Узнать о прошлом из первоисточников. Стоит ли этому верить?

Почти четверть века, прошедшая со времени крутой смены курса Россией в конце ХХ в., дает возможность ретроспективного взгляда на целый ряд сюжетов отечественной истории. Один из них, не самый значимый на первый взгляд, — публикация источников, именуемая в кругах специалистов «археографией».

Археография: символ свободы или жертва идеологии?^*

Оговоримся сразу, что в нашу задачу не входит рассмотрение «историографии археографии» или ее взаимодействие с другими историческими дисциплинами. Интересуют, прежде всего, некоторые закономерности развития публикаторской деятельности, которые становятся ясны благодаря изучению кК истории — в связи с задачами преподавания.

Если методике археографии на протяжении всего ХХ, да и начала ХХI вв. уделялось определенное место в работах целого ряда преподавателей этой дисциплины в нашей стране и практиков (А.А. Сергеева, А.А. Шилова, С.Н. Валка), трудах их последователей (А.И. Андреева, А.А. Зимина. М.Н. Тихомирова, а также М.С. Селезнева, Е.М. Добрушкина, Г.И. Королева, А.Д. Степанского), представителей академической науки (С.О. Шмидта, В.П. Козлова, С.М. Каштанова, С.В. Чиркова и других), — то истории археографии придавалось подсобное значение. Причина такого положения, кроется, вероятно, с необъятности предмета. По сути, история публикаторской деятельности — это история освоения всего документального богатства, накопленного человечеством, которая началась со времен книгопечатания. Впоследствии и другие категории источников стали требовать разработки методов их публикации. Если представить, что эти методы складывалась исторически, в прямой связи с возникновением, развитием (нередко затуханием) археографических центров, также в связи с потребностями времени формировались определенные правила воспроизведения текстов разных видов документов, — то причины невнимания к истории археографии, ее отрыва от методики неясны.

В России эта проблема — исследование истории археографии — имела некоторое развитие в связи с учебными целями. Именно к середине 1960-х годов, почти через десять лет после образования в 1957 г. первой на тот момент (и единственной на сегодня) специализированной кафедры археографии ее преподаватели — И.И. Корнева, Е.М. Тальман, М.С. Селезнев, Д.М. Эпштейн — предприняли удачную попытку написать учебники по преподаваемым дисциплинам. Хотя их предшественниками на этом пути были С.Н. Валк, П.Г. Софинов, в их учебных пособиях вопросы развития археографии имели либо подсобное значение, либо решались конспективно. Впоследствии к проблеме обращались Е.М. Добрушкин, А.Д. Степанский, В.П. Козлов, которые особо указывали на необходимость специального изучения истории публикаторской деятельности. Возможно, прежняя недооценка этого сюжета базировалась на слабом знании зарубежного опыта, который по-настоящему начал приоткрываться для нас лишь благодаря учебникам Г.И. Королева, посвященным изучению медиевистической археографии в Западной Европе в XVI—начале XX вв. Более детальное и параллельное изучение истории археографии за рубежом и в России, которое осуществляется в учебных курсах кафедры археографии в ИАИ РГГУ, позволяет сделать ряд важных выводов о бытовании археографии — и как научной, и как учебной дисциплины — на широком поле исторической науки.

* * *

По прошествии почти 250 лет развития археографической традиции в России и более 500-лет в странах Западной Европы, можно заметить ряд свойственных ей закономерностей. За это время археография прошла путь от ремесла копииста, — через представление о ней как ученом занятии для интеллектуалов интегрирующего характера, — до, увы, науки весьма узкого профиля в представлении многих гуманитариев (и ряда историков в том числе).

Изучение истории археографии убеждает, что ее можно назвать в известном смысле «праматерью» ряда наук. Исторические знания начинают консолидироваться, оформляться в некие отрасли по мере расширения практики издания текстов. Факт публикации, широкого тиражирования, обнародования источника предъявлял к нему иные, чем в рукописный век, требования в смысле достоверности, проверяемости, подлинности. Уже к началу XIX в. от некогда обширного «материка» — археографии как «объяснения», «описания древностей» (если понимать слово буквально), начинают отпочковываться, обретя собственный объект и предмет исследования, источниковедение и историография, вспомогательные исторические дисциплины и архивоведение. Закономерная специализация наук существенно раздробила и сузила массив прежнего представления об археографии.

Публикации источников, хотя и далекие от научных принципов, начинаются фактически с первых лет книгопечатания. «Большие французские хроники» известных и безымянных французских монахов и историописцев, «Церковная история народа англов» Беды Достопочтенного, «Биография Фридриха Барбароссы» монахини Гросвиты — эти и другие самые первые издания источников, хотя и не имевшие научного подхода, появились через три, пять, пятнадцать лет после того, как заработал печатный станок. С другой стороны, все самые первые региональные исторические общества, собирая, фиксируя местные достопамятности, имели явный «археографический уклон». Альдова академия (кон. XV в.), Рейнское научное общество (сер. XVI в.), Лондонское (Елизаветинское) общество антиквариев (1574 г.), церковные научные общества болландистов и мавристов (1615 и 1618 г. соответственно), Палатинское общество (нач. XVIII в.), Общество истории и древностей российских (1804 г.) — все они ставили задачу собирания и издания текстов. Именно антиквары и первые типографы XV—XVI вв., эрудиты более позднего времени, меценаты эпохи Просвещения, публикуя тексты определенных периодов или по конкретным темам, начали «конструировать» интересы современников. Так закладывалась археографическая база для будущих исследований.

Другой важнейшей чертой публикаторской практики является то, что уже с конца XVI в. она становится объектом внимания церковной, а затем и светской власти. Самые первые «войны документов» периода Реформации разразились на церковной ниве (хорошо известно выражение Виктора Гюго, что И. Гутенберг был предтечей М. Лютера). Аналогичная «война» имела место и на русской почве. По сути, «книжная справа» и раскол русской Церкви имели самое непосредственное касательство к вопросам передачи текста документов. (Другое дело, что в России в связи с этим не появились труды, равные «De Re Diplomaticа» Жана Мабильона). Начало книгопечатания имело глубокие последствия для археографии. Это чисто техническое изобретение обосновалось в Западной Европе и в России в принципиально разных условиях: если на Западе книгопечатание сразу началось как частно-государственное, и власть (в том числе церковная) с разной степенью успешности боролась за правo цензуры, то в России государственно-церковный патронат начал формировать особую модель взаимоотношений книгопечатания и власти, а затем — издания документов и власти.

Тридцатилетняя война 1618—1648 гг. впервые привела к мысли о необходимости серийных публикаций документов по международным отношениям практически во всех странах Европы. Эти серии осуществлялись королевскими и придворными историографами, крупными меценатами (Томас Раймер, Жорж Дюмон, Готфрид Лейбниц, граф Н.Ф. Румянцев). Так в XVIII — начале XIX вв. впервые начинается выпуск серий документов, находившихся под патронатом государства, что привело впоследствии к формированию общенациональных традиций в области публикаторской деятельности. Это свидетельствовало об осознании властью (церковной, светской) важности выхода в свет фундаментальных серий по национальной истории. Параллельно процессам складывания централизованных государств появляется интерес к публикациям документов актового характера, — источников, «автором» которых была официальная власть.

Вторая четверть XIX в. показала зарождение связи археографических проектов с историческими исследованиями, когда они начинают выполняться в непосредственном сочетании друг с другом. Примеры хорошо известны: тематические публикации источников и труды Ф. Гизо — по истории Франции, Жозефа-Франсуа Мишо — по истории Крестовых походов, Жана Бюшона и Александра Дюма — по истории Жанны ДʹАрк, а замечательная серия Monumenta Germaniae Historika вовлекает в процесс взаимодействия историографии и археографии большую часть историков Европы вообще. Одновременно это показывает, что публикации начинают восприниматься ученым сообществом как полноценный историографический факт, участвуют в создании концепций по национальной или всеобщей истории. Применительно к России можно сказать, что именно благодаря публикациям документов Археографической комиссией стали возможны фундаментальные труды по отечественной истории Н.И. Костомарова, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского. Со второй половины XIX в. работы ряда академиков (Н.Ф. Дубровина, А.Ф. Бычкова и др.) идут в непосредственной связи с их публикациями источников.

Вопрос преемственности направления и содержания публикаторской практики, его преломление в исторических исследованиях XIX в. одновременно показывает, как археография из состояния покровительствуемого научного занятия переходит в плоскость управляемого. Это дает ей новое качество — археография становится «барометром» положения исторической науки в государстве. В то же время накопленный опыт публикаций, само качество археографической базы в большинстве стран Европы нередко начинают отодвигать «пионерство» документальных публикаций при изучении ряда проблем прошлого. Однако в целом значение их сохраняется, и новое столетие подчеркнуло роль научно опубликованного источника с новой силой.

Серьезной особенностью археографической деятельности с начала XX в., вследствие ее все большего вовлечения в орбиту влияния государства, можно считать зависимость от «заказа власти» на исследование тех или иных проблем. Подчеркнула ситуацию Первая мировая война. Она способствовала возникновению в большинстве стран специализированных научных центров, поддерживаемых государством, целью которых становится издание материалов по истории национального видения проблем войны, а в более широком понимании — складывания концепции современного общества. В СССР также появляются археографические центры, нацеленные только на публикацию источников современности и предшествовавшего периода: истории протестного движения, революции, партии большевиков. Именно эти темы стали превалирующими в довоенный период.

Характерная черта археографии рубежа XIX—ХХ вв. — вовлечение в научный оборот документов современности, когда время создания документа и время его публикации в качестве исторического источника начинают смыкаться. Издания материалов, синхронные происходящим или недавно свершившимся событиям, были не новостью и в XIX в., однако тогда они выполняли прежде всего информационную роль. В ХХ же веке такие документальные издания, выполненные без необходимой для историка рефлексии на события, но с явным политическим подтекстом, с минимальным научно-справочным аппаратом, стали гораздо более частым явлением. Конечно, подобные издания далеко не равны научным археографическим публикациям, однако они не могут не учитываться, ибо участвуют в формировании концепции событий и создании общего «информационного фона».

Вопросы финансирования, доступа к материалам, которые в советский период целиком находились в ведении власти, становятся здесь определяющими. Определяющими все: состав документов, их отбор, интерпретирование. Архивная политика начинает серьезно влиять на содержание публикаторской деятельности, породив представление, что археография и архивоведение — «родные сестры».

Уже на заре советской власти в печать совершенно осознанно попало значительное количество принципиально новых источников: по истории рабочего и крестьянского движений, выступлений разночинной интеллигенции, волнений в армии — вкупе с материалами, рисовавшими «гнилость» царского строя. Целью такого «выброса» стала реабилитация перемен. Попадая, однако, под влияние новой власти, которая и сделала их доступными, эти документы в итоге стали фундаментом для построения очередных историко-политологических мифов. Абсолютизация протестных движений, почти полное игнорирование прогрессивных явлений в экономике России, а также государственнических стремлений части общественности и власти, — таковы были характерные черты публикаторской деятельности архивных органов. Значительную роль здесь сыграл и недостаток профессионалов, намеренный отрыв от академических кругов и институтов.

Однако массив опубликованных по определенной теме или в конкретный период источников, даже если он иллюстрирует официальную концепцию, мифологизирует прошлое — самостоятельная информационная среда. Она создает собственную картину развития исторического процесса, давит или усиливает сложившиеся в обществе представления. И одновременно — требует постоянной фиксации и регистрации, ибо только в этом случае может иметь культурное и научное воздействие на общество. Неслучайной поэтому стала забота о создании единого координирующего именно эту работу подразделения — сектора археографии во ВНИИДАД в 1966 г. Вместе с тем, накопившаяся «критическая масса» изданий рано или поздно приводит к трансформации исторических концепций — «пирамида переворачивается».

Именно ХХ век, и не только в России, показал, как ангажированный, фактологический, субъективный принцип отбора документов определяет некую грань, за которой прошлое — уже не материал для беспристрастного исследования, но объект интерпретации в интересах современности. Пожалуй, еще одним итогом взаимодействия текстов с профессиональной средой, который стал очевиден именно в ХХ веке, можно считать результат обнародования источника. Имеем в виду «оперативное издание документа» как средство идеологического и информационного воздействия — мало известную широким кругам «научную публикацию», которая вполне может остаться, по слову Николая Новикова, «мертвым капиталом», — и археографию, являющую собой метод познания прошлого путем вовлечения опубликованных источников в научный оборот, широкое использование сборников, электронных публикаций в историографии, при организации учебного процесса.

Этот последний аспект функционирования исторического источника в обществе очень значим. Не только в постсоветский период, но и прежде можно насчитать не много исследований, монографических работ, где бы изучалась археография проблемы, давался анализ опубликованных сборников по теме. Отчасти это связано (на современном этапе особенно) с отсутствием единого регистрирующего органа, учреждения, которое бы учитывало не только публикации федеральных архивов, но и всех археографических центров, включая издательства (хотя они таковыми в полной мере не являются), музеи, государственные или общественные фонды и т.п. Таким образом, несмотря на все плюсы определенного либерализма в книжном деле, осуществлении исторических исследований, проблемы учета огромной археографической базы сегодня весьма актуальны

Свобода печати и организации издательств, археографических центров с разной формой собственности, более свободный доступ в архивы вкупе со сложностями финансирования государственных архивов и линия на свертывание их публикаторской деятельности — все эти приметы постсоветского периода существенно изменили вектор развития археографии и проблематику исследований. Не менее существенный момент — как эти проблемы влияют на содержание публикаций и традиционное для нашей страны планирование публикаторской деятельности.

Здесь напрашиваются определенные параллели, ибо есть существенные нюансы, сближающие судьбы археографии в России в начале и конце ХХ столетия. Прежде всего, это касается направления исследований: открытие секретных документов, в той или иной степени «десакрализировавших» прежнюю власть, были характерны для публикаций как первых лет СССР, так и периода перестройки. Хотя проблематика, естественно, разнилась, а уровень исполнения конца ХХ в. был на порядок выше, сенсационный характер содержания схож: преобладание публикаций по истории функционирования власти как аппарата принуждения, интерес к оппозиционному движению. Различие состояло в том, что если в начале 20-х годов ХХ в. М.Н. Покровский говорил о политическом значении архивов, их главной функции — иллюстрировать документами решения партии (что хорошо просматривалось и в публикациях 60—70-х гг.), то в конце века фундаментальные серии документов иллюстрировали авторитарный характер этих же партийных решений советской власти.

В постсоветский период вплоть до 2010-х гг. финансирование археографических проектов осуществлялось у нас не только и не столько архивными учреждениями, которые традиционно занимаются в России публикацией источников. С одной стороны, это способствовало существенному и быстрому расширению археографического фонда, что в условиях лишения архивов статуса научных учреждений нельзя не признать положительным моментом. Однако этот же процесс, в связи с уменьшением дотирования исторической науки вообще, не привел к широкому развитию публикаторской деятельности в институтах, университетах, академических исследовательских центрах, — как это существует в ряде зарубежных стран. Археография всегда была занятием дорогостоящим, требовавшим капитальных затрат, и до тех пор, пока издание многотомных (но нередко и сравнительно небольших) проектов оправдывалось идеологическими соображениями, средства особенно не считали. В постсоветский же период публикации источников в силу нечеткости политических установок власти, более либеральной системы доступа в архивы перестали быть исключительным правом «высоких сфер».

Результаты, однако, имели определенное сходство — отторжение либо скептическое восприятие истории собственной страны. Это стало одной из важных причин, с одной стороны, раскрепощения сознания, но с другой, — однобокости подходов при изучении недавнего прошлого. Предельно тщательному, нередко однонаправленному «сканированию» была подвергнута в итоге вся советская эпоха, — точно так же, как в довоенный период — история самодержавной России. Аккуратно выстраиваемая прежде система идеологически выверенных публикаций уступила место, на первый взгляд, совершенно новым (в смысле открывания «белых пятен») документальным изданиям. Это сближало советские издания 1920—1930-х гг. с публикациями 1990-х гг. – самого начала ХХ в.

Археографический фонд начал формироваться силами целого ряда негосударственных и государственных учреждений, организаций, партий, — причем, далеко не всегда к этому привлекались профессионалы. Отсюда шло манипулирование историческими источниками в пользу современности. Сегодня в целом мы располагаем значительным собранием из сотен тысяч источников, которые открывают «мрачное прошлое» советской эпохи, едва ли не подокументно изучают общественную жизнь императорской и республиканской России конца XIX — 1917 г. и в целом дают возможность исследования-реконструкции ряда сюжетов недавнего прошлого. С известными пробелами эти богатые комплексы были обобщены в справочниках И.А. Кондаковой. Но вместе с тем некоторые страницы уникального советского эксперимента освещены односторонне, на уровне фактологического подхода. Вероятно, противоречивость той эпохи определяет крайности в ее исследовании. А между тем проблемы не выборочного, не «юбилейного» характера планирования публикаторской практики актуальны как никогда (впрочем, здесь многое упирается в финансирование, которое даже при тенденции на повышение не поспевает за открывающимися возможностями).

Вопрос «репертуара» археографических проектов наглядно показывает, как публикации воспитывают и формируют профессиональное сознание прежде всего специалистов, а уже затем — общественное мнение. Изучение того, какие виды источников и в какие периоды, по каким проблемам вовлекались в научный оборот способно даже в большей степени, чем историография, показать причины лакун и искажений в профессиональном сознании. История археографии, уровень археографической культуры существенно дополняют общую картину формирования национальных традиций в области гуманитарного знания, проблем организации науки, показывают важность документальных публикаций для сохранения свободного информационного пространства, долгосрочных научных приоритетов.

Подобная «рефлексия» археографии является ее фундаментальным свойством. Именно поэтому труд археографа — миссия огромной важности, а публикаторская деятельность не должна становиться заложницей очередных мифов.