"Я нужен степи до зарезу". Ради чего поэт Сергей Чекмарев потерял любовь и жизнь

Есть поэты, чья творческая судьба полноценно начинается только после смерти. Из таких был Сергей Чекмарев (1909-1933), при жизни ни одного стихотворения в центральной печати не опубликовавший.

Открыли его только во время оттепели.

В отличие от комсомольских поэтов первого призыва ("Старый дурак с комсомольским значком": «Я буду сед, но комсомольцем останусь, юный, навсегда; Сожранный временем Михаил Голодный) Чекмарев не мог похвастаться дельным происхождением. На его примере видно как работал репрессивный механизм, отсекающий от высшего образования юношей непролетарского воспитания. В пять лет научившийся читать, сходу решающий сложнейшие математические задачи, первый ученик в школе на всех уроках, получив аттестат зрелости, три года подряд пытался поступить в абы какой ВУЗ. Вступительные экзамены сдавал блестяще, а потом его банила мандатная комиссия. И ладно был Чекмарев из дворян, так ведь нет: отец – зубной техник, мать – домохозяйка.

Только в 1929 коренной москвич Чекмарев поступил в Воронежский сельскохозяйственный институт на животноводческий факультет, да и то взяли его в дополнительную группу, лишив тем самым стипендии и места в общежитии.

Увлеченность — вот основная черта Чекмарева. Увлеченность до фанатизма, отрицание ради идеи элементарных житейских удобств и, как показала практика, даже любви. Увлекшись зоотехникой постоянный посетитель вечеров Маяковского признается: «Теперь я по магазинам ищу не Кирсанова, и не Сельвинского, и даже не Вл. Вл., а «Зооветминимум», «Организацию труда в колхозах»… Я болен страстью к этим книгам. Скучные, серые брошюрки наполнились для меня жизнью и кровью…»

Заимев статус студента, энергичный Чекмарев вступил в комсомол, на летнюю практику отправился в народ, агитируя крестьян вступать в колхозы. Есть сведения, что уже тогда он подвергался опасности, бывал неоднократно бит.

Между тем, судьба поворачивается к Чекмареву светлой стороной. Воронежский институт ликвидируют, а студентов переводят в Москву, доучиваться в Тимирязевской академии.

В 1932 Чекмарев получил диплом.

Весной тоже года раздается призыв сверху на башкирские земли, где грандиозная недостача квалифицированных кадров. Первого ученика Чекмарева не прочь оставить в аспирантуре, он же рвется на передний край, в Башкирию. Ладно, ехай! Но и в Башкирии Чекмарева хотят видеть в городском аппарате Уфы, однако, наш герой добивается распределения на самый трудный участок, в Хайбуллинский район.

А ведь Москва Чекмареву, ой, как нужна.

Говорить о любовной драме Сергея Чекмарева сложно, ибо там все решается ответом на вопрос: «Был ли Сергей Чекмарев мужем Антонины Кононенко, и если да, когда им стал?». В доступных сетевых источниках царит разнобой, где-то речь идет об этих двоих как о семейной паре, мне же кажется, что расписаны Чекмарев и Кононенко не были.

Почему это так важно?

Единственный адресат любовной лирики Чекмарева Тоня училась в Тимирязевке на курс младше и ждала рядом с Чекмаревым ребенка от человека, который ее бросил. Согласитесь, если Чекмарев был женат на Кононенко вырисовывается история измены и прощения. Если же нет, перед нами просто юношеская самоотверженность. С одной стороны тяжелая ситуация рождает у Чекмарева поистине неуклюжие, достойные пародии строки:

Я был, как поражённый громом,

не мог дыханья перевесть.

Я покраснел, я стал багровым,

когда услышал эту весть.

Так беспокойно, так тревожно

по коридорам я бродил.

И, если б это было можно,

я сам бы за тебя родил.

С другой не наблюдается у Чекмарева болезненного выверта достоевщины («Прощу, дабы тем самым унизить»), али некрасовщины («И в дом мой смело и свободно хозяйкой полною войди!»)

У него чувство обреченной любви, которую надо как-то сохранить.

Тоня не могла последовать за Чекмаревым в Башкирию незамедлительно. Только что родившей женщине предстояло завершить учебу на последнем курсе. Она даже не пришла проводить любимого на вокзал.

А Чекмарева по Башкирии начинает мотать. Парня постоянно перебрасывают с места на место, и нигде он надолго не задерживается. Менее чем за год Сергей сменил четыре адреса — родные порой не знали куда ему писать.

Несколько раз Тоня приезжала к Сергею, ужасалась тому, как живет он, в каких условиях существует, и в ужасе убегала в привычный московский комфорт.

В ноябре 1932 Чекмарева призвали в армию, дабы тут же комиссовать по зрению. В отсутствие Сергея на его место назначили нового зоотехника. Возник реальный шанс возвращения в Москву. Но по мнению Чекмарева: «Работать в Москве — это шесть часов ежедневно сидеть в каменной коробке, что-то писать, и считать, и чертить — это нудно. Работать здесь — это значит носиться верхом на лошади, организовывать работу в гуртах, управлять совхозом. Это трудно. Но лучше трудно, чем нудно, так я считаю».

Моральной дилемме «Возвращаться — не возвращаться» посвящено одно из лучших стихотворений Чекмарева «Размышления на станции Карталы». Герой застрял на станции, куда вдруг прибывает поезд в Москву.

Поезд стоит усталый, рыжий, 

Напоминающий лису. 

Я подхожу к нему поближе, 

Прямо к самому колесу. 

Я говорю ему: - Как здоровье? 

Здравствуй, товарищ паровоз!! 

Я заплатил бы своею кровью 

Сколько следует за провоз. 

Я говорю ему: - Послушай 

И пойми, товарищ состав! 

У меня болят от мороза уши, 

Ноет от холода каждый сустав. 

Послушай, друг, мне уже надоело 

Ездить по степи вперёд-назад, 

Чтобы мне вьюга щёки ела, 

Ветер выхлёстывал глаза. 

Жить зимою и летом в стаде, 

За каждую тёлку отвечать. 

В конце концов, всего не наладить, 

Всех буранов не перекричать. 

Мне глаза залепила вьюга, 

Мне надоело жить в грязи. 

И как товарища, как друга

Я прошу тебя: отвези! 

Ты отвези меня в ту столицу, 

О которой весь мир говорит, 

Где электричеством жизнь струится, 

Сотнями тысяч огней горит. 

Возьми с собой, и в эту субботу 

Меня уже встретит московский перрон, 

И разве я не найду работу 

Где-нибудь в тресте скрипеть пером? 

Я не вставал бы утром рано,

Я прочитал бы книжек тьму, 

А вечером шёл бы в зал с экраном, 

В его волшебную полутьму. 

Я в волейбол играл бы летом 

И только бы песни пел, как чиж… 

Что ты скажешь, состав, на это? 

Неужели ты промолчишь? 

Что? Распахиваешь ты двери? 

Но, товарищ, ведь я шучу! 

Я уехать с тобой не намерен, 

Я уехать с тобой не хочу. 

Я знаю: я нужен степи до зарезу, 

Здесь идут пятилетки года. 

И если в поезд сейчас я залезу, 

Что же будет со степью тогда? 

Но нет, пожалуй, это неверно,

Я, пожалуй, немного лгу. 

Она без меня проживёт, наверно, 

- Это я без неё не могу. 

И Чекмарев получает новое назначение в Таналыкский совхоз с территорией свыше 200 километров.  Рядом ни одного русского поселения.  

Чекмарев поистине был подвижником живущим сегодня, ради завтра. Нет полушубка, он напялит пять рубашек. Отпустили в магазине кирпич хлеба и горсть махры (а больше, пока, ничего не полагается) и на том спасибо. Что ему ливень, зной, мороз, отсутствие книг, любимой девушки, когда завтра из пустоты будет создан мир. Какими материальными благами можно смутить человека у которого «Кирпич, щебень и мусор цветут у меня под окнами».   На все просьбы Тони вырваться в Москву Сергей отвечает: «Нет уж, чтобы быть нам вместе, есть только один способ — тебе приехать сюда, поэтому приезжай, не медли».  

И все же порой он допускал слабость. Хотя бы в стихах.

Не надо сердиться, ветер!

Ты знаешь, что мир велик.

Не только Москва на свете,

существует и Таналык.

Ну что же… И здесь неплохо

по жилам струится труд.

И если велит эпоха,

я буду работать тут.

Но я об одном жалею,

по жизни этой идя,

что в Лиственную аллею

отсюда пройти нельзя.

Нельзя скинуть кепку сырую,

вбежать на четвёртый этаж.

И я тебя не поцелую,

и ты мне руки не подашь…

Допускал ли Чекмарев, что до торжества нового мира лично он, так много для этого сделавший, может и не дожить? Вполне. Раз он чуть не замерз, сбившись с пути во время вьюги. Ну и человеческий фактор - находились люди, которым активно выступающий за колхозы комсомолец не нравился. По ряду источников кочует стихотворение, выдаваемое за предчувствие.

Ты думаешь:

"Письма в реке утонули,

А наше суровое время не терпит.

Его погубили кулацкие пули,

Его засосали уральские степи.

И снова молчанье под белою крышей,

Лишь кони проносятся ночью безвестной.

И что закричал он - никто не услышал,

И где похоронен он — неизвестно".

Проблема лишь в том, что это не все стихотворение, а лишь половинка его. Заканчивает же Чекмарев на мажорной ноте.

Товарищ! 

Не верь же  вороньему карку. 

Отбрось ворожеи  седые приметы. 

Купи на Кузнецком  Уральскую карту, 

Вглядись в разноцветные  миллиметры. 

Возьми прогляди  Оренбургскую ветку. 

Ты видишь, к востоку  написано: «Еткуль».   

Написано: «Еткуль»,  поставлена точка. 

И сани несутся,  скрипя полозьЯми, 

И вьюга махнула мне  белым платочком - 

Мы стали тут с нею  большими друзьями. 

11 мая 1933 года Чекмарев выехал на вакцинацию телят в аул Чебеньки. Его сопровождала председатель рабочего комитета Еникеева. Путь лежал через бушующую горную реку Большая Сурень. При переправе Чекмарев сел на лошадь - та боялась воды. Еникеева сидела на подводе, к ним спиной. Она обернулась только когда почувствовала — лошадь дернулась. Обернулась и увидела, что Сергея уносит водой, а тот даже не сопротивляется. Позже будет установлено, что Чекмарев не захлебнулся, а умер от удара в висок. Скорей всего оглоблей задело. 

Сам Чекмарев свои стихи не публиковал, декларируя «Сначала я хочу жить, а потом уж писать о жизни.  Сперва любить, а потом писать про любовь. Первую половину жизни я буду писать для себя, вторую — для всех».  

Поэтическая его слава началась почти через двадцать пять после кончины. В 1956 году хозяева дома, где жил Чекмарев, при разборе чердака нашли кипу тетрадок. Отослали в районную газету — разбирайтесь, мол, сами. Напечатав парочку стихотворений журналисты отправили тетради в столичный журнал «Новый мир». И началось. Сперва новомировская публикация. Затем книга с предисловием Михаила Луконина. Восторги Евтушенко и Федина. Два издания за два года общим тиражом 75 000 экземпляров. В 1964 массовое издание в серии «Школьная библиотека». И так далее, и тому подобное. 

Чекмарева начали готовить в герои советского юношества, впрямую намекая, что его убили кулаки. В башкирские колхозы, где он отметился началось паломничество. Колхозов было, как уже говорилось, четыре, и во всех поставили Чекмареву памятники. Азат Абдуллин сочинил о Чекмареве пьесу «Не забывай меня, солнце!», прошедшую в десятках театров. В 1972 вышел фильм «Нам некогда ждать», который был посвящен Чекмареву, хотя не имел к нему никакого отношения. Это была в каком-то смысле фэнтезийная вещь о зоотехнике, которого в 1933 году пытается убить белогвардейский офицер. В 1975 Чекмареву вручили премию Ленинского комсомола.  

В новое время Чекмарева забыли, но вот выросшие на его примере советские дети начинают поэта вспоминать. В сети о нем много материала, но нет основного — книг, только подборки выборочных стихотворений, а хотелось бы, признаться почитать и дневники этого парня. 

Светлая память!