Ни опера — ни балет: другая «Снегурочка» в Большом
Большой и Малый театры впервые в современной истории объединились и поставили «Снегурочку» Островского/Чайковского — спектакль неопределенной жанровой принадлежности. Постановка является реконструкцией первоначального замысла авторов и посвящена юбилею великого русского драматурга.
Оперу «Снегурочка» написал Николай Андреевич Римский-Корсаков – это знают, наверное, даже не учившиеся в музыкальной школе. Именно она упоминается как пример творческого взлета знаменитого музыкального сказочника в теме про русское искусство второй половины XIX века в школьном курсе истории. Сам Римский-Корсаков считал «Снегурочку» своей лучшей оперой. О том, что в русском искусстве есть еще одна музыкальная «Снегурочка», подозревают немногие.
А ведь другая музыкальная «Снегурочка» родилась почти на десять лет раньше корсаковской. Островский, автор драматической пьесы, не просто предпочитал эту версию, но, по сути, был ее соавтором, поскольку писал свое произведение в тесном контакте с Петром Ильичом Чайковским – автором музыки к его весенней сказке. Это не был лишь заказ на музыкальные номера к готовому опусу — пьеса и музыка к ней создавались одновременно. Идея создания большого синтетического действа, спектакля-феерии, в которое были бы вовлечены все три труппы московской императорской сцены – оперная, балетная и драматическая – родилась в Дирекции императорских театров отчасти вынужденно: в 1873-м Малый театр был закрыт на ремонт, его спектакли шли на сцене Большого. Впрочем, музыку к драматическим спектаклям специально писали значительные композиторы и ранее, это была обычная практика что у нас, что в Европе – вспомним хотя бы Бетховена с его «Эгмонтом» или Мендельсона со «Сном в летнюю ночь». Но в замысле Дирекции было заключено немалое новаторство – Чайковский написал не только инструментальную музыку, но и сольные певческие, и хоровые номера, то есть спектакль должен был стать некой «полуоперой-полудрамой», чем-то принципиально новым.
«Большое синтетическое действо» в итоге длилось пять часов и прошло всего семь раз – успех был умеренный, если не скромный. Получилось хоть и новаторски, но очень длинно, да и талант купеческого бытописателя Островского в новом для него сказочно-былинном жанре общественностью был оценен неоднозначно (это осталось единственным опытом драматурга подобного рода). Музыка Чайковского к «Снегурочке» позже использовалась еще трижды в постановках Малого, однако, как ни удивительно, сказка Островского в Доме Островского последний раз была поставлена еще в 1950 году! Наиболее яркие музыкальные номера, такие как песни Леля и Пляска скоморохов, иногда звучат в концертах, а полнее всего музыку Чайковского к «Снегурочке» используют в балете – одноименные постановки и сегодня идут в столице, например, в МАМТе и «Кремлевском балете».
Скромная театральная практика исходной «Снегурочки» может быть объяснена несколькими причинами. Во-первых, уходом Островского в несвойственный для него эпический материал – поэтические тексты в «Снегурочке» сами по себе прекрасны, но этого маловато для драматургически удачного построения пьесы. Во-вторых, «гибридный» продукт не породил органического синтеза слова и музыки: и то, и другое существует в «Снегурочке» словно само по себе. И, наконец, появившаяся позже опера Римского-Корсакова с блеском решила все задачи, каких не смогла решить пьеса с музыкой, – и драматургические, и синтетические: будто тексты Островского специально были написаны для пения, а сам сказочный жанр лучше всего смог быть воплощен именно исключительно музыкальными средствами. Подобно тому, как вердиевская «Травиата» затмила пьесу Дюма «Дама с камелиями» (хотя та и ставится иногда и сегодня), подняв драму на новую, невероятную для нее высоту обобщения и накала страстей, так и опера Римского-Корсакова отправила в тень пьесу Островского, при этом дав ей новую форму существования – музыкальную.
Тем не менее, к минувшему совсем недавно 200-летию Островского и к 150-летию первой постановки «Снегурочки» Большой и Малый решили вернуться к исходному варианту – показать пьесу так, как она была задумана когда-то. Два главных российских театра, в императорские времена составлявшие организационно одно целое, но уже давно ведущие совершенно независимую жизнь, впервые вступили в копродукцию – тем самым был продолжен тренд начатый «Новой оперой» на тесное сотрудничество отечественных творческих институций вместо недоступной ныне коллаборации с зарубежными коллективами. В этом музейном реконструкторстве – одна из главных ценностей новой работы: оно продолжило линию Большого, начатую в прошлом сезоне «Аскольдовой могилой» Верстовского, когда современному зрителю дают возможность увидеть то, о чем написано в любой театральной энциклопедии, в любом учебнике или справочнике, но чего в живом театре найти сегодня невозможно.
Новый худрук Малого Алексей Дубровский привел на Новую сцену Большого мастеров и молодежь своей труппы и вместе с оперными певцами, хором, оркестром и мимансом ГАБТа попытался вдохнуть новую жизнь в «Снегурочку». Для этого он существенно сокращает пьесу (чуть не вполовину), которая лишается ряда второстепенных персонажей, и провозглашает в качестве ее лейтмотивов идеи красоты, гармонии и любви. Другие линии – например, языческого жертвоприношения или непростого социального устройства берендеева царства, нелинейных взаимоотношений между его жителями – он оставляет за скобками. Пьеса получается архипозитивной, слишком светлой, даже какой-то сусальной, беспроблемной, не содержащей настоящей драмы — милой сказочкой, больше подходящей для детской аудитории.
Если не искать глубин и подтекстов, если считывать в пьесе Островского только верхний слой, то сказочка получилась весьма симпатичной. Сцену одели во все «ледяное» – пол из оргстекла, подсвеченного снизу, сверху свисают сосульки, похожие на органные трубы, и, одновременно, на свирели пастушка Леля (сценограф – Мария Утробина, свет – Дамир Исмагилов): они полифункциональны – из них складываются и крыши берендеевых домов. В этом пустоватом холодном пространстве существуют веселые обитатели слободки – преимущественно в светлых одеяниях в народном стиле, сюда же прилетают весенние серо-бурые пташки, на трапеции с колосников спускается и Весна – румяная и вся в цветах. Помимо нее на преимущественно пастельном фоне ярким цветком-доминантой цветет буйная красавица Купава в ядовито красном платье. Приближающая к познанию великого чувства любви Снегурочка ближе к финалу поверх своего белесого платья также оденет похожий огненный халат. Еще летает под колосниками чучело Масленицы – весьма эффектно, а вот таяние показано без затей, неинтересно, если не нелепо: Снегурочка постепенно опускается в лючок, а перед тем, как ему захлопнуться у нее над головой, ее венок, дар матери Весны, вышвыривают из-под сцены обратно наверх. В зале раздаются смешки – закономерно, поскольку постановщики не потрудились ни над чудесами, ни над метафорой.
В драматических актерских работах заметна немалая дистанция – между легкими, ироничными и пластичными мастерами Ириной Муравьевой (Бобылиха), Владимиром Носиком (Бобыль), Михаилом Филипповым (Берендей) — и молодыми красавицами Анастасией Ермошиной (Снегурочка), Алиной Колесниковой (Купава), Ольгой Абрамовой (Весна), которые говорят с ультрасовременными интонациями, мешающими поверить в правдоподобие создаваемых ими сказочных образов. Где-то посередине зрелый и брутальный Мизгирь Андрея Чубченко – своего рода мостик среднего поколения, несколько примиряющий антагонизм актерских манер.
Поющих персонажей немного – Мороз, оказывающийся вопреки ожиданиям тенором (его поет и играет Константин Артемьев), привычное контральто Лель (Алина Черташ), бросающий вызов Лелю слобожанин Брусило (задорный тенор Иван Максимейко) — он хочет потягаться с признанным дамским угодником и поискать любовных утех. Солисты Большого качественно озвучивают сольные номера Чайковского, а большего от их персонажей и не требуется – образы нарисованы вокальными средствами и весьма удачно. Кроме сольных партий немало хоров и симфонических антрактов, в том числе танцевальных. За счет этого действо оказывается смещенным от драмы в сторону музыкального спектакля, так что трудно назвать работу Чайковского всего лишь музыкой к пьесе: она стоит где-то на полпути к полноценной музыкальной драме. Коллективы и солисты Большого под водительством молодого маэстро Ивана Никифорчина радуют высоким качеством исполнения и представляют не самую известную музыку русского гения выразительно и прочувствованно.
Фотографии: Дамир Юсупов / предоставлены Большим театром.