«Всего мира зеркальце ясное» / Неаполь и неаполитанцы глазами русского переводчика :: Культура
«Автор двух книг прозы и ряда публикаций в журналах «Знамя», «Звезда», «Зинзивер» (СПб.), «Русская провинция» (Тверь) и др.», - спешит добавить другой сайт, – теперь-то мы уже знаем, что – как раз об интересующем нас человеке. Занимается изучением наследия Симоны Вейль, публиковал переводы её текстов в разных изданиях и на сайте simoneweil.ru; в 2012 г. в его переводе вышла большая книга Вейль «Формы неявной любви к Богу», недавно отдана в печать еще одна: «Тетради» (1933 – 1942). (Мы ещё поговорим с переводчиком об этом!)
Сейчас Пётр интересует нас как один из ярких посредников между итальянской и русской словесностью, как переводчик поэзии Италии – прежде всего, ХХ века, - и знаток её культуры (или – многих культур? Вот это, кажется, вернее).
Он переводил, например, таких значительных поэтов, как Дино Кампана, Джузеппе Унгаретти, Клементе Ребора, Витторио Серени. В 2013 году в его переводе вышла книга «Слова» Антонии Поцци (1912-1938) - пронзительно искренние стихи миланской поэтессы, добровольно ушедшей из жизни в двадцать шесть лет. Недавно Пётр закончил работу над сборником сказок неаполитанца Джамбаттисты Базиле (1566-1632) - именно там впервые увидели свет сказки «Золушка», «Кот в сапогах», «Любовь к трем апельсинам». Позже они обрели мировую известность – и с детства знакомый нам облик - в обработках Шарля Перро, Карло Гоцци и братьев Гримм. Этот труд, занявший несколько лет, потребовал от переводчика глубокого проникновения в историю и культуру Неаполя - одного из самых колоритных городов не только Италии, но и всей Европы.
Об этом-то наш корреспондент Ольга Балла и задумала расспросить Петра Епифанова. И получилось, что одна-единственная книга разматывается, как клубок, во множество нитей, уводящих нас в разные области многоликой итальянской культуры.
Ольга Балла: Пётр, давно ли вы взялись за перевод книги Базиле?
Пётр Епифанов: Не будучи филологом по образованию, я не мог узнать о сборнике сказок Базиле из курса истории итальянской литературы. Впрочем, даже профессиональным итальянистам известно об этой книге немногое. Мое знакомство с ней началось в 2010 году, когда, около пяти месяцев прожив в Неаполе, я впервые окунулся в повседневную жизнь, историю и богатую культурную традицию этого города.
О.Б.: Как вы думаете, почему вышло так, что и Перро, и Гримм, и другие великие европейские сказочники стали достоянием русской читающей публики еще в XIX веке, а их общий источник у нас доселе неизвестен?
П.Е.: Подзаголовок книги - «Забава для малых ребят». Тем не менее, открыв ее на любой странице, сразу понимаешь, что она написана для взрослых. Для детского пользования и понадобились обработки, как у Перро. Люди эпохи барокко, привычные к аллегориям, понимали смысл подзаголовка. Кто не понимал его глубоко, мог принять это просто как шутку, но, во всяком случае, никто не подозревал писателя в дурных намерениях по отношению к детям. Все издания Базиле XVII вв. (когда еще вовсю действовала инквизиция) беспрепятственно проходили через церковную цензуру. На книгах стоит отметка с именем цензора, какого-нибудь доминиканского монаха: «Ничего противного вере и добрым обычаям в книге не обнаружено». В «Индекс запрещенных книг» Базиле никогда не попадал. Зато в эпоху Просвещения он надолго впал в немилость.
О.Б.: Отчего же?
П.Е.: Итальянских просветителей, а затем идеологов Рисорджименто удручало отставание Италии от наиболее развитых стран континента – Англии и Франции. Базиле воплощал в себе то, что было им чуждо, чего они стыдились.
Базиле обращен к тому, что в человеке первобытно, вечно и неистребимо, от чего не страхуют даже наиболее рациональные общественные системы. Теперь, после опыта двух мировых войн, а особенно сегодня, когда ошеломляющие проявления архаики заполняют ленту новостей каждый день, мы знаем: человек XXI века не только не ушел далеко от человека XI века, но подчас бывает куда ближе к варварству, ставя на службу корысти, жестокости или фанатизму всякие технические достижения. У Базиле нет относительно человека никаких иллюзий. Он принимает его таким, как есть, радуясь лучшему и смело противостоя худшему. Базиле очень любит жизнь и удовольствия – любовь, музыку, игру и особенно - вкусную пищу, о чем пишет с бесконечным лиризмом. Еда для него связана с чувством родного очага и с чувством прекрасного.
«…Прощайте, морковка со свеклою, прощайте, капустка с тунцом жареным; прощайте, икра и молоки, прощайте, рагу и паштеты; прощай, цвет городов, прощай, краса Италии, прощай, Европы яичко расписное, прощай, всего мира зеркальце ясное, прощай, Неаполь прекрасный!»
Каждая сказка начинается и кончается моральной сентенцией. Но связаны эти сентенции с содержанием сказок подчас комично, пародийно, и читатель догадывается: сказка написана совсем не для этого, и если в ней и есть мораль, то она скрыта где-то на другом уровне.
Юмор народной комедии, с обыгрыванием всех мотивов человеческого «низа», невероятное количество городского сленга и ругани, сравнения из быта казармы и борделя…
«…И в час, когда Солнце, как неудачливая проститутка, стало переходить из одного квартала в другой – король, призвав музыкантов и пригласив вассалов, устроил великий праздник».
Просветителям всё это казалось дикостью, страшным безвкусием, принижающим высокое достоинство человека. А во второй половине XIX века, когда Италия была объединена под властью северной Савойской династии, господство Севера утвердилось во всех областях жизни страны – в политике, экономике и культуре. Теперь в Базиле видели квинтэссенцию южной «малокультурности», стихийности. Снова он, со своим неаполитанским диалектом, был не ко двору: он казался неевропейцем.
Первый перевод «Сказки сказок» с диалекта на итальянский литературный язык был напечатан (и то не полностью) лишь в 1925 году – через сто лет после немецкого перевода Якоба Гримма, через 80 лет – после первого английского издания...
Я склонен думать, что время настоящего, глубокого прочтения Базиле только приходит.
О.Б.: Итальянский режиссёр Маттео Гарроне снял по мотивам книги Базиле фильм, - кинокритики уже назвали его самой захватывающей лентой Каннского фестиваля 2015 года. Антон Долин, например, пишет: «Эта, казалось бы, мейнстримная, но неописуемо причудливая картина прекрасна настолько, насколько может быть прекрасен фильм, среди персонажей которого есть блоха, раскормленная до размеров призовой свиньи. «Сказка сказок» живописна, экспрессивна, драматична — и необычна в окружении социальных или экспериментальных фильмов, обычно составляющих каннский пасьянс. <…> «Сказка сказок» — идеальная экранизация идей Юнга, Фрэзера и Проппа вместе взятых, где сантименты и поучительность отступают перед первобытной магией страшного и вместе с тем завораживающего мира». Уже само описание завораживает. Вы этот фильм видели?
П.Е.: Нет, в Интернете копии пока не появились. Я видел только трейлер и слышал о впечатлениях наших соотечественников, видевших фильм в Каннах.
О.Б.: Можно ли по этим фрагментам догадаться, насколько верно Гарроне уловил дух Базиле?
П.Е.: Мне показалось, нет. В Базиле главное – язык, а не сюжеты. Можно снять много фильмов «по мотивам» разных сказочных циклов, начиная с «Тысячи и одной ночи», и все они будут довольно похожи. Базиле, по-моему, трудно экранизировать: прямую речь автора в кино почти не передать, а без неё всё теряется. У него сам язык настолько изобразителен, что любой дополнительный видеоряд – даже из простых книжных иллюстраций – кажется лишним. А как передать цветистые монологи персонажей? Каждый – отдельный моноспектакль.
Король объявляет конкурс женихов для своей дочери, и его выигрывает орк – лесное страшилище. Королю приходится блюсти данное им слово, и вот как он убеждает дочь покориться его воле.
«Дочь моя! Тебе известен указ, который я подписал, и ты хорошо понимаешь, кто я такой. В конце концов, сама честь не позволяет взять обратно данное обещание: или я король, или с осины лыко драное; коль слово дано, надо выполнять, хоть и разрывается мое сердце. Разве кто когда мог вообразить, что выигрыш в этой лотерее достанется орку? Но поскольку без воли Неба и лист с ветки не упадет, подобает верить, что сей брак уже прежде был заключен на небесах, чтобы ныне совершиться и в здешней юдоли. А посему имей терпение и послушание; и если ты воистину моя дочь, на коей почивает мое благословение, не спорь с папочкой, ибо и сердце мое говорит мне, что ты будешь счастлива. Ведь, как известно, зачастую бывает, что в середине необработанной грубой глыбы обретаются драгоценные кристаллы».
Дочь разражается рыданиями, и любящий папочка меняет тон:
«Ну-ка, поменьше желчи, ибо сахар дорого стоит. Ну-ка, заткни сточную трубу, чтобы не текло из тебя дерьмо. Тихо, и не пищать, ибо слишком ты стала кусачая, языкастая и поперечница. То, что делаю я, делается твердо. Не учи отца дочерей делать. Брось эту затею, а язык свой воткни себе в заднее место, чтобы не шел мне в нос дух от твоей горчицы. Потому что, если я сейчас этими ногтями вцеплюсь тебе в загривок, ни одного пучка волос не оставлю на твоей башке, и ты мне всю землю зубами засеешь. Пусть услышит, как пёрднет моя задница, та, что пытается учить мужчину и ставить законы для отца! Да сколько еще та, у которой еще на губах молоко не обсохло, будет сметь обсуждать мою волю! Подай ему руку и сей же миг отправляйся в свой новый дом, ибо я и четверти часа не желаю терпеть перед глазами эту наглую образину!»
Гарроне, утверждают смотревшие фильм, сосредоточился на действии, персонажи у него мало говорят. Но ведь эти монологи драгоценны. Здесь и психологически достоверный образ, и картина эпохи, нравов, отношений…
Другой пример. Фильм Гарроне начинается с того, что королева, желая забеременеть и узнав, что для этого надо раздобыть сердце морского дракона, отправляет мужа в опасное плавание за этой добычей, а получив, съедает истекающее кровью сердце. Этот эпизод есть и в трейлере. Режиссеру хочется пощекотать зрителю нервы. В подлинной сказке Базиле все наоборот: здесь приготовление сердца - ключевой элемент фабулы. Придворная девушка, которой поручают его приготовить, беременеет от пара, идущего от сковороды, и одновременно с королевой рождает сына. От этой точки и развивается действие. Но мне важнее другое. У Базиле происходит еще вот что:
«…и как только она поставила сковороду на огонь, и от кипения пошел пар, стала беременной не только прекрасная повариха, но и все предметы в комнате забеременели и в несколько дней разродились. Ложе родило маленькую кроватку, сундук – шкатулку, стулья родили маленькие стульчики, стол – маленький столик, и даже ночная ваза родила столь изящно эмалированный горшочек, что прямо взял бы его в рот и съел».
Вот что больше всего привлекает Базиле, а не поедание кровавого сердца. Это изображение всеобщей беременности – символ мироздания – можно считать одним из ключевых для его творчества.
Смерть для Базиле – необходимая почва для возрастания новой жизни. Чувством тесной связи между смертью и рождением проникнута вся неаполитанская культура с древности и поныне, а Базиле – ярчайше выраженный неаполитанец. Это понятно: миллионный город лежит у подножия действующего вулкана, который извергался последний раз на памяти ныне живущих людей – в 1944-м. На склонах Везувия растет виноград, дающий одно из лучших вин округи; растут прекрасные томаты, давая три урожая в год… Это сочетание окрашивает неиссякающее жизнелюбие неаполитанцев в совершенно особые тона.
В книге Базиле - много эпизодов, связанных с сексом. Это обычно не столько для эпохи барокко, к которой определенно принадлежит Базиле, сколько для итальянского Возрождения, одной из первых ласточек которого был «Декамерон» Бокаччо. Но Базиле, чью книгу нередко сравнивают с «Декамероном», смотрит на секс совершенно иначе, чем Бокаччо. Для Бокаччо разговор об этом – повод лишний раз провозгласить свободу человека от религии и морали. У него секс – всегда прыжок через преграду: это или адюльтер, или нарушение монашеских обетов. Всё остальное его не интересует – ни дети, ни семья, ни даже любовь. Для Базиле секс – созидание жизни, а прежде всего - рождение любви, причем даже в случаях совершенно диких.
Я не оговорился: не определенная ступень любви, а рождение ее. Ведь в жизни нередко так и бывает, особенно в наше время. А Базиле жил в мире безмерной роскоши и ужасающей нищеты, в городе, полном беспризорных голодных сирот и массовой проституции, где купить ласки женщины можно было порой за кусок хлеба. И то, как Базиле разрабатывает тему плотской любви, для этой среды, для этого времени было нравственным подвигом. Это не проповедь об идеальном и несбыточном, а неустанное стремление к лучшему, основанное на глубоком знании человеческой природы и реалий жизни. По мнению Базиле, придти к большой, подлинной любви можно из любой ситуации.
Вот сказка о нищей старухе, которая, введя в заблуждение короля, под покровом ночи приходит к нему на ложе. Обман скоро обнаруживается, и король в ярости выбрасывает ее из высокого окна дворца. Старуха повисает в ветвях дерева, запутавшись в них волосами. Проходящие мимо феи, увидев, что с ней приключилось, сначала не могут удержаться от смеха, а потом дарят ей молодость, здоровье, красоту и удачливость. Утром, выглянув из окна, король видит гуляющую в саду невероятно красивую девушку. Он сбегает вниз, падает к ее ногам… Сказка кончается взаимной любовью и свадьбой.
В сказке «Дракон» король, лишенный власти по проискам колдуньи, исполняется лютой ненависти ко всем женщинам, и любую из них, кого встречает в лесу близ своего замка, насилует и убивает. Погубив так сотни женщин, он овладевает и прекрасной юной Порциеллой. Когда, надругавшись, он собирается заколоть ее кинжалом, некое внезапное происшествие мешает ему это сделать. Базиле описывает дальше:
«Он решил, что «и одного дурака в доме хватит» (поговорка – П.Е.), и не обязательно омывать в крови девушки орудие смерти после того, как он омыл в ней инструмент жизни; она вполне может умереть и замурованной в одном из чуланов под крышей замка. Так он и сделал: замуровал ее, отчаянно рыдавшую, меж четырех стен, не оставив ни пищи, ни питья, чтобы она отмучилась поскорее».
В этом описании ключевое слово – «инструмент жизни». Его одного хватает, чтобы пролить луч надежды в эту жуткую сцену. Порциелла остается жива, в своем заточении рождает мальчика, мальчик вырастает, выбирается из подземелья и, поступив на службу к королю, совершает множество подвигов… В конце концов король вспоминает о Порциелле, освобождает ее из заточения, еще более прекрасную, чем прежде, и все вместе соединяются в одну любящую семью. Король, конечно, кается в зле, которое причинил Порциелле, но кары за свои былые насилия и убийства не несет (что мы видим, кстати, и в жизни). Гибнет в сказке лишь королева, желавшая погибели Миуччо, сына короля и Порциеллы. Едва король и мать Миуччо вновь обретают друг друга, тут же находится невеста и для самого юноши – фея, которая всё это время хранила его мать Порциеллу от гибели. И последний штрих:
«…Пока королеву закапывали в могилу, обе новобрачные парочки в лесной тиши охапками собирали нежности и удовольствия».
Снова смерть и любовь идут рука об руку, постоянно напоминая друг другу о себе…
О.Б.: А как насчет «идей Юнга, Фрезера и Проппа», о которых говорит Долин?
П.Е.: Относительно фильма мне остается доверять мнению Антона, но в самих сказках Базиле элемент мифа – древнего, исконного – несомненно, присутствует. А миф, как учит тот же Юнг – не просто способ фиксации каких-то представлений – о происхождении мира, о посмертной судьбе и т.д., – он всегда связан и с бессознательным. Базиле в этом отношении писатель очень характерный; местами кажется, будто архетипы сами говорят его голосом.
Большинство его сказок – о странствии. И выделяются из них те, где странствует героиня. Это происходит вопреки обычной «малоподвижности» женщины в обществах прошлого. Важно, что если герой-мужчина ищет в странствиях самореализации, то странствие женщины у Базиле, как правило, несет спасение: она или спасает мужчину, или восстанавливает гармонию, нарушенную его преступлением .
Героиня сказки «Пента-Безручка» сопротивляется брату, склоняющему ее к кровосмешению, вплоть до того, что решается остаться без обеих рук. Брат, не получив желаемого, в ярости заталкивает ее живую в гроб и бросает в море. Прошедшая всякие злоключения, многократно чудом спасшись от гибели, Пента дает счастье королю другой страны, став его супругой, и возвращает радость и чистоту душе брата, водворяя вокруг себя всеобщий мир. В финальной сцене она накрывает обрубки рук своим передником и… отращивает их заново. В этот момент она выглядит чем-то вроде богини: впрочем, большинство героинь Базиле имеют в себе что-то сверхъестественное.
Через посредство барочной сказки мы прикасаемся к древним мифам о странствии богини – шумеро-вавилонской легенде о схождении Иштар в преисподнюю, мифам об Исиде, о Деметре, к христианскому апокрифу «Хождение Богородицы по мукам» и др. Что представляет не только чисто религиоведческий интерес: речь идет о представлениях, лежащих в основе исторических судеб народа, о скрытых факторах, питающих его творческую энергию… Сказка, прочитанная как миф, многое сообщает нам о человеке, о природе его культурного и исторического творчества. Дает уроки, неоценимо полезные и для познания прошлого и настоящего той или иной культуры, и для изучения ее возможных перспектив.
И последнее о «Сказке сказок». Итак, для меня книга Базиле, во всем богатстве своих смыслов, – пример трагической, глубокой и честной прозы. Её можно поставить рядом с «Дон Кихотом», с картинами Рембрандта. В русской литературе в чем-то близкими Базиле – и по нравственному посылу, и по художественному методу – мне кажутся Николай Лесков и Андрей Платонов.
Теперь, после четырех лет труда, перевод готов. Сборник из пятидесяти сказок и четырех стихотворных эклог готовится к печати в петербургском «Издательстве Ивана Лимбаха».
О.Б.: Рассказывая об этом, вы акцентировали местные особенности, говорили не об итальянской культуре вообще, но именно о неаполитанской. Разница между региональными культурами в Италии велика и сегодня?
П.Е.: Несомненно. Италия – страна с поразительной вариативностью местной культуры. Разные её области отделены друг от друга горами, в них различны климат, сельскохозяйственные условия, а потому - и быт. Важны и исторические причины. С античных, еще доримских, времен на относительно небольшой, но изрезанной естественными преградами территории жило множество племен, имевших существенные культурные различия.
Да, империя многое нивелировала. Но Средневековье принесло с собой новые различия: в V–VII вв. в Италии осели пришлые германские племена, века с Х–ХI – норманны. В XIII–XV вв. за южную Италию боролись немецкие, французские, испанские династии: каждая приводила с собой войска. Во время турецкого нашествия в Италию хлынул поток беженцев из Греции и Эпира. (Эпир – нынешняя Албания; представьте, в разных частях Италии по сей день существуют десятки селений, где в ходу албанский язык XV века, албанская музыка и фольклор.) В XVI–XVII вв. в Италию, особенно в Неаполитанское королевство, бегут преследуемые в Испании евреи, мориски и марраны. Все они приносят свою музыку, свои песни, музыкальные инструменты. Один из видов лютни, до относительно недавнего времени бывший в народном употреблении на Юге Италии, называемый «колашьоне» – аналог персидского дутара. Как он попал сюда? Видимо, его принесли торговцы из стран Востока. Но когда, как? А почему народные танцы Сардинии не похожи на танцы иных регионов Италии, зато напоминают танцы Ближнего Востока? Это вопросы, которые традиционная культура Италии ставит бесконечно.
Я охотно занимаюсь Неаполем: для меня он – пример, с одной стороны, тысячелетнего скрещения культурных влияний с разных континентов, а с другой – преемственности старинных традиций. У этих традиций здесь - почтенные корни. Начиная с VII в. до н.э. Юг Италии, особенно приморскую зону, колонизовали греки. Неаполь основан пришельцами с острова Эвбеи в V веке до н. э. Природные катастрофы, эпидемии, войны, эмиграция произвели определенную ротацию населения, но часть потомков первых греческих поселенцев Неаполя до сих пор живет в городе.
Джамбаттиста Базиле, кстати, происходил из греческого рода. Он и свою фамилию произносил на греческий манер – Василе. В неаполитанский диалект вошли многие греческие слова: так, название «пицца», которое знает теперь весь мир, – чуть видоизмененное греческое «пита», лепешка. До конца XVII века, когда местная кухня освоила завезенные из Америки томаты, пицца и была лепешкой с любой начинкой.
Пройдите по неаполитанскому рыбному рынку - и увидите: женщины-рыбачки из приморских селений неаполитанской округи нередко имеют тип лица, напоминающий наш северный. Похожие на жительниц Архангельской, Вологодской областей, Карелии, они даже мимикой отличаются от людей средиземноморского типа – нордически-сдержанны, неулыбчивы. Это уже совсем другой элемент – норманнский. Потомки викингов, когда-то нанятых местными правителями для помощи в обороне от арабских набегов.
О.Б.: Вот интересно: а такое явление, как неаполитанская мафия, не связано ли исторически со сложным составом населения?
П.Е.: Уточню: слово «мафия» означает организованную преступность на Сицилии. В Неаполе говорят: «каморра». Это - разные способы организации преступного мира: мафия – одна иерархически устроенная организация, каморра состоит из десятков соперничающих семейных кланов. Исторические корни каморры, уходящие весьма глубоко, в Средневековье, изучены плохо. Но этническая солидарность во все времена играла важную роль в преступных сообществах. Возможно, у колыбели каморры стояли люди, близкие по происхождению. Некоторые производят слово «каморра» от греческого корня – или от «камарома», т. е. гордость, предмет престижа, или, напротив, от «каммори» – «злополучная» (группа, компания).
О.Б.: Признаюсь, первое, что приходит несведущему человеку – скажем, мне – на ум при слове «Неаполь», – кроме мафии-каморры и даже прежде её – это неаполитанские песни. Представляется, будто именно они – символ этого города. Так ли это? И что вы сами назвали бы музыкальным символом Неаполя?
П.Е.: Музыкальная история Неаполя увлекательна не менее политической. Здесь тоже веками скрещивались самые разные влияния; особенно сильны были греческое, испанское и арабское. Это – в народной музыке. А музыка профессиональная и даже придворная в Неаполе всегда внимательно прислушивалась к народной. Благодаря этому, например, еще в XVI веке неаполитанская вилланелла – крестьянская пляска, как видно из названия – стала любимым танцем при всех королевских дворах Европы. А в первой половине XVIII века, во времена таких мастеров, как отец и сын Скарлатти, Перголези, Неаполь считался музыкальной столицей Европы.
О неаполитанской же песне можно говорить часами. Это мощный культурный феномен, известный теперь всему миру. Для Неаполя песня имеет большое социальное значение, как один из столпов, на которых веками зиждется единство городской общины. И я настаиваю: эти песни надо слушать только в исполнении традиционных местных певцов. В чужой интерпретации – хотя бы в русской – они приобретают не свойственную им слащавость. Памятная нам в исполнении С.Я. Лемешева «Скажите, девушки, подружке вашей» в устах неаполитанца звучит мужественно, властно, требовательно; она буквально подчиняет себе. А сама принятая здесь постановка голоса местных певцов, несущая совершенно явные восточные черты!..
Музыкальным символом этого города лично я выбрал бы, впрочем, не песню, а оперу, причем написанную относительно недавно - в 1976 году. Композитор и знаток местного фольклора Роберто Де Симоне сочинил ее по мотивам сказки, которая в обработке Шарля Перро известна всему миру – «La Gatta Cenerentola», «Кошка-Золушка». Смысл прозвища - в том, что когда мачеха выгнала падчерицу из комнат жить на кухню, окружающие перестали звать девушку по имени, а дали ей прозвище, как кошке, которая греется в теплой золе очага. Шарлю Перро это показалось слишком жестоким, и он убрал «кошку». Но у Базиле – куда правдивее. Впрочем, он придумал это не сам, а записал один из многих вариантов сказки, бытовавших в Неаполе. Роберто Де Симоне органично соединил в своей опере народные напевы и собственные творения. Написана она на неаполитанском диалекте. В течение ряда лет «Кошку-Золушку» представлял в Италии и за рубежом любимый неаполитанцами коллектив энтузиастов под названием «Nuova Compagnia di Canto Popolare» («Новый ансамбль народной песни»). Музыка, манера пения, хореография, декорации, яркое, эмоциональное исполнение – всё это создает захватывающую картину городской стихии, подобную той, что предстает нам в сказках Базиле. Не реконструкцию, не былой, ушедший Неаполь, но живой Неаполь в его не уходящем с веками своеобразии.
Впрочем, оперу надо смотреть и слушать. Записи можно найти в Интернете. К сожалению, исполняется она не часто. Я держу в планах перевести либретто «Кошки-Золушки» на русский, мечтая увидеть ее поставленной в нашей стране.
О.Б.: Дерзну поделиться планами и я! Надеюсь, что это - не последний наш с вами разговор об итальянской культуре. Давайте пообещаем читателям продолжение!