющей до поры до времени недюжинной силой. Трагический протест предчувствуется сразу. Актриса играет легко, без истерики и надрыва. Когда муж застает ее с соседом, она падает на землю, сбитая сильным ударом кулака — лежа ничком, она поет Bang, bang, словно заклиная: «Мой малыш застрелил меня! Ты мой навсегда, я твоя!» Афимья — собранная и хрупкая: тонюсенькие — талия, шея, косицы, выпадающие из-под платка. Разве такая способна убить? Но стыд и обязательства отступают перед отчаянием матери, у которой отняли дитя. В тот момент душа ее замерла, даже слез не осталось.

Удался ли перевод литературного текста на язык театра? Во многом — да. Андрей Гончаров пригласил на сцену рассказ, никогда не знавший подмостков, — это поступок смелый. Фантазия режиссера отзывается на текст выразительными метафорами. Поет неверная жена, Пётра сидит, положив усталые руки на стол, как пианист на крышку рояля. Афимья, узнав, что «понесла от Иванюши милого, родименького, от любименького», набирает в узелок земли плодородной, но не суждено ребенку увидеть солнышко — и узелок выскальзывает из рук: из земли вышли и в землю уйдем… Убедительны и образны сцены, поставленные без натурализма и сентиментальности: грехопадения, убийства, погребения. И — финал спектакля, горький и скорбный. «Не Афимья это, нет. Но уж так-то всем знато и ведано это лицо, и глаза в тенях, и сжатые губы. Но где? Во сне ли, привиделось? Нет. Уж не там ли, не в церкви ли, видели на стене тот женский скорбящий лик? И все, как один, стар и млад — отдали последний поклон Афимье. И все, как один, сказали: Прощай, Афимьюшка. Бог те простит». В этой сцене Афимья напоминает еще одну безмерно несчастную купеческую жену из Мценского уезда — в этот момент спектакль причаливает к родным берегам, перестает походить на сценарный эскиз современной хроники.

На следующий после премьеры день худрук МХТ имени Чехова Константин Хабенский объявил о запуске нового экспериментального театрального проекта под названием «АРТХАБ», рассчитанного на два сезона. «Что это такое? Поиск новой современной драматургии, поиск новых режиссеров для Московского Художественного театра. …Мы будем представлять зрителям новые идеи блоками по пять будущих спектаклей, по пять презентаций, по пять эскизов. Потом идет защита режиссера — так называемый питчинг — ваши вопросы, его ответы на ваши вопросы. Затем вы голосуете за понравившийся вам спектакль», — сказал Хабенский в обращении к зрителям. «АРТХАБ», который позволит публике участвовать в формировании репертуара театра, выходит на старт 24 мая.