Ресурсное проклятие: что мешает развивающимся странам стать развитыми
В странах с высокой природной рентой, в том числе в России, лидеру дешевле репрессировать оппонентов, чем поделиться властью.
В большинстве развивающихся стран, включая Россию, миллионы людей живут хуже, чем могли бы жить, если бы их правительства провели основные политические и экономические реформы. Нужно снизить получаемую политиками и бизнесменами ренту, заменить «капитализм для своих» честной конкуренцией, отказаться от политики как игры с предсказуемым результатом. Сделать это — значит построить открытую экономику и открытое общество. Но развивающимся странам такая удача сопутствует редко. Почему?
Есть много исследований на этот счет. Среди объяснений: 1) реформы не выгодны правителям, ведь они напрямую подрывают их власть (Аджемоглу-Робинсон), 2) бенефициары нынешнего положения дел всегда сильнее тех, кому статус-кво не выгоден (Родрик, Гроссман, де Мескита), 3) авторитарные лидеры не заинтересованы в реформах, ведь они принесут плоды нескоро, уже после их ухода.
Оригинальное объяснение предложили недавно известные специалисты по теории развития — Дуглас Норт (Университет Вашингтона), Барри Вейнгаст и Гари Кокс (оба — Стэнфорд). В развивающихся странах, показали они, не решена проблема политического насилия. Его слишком много. Политическим насилием в данном случае считается успешная попытка смены власти насильственным путем, а продолжительность существования политического режима — период, в течение которого лидеры сменялись ненасильственным образом.
Не стоит думать, что насильственная смена режима — проблема только для стран вроде Сомали.
Собрав сведения о передаче власти в 162 странах за 1840–2005 годы, исследователи обнаружили: только в развитых странах (богатейшие 10% по душевому ВВП) продолжительность существования режимов велика. В четверти развитых стран это 88 лет и выше, в половине — от 60 лет, и лишь в 25% — менее 34 лет. В странах с уровнем ВВП ниже медианного картина обратная. В половине из них политический режим живет не более 7 лет, и в 75% — не более 17 лет. Насильственная смена власти здесь дело обычное. Лишь в 10% таких стран режим существует 34 года и более.
Еще интереснее, что богатейшие развивающиеся страны мало чем отличаются от беднейших. Это страны (среди них и Россия), по душевому ВВП входящие в топ-25, но не в топ-10. В половине таких стран режим меняется не реже чем раз в 12,5 лет, а в четверти — раз в четыре года. Получается, в деле предотвращения политического насилия «передовые» развивающиеся страны прошли всего 10% дистанции от беднейших к развитым, замечают Норт и коллеги.
Насильственный перехват власти — крайний (и весьма рискованный) шаг. Как для жертв, так и для «агрессоров». Как говорится в одной из переведенных Самуилом Маршаком эпиграмм, «Мятеж не может кончиться удачей, // В противном случае его зовут иначе». Очевидно, к насилию игроки прибегают, когда нет шансов решить проблему иначе — путем переговоров, выборов и т. д. Как правило, насильственный перехват власти происходит там, где власть нельзя сменить ненасильственным путем. Почему же в развивающихся странах не приживаются найденные развитыми странами меры, решающие проблему политического насилия? Эти меры — создание «открытого общества» с низкими барьерами и рентой (Норт называет его «порядком открытого доступа»). Более простые термины — «открытые» и «закрытые» общества — в соответствии с классической работой Карла Поппера «Открытое общество и его враги» (1945), давшей название и фонду Джорджа Сороса.
Дело в том, что в закрытых обществах есть свой способ избегать политического насилия. Это распределение ренты в соответствии с весом тех групп, которые могут покуситься на власть. В этом смысле рента продуктивна — она обеспечивает политический мир. А вот дальше возникает ловушка политического насилия, делающая столь трудным переход из одного стационарного состояния (закрытое общество) в другое. Пока закрытым режимам ничего не угрожает, решение о перераспределении ренты им категорически не дается. Это и понятно: любые люди тяжело примиряются с потерями, а у самых влиятельных персон и групп в обществах с ограниченным доступом к бизнесу и политике есть еще и способы донести свою позицию до лиц, принимающих решение. Наконец, от перераспределения ренты сами лидеры тоже теряют. Приходится пересматривать старые договоренности, отменять обещания и, наконец, допускать к дележке пирога «чужаков», аутсайдеров — тех, кто до сих пор был исключен из этого приятного и волнующего процесса.
Передел ренты в закрытых обществах — это примерно как поделиться своей (своим) женой (мужем) с незнакомцем (незнакомкой), так что закрытые общества идут на это, лишь когда политический режим уже при смерти и его проще свергнуть: договариваться с «хромой уткой» бессмысленно.
По этой же причине закрытые общества не разрешают «аутсайдерам» (тем, кто не присягнул на верность режиму) объединяться в организации — партии или даже НКО. Любая организация может стать популярной и влиятельной, а достигнув этого — поставить под сомнение власть авторитарного лидера. Поэтому большинство режимов в развивающихся странах внимательно следят за общественной активностью, а в таких странах, как Индонезия при Сухарто и Ирак при Хусейне, все значимые организации имели связи с политическим лидером. Людям с опытом жизни в СССР или путинской России это можно не объяснять.
Будучи далеки от смертного одра, закрытые общества тоже не идут на реформы, превращающие их в общества с открытым доступом. Чтобы сократить поток ренты, достающийся властной группировке, снизить барьеры и перейти к распределению благ не в зависимости от дружбы и родства (по модели патронажа), а по заслугам, нужны серьезные инвестиции, то есть высокий уровень экономического развития. А чтобы его достичь, необходимы политические реформы. Это и есть ловушка политического насилия — замкнутый круг, из которого трудно выбраться.
Любопытная деталь: уровень развития в этой цепочке рассуждений Норт и соавторы измеряют не традиционным образом (величина подушевого ВВП), апосредством созданного гарвардским экономистом Рикардо Хаусманом индекса экономической сложности. Он рассчитывается для каждой страны в зависимости от разнообразия экспортируемых ею товаров и услуг. Норт настаивает, что политическое насилие становится редкой птицей именно в сложных, а не в богатых экономиках: «Режимы, зависимые от экспорта нефти и других ресурсов, могут быть богатыми, не имея сложную экономику». Но это богатство не делает политические режимы в этих странах такими же устойчивыми (длительными по времени), как режимы в развитых странах, поскольку механизм распределения благ в них остается прежним.
С другой стороны, эту же рентную ловушку описывает в работе Autocracy, Democratization and the Resource Curse Елена Пальцева из Стокгольмской школы экономики. Когда получаемая авторитарным лидером рента велика, по мере накопления частного капитала у автократа растут стимулы к экспроприации («дело ЮКОСа»). Поэтому экономическое развитие за счет накопления частного капитала в автократиях возможно только в ситуации, если автократ постепенно делится властью — а значит, и рентой. Но если рента высока, автократ и его сторонники не могут ею пожертвовать. Только в этом отношении и действует пресловутое «ресурсное проклятие»: страны с относительно низкой природной рентой легче переходят к демократии, поскольку там автократам в определенный момент становится выгоднее поддерживать экономический рост, чем продолжать «сидеть на рентных потоках». Возможно, когда-нибудь логика жизни в условиях уменьшающегося пирога для дележки подтолкнет к этому благотворному для страны решению и российские власти. Но до этого еще далеко.
Именно рентный механизм объясняет, почему в одних странах с закрытыми обществами политическая элита, столкнувшись с угрозами (в частности, потерять власть в результате революции), идет на демократизацию, а в других, оказавшись в аналогичной ситуации, прибегает к репрессиям и ограничению свобод. Выбор зависит от размера ренты, достающейся правящей группе, показывают в одной из своих работ политологи из Нью-Йоркского университета Буэно де Мескита и Элестер Смит. Ключевая роль природной ренты определяется тем, что для правительства это точно такой же доход, как обычные налоги, но для получения ренты не надо прикладывать тех же усилий, увеличивая предоставление общественных благ. В странах с высокой рентой, где приз для оказавшихся у власти очень высок, авторитарному лидеру дешевле репрессировать противников, чем их «осчастливить».
В большинстве случаев тактика репрессий приводит к искомому результату,полагают стэнфордские ученые во главе с Беатрис Магалони: вероятность свержения наиболее репрессивных лидеров в результате протестов ниже, чем у их более мягких коллег. Причина в том, что в таких режимах гражданам очень трудно сорганизоваться — мешают, кроме прочего, ограничения на распространение информации и страх. Но уж если люди отваживаются массово выйти на улицу, самые одиозные режимы падают. Минимизировав риск политического насилия в отношении самих себя, склонные к репрессиям автократы максимизируют риск своего насильственного смещения в случае, если гражданам все же удается сорганизоваться. Тут их и настигает ловушка политического насилия, от которой они в меру своего понимания пытались уйти.
Источник: Forbes