Павел Лобков: Я не вру про Донбасс, я не вру про Сирию, почему я должен врать про ВИЧ?
- Фото: Дмитрий Смирнов
СДавай с самого начала. Как ты узнал, что у тебя ВИЧ?
В 2003 году, наверное, в мае, по приглашению компании Chanel мы снимали «Растительную жизнь» про то, откуда растут ноги французской парфюмерии. Это были плантации в Грассе, и, делая то, что по-журналистски называется стендап, я упал в огромный розовый куст. Я не заметил, как мне в живот воткнулся маленький шип — видимо, где-то между джинсами и ремнем.
Когда я приехал в Москву дня через три, все это дело распухло, стало таким фурункулом. Меня прооперировали быстро в ОАО «Медицина», без всяких анализов. И через три дня я уехал в Китай. Там меня забеспокоило, что ранка затягивается как-то не очень. Телеканал НТВ тогда обслуживался в поликлинике Управления делами президента в Грохольском переулке. Мне там делали перевязки, что-то еще, какие-то аэро-, баро- и хрена лысого. Я говорю: «Возьмите у меня анализ на ВИЧ и сифилис». — «Зачем?» Я говорю: «Возьмите!» И в конце мне втюхали эту серую бумажку: типа, ну сдай, раз хочешь.
СПравильно я понимаю, что тебе буквально сделали одолжение?
В общем — да. Но я настаивал на этом анализе, потому что меня беспокоило медленное заживание, я считал, что здесь есть проблема с иммунитетом. Такого никогда не бывало, на мне как на собаке все заживало. И я понял, что нужно проверить иммунный статус. Я все-таки биолог. Я предполагал, что могут быть иные факторы, кроме как шип розы.
СТы предполагал, что может быть ВИЧ?
Нет.
СДаже мысли такой не было?
Я хотел очистить историю, что называется, clean up.
СЧто называется, исключить.
Да-да. Исключить возможность. Так вот, я сдал тест и про все забыл, потому что это было 10 октября 2003 года, и Виталию Гинзбургу, покойному нынче, к сожалению, присудили Нобелевскую премию. Я поехал к нему на дачу. Мы там довольно сильно напились с Виталием Лазаревичем, причем он меня перепил. Ему 87 лет. Я возвращаюсь домой полупьяный, полумертвый — я не могу отказать, если мне лауреат Нобелевской премии наливает стакан водки, — и следующим утром мне звонят, знаете, таким голосом «Аэрофлота»: «Вам нужно зайти к инфекционисту». Ну, нужно так нужно. Может, там не то анализ что-то показал иммуно-ферментный, может, они покажут что-то.
И вот я прихожу, расступаются эти охранники, я иду по этим красным коврам, поднимаюсь на шестой этаж. Дверь инфекциониста открыта. Инфекционист — не самая популярная специальность в поликлинике Управления делами президента. Там вообще в основном все инсультники, инфарктники, диабетики.
Открытая дверь. Медсестры нет. Сидит баба с халой. И перед ней лежит карточка моя. Знаешь, за три года какие-то мелочи там — терапевт, отоларинголог, голос я терял. Карточка пухлая довольно, крест-накрест перечеркнута красным фломастером, маркером, написано «ВИЧ +» и что-то типа подлежит ликвидации/утилизации. Я не помню. Жуткие слова там были написаны. «Павел Альбертович, — она мне сказала таким советским голосом, — у вас обнаружена ВИЧ-инфекция. В силу этого заместитель главного врача ваш договор на обслуживание в нашей поликлинике расторг, до свидания». А это же октябрь. Распахнутое окно. Будь я девушкой...
СТо выпрыгнул бы в окно.
Ну, понимаешь, так не сообщают такую новость. Это самая важная для меня новость была в 2003 году. «До свидания. Ваше дело будет передано в Московский комитет здравоохранения, вы будете поставлены на учет в СПИД-центре». А это было часов в 7 вечера. Я как сумасшедший побежал по этим пустым совершенно коридорам, пытаясь найти того самого замглавного врача, который поставил на мне вот этот самый фломастерный крест. Никого, конечно, не нашел. Там везде какие-то вежливые охранники, какие-то секретарши. Вот такая деонтология. Деонтология — это искусство общения с пациентом.
Надо сказать, что я не напился в тот день. А поскольку я работал на НТВ и у нас была база данных телефонов всех, я позвонил Вадиму Покровскому — этот рыжий не подведет.
И на следующий день я был у него. Вадим меня спас.
СТы попытался каким-то образом выяснить отношения с этой поликлиникой?
Нет.
СПочему?
А потому что с Буддой не выясняют отношения. Что, я пойду и скажу Йордану: «Мой договор с поликлиникой расторгнут в одностороннем порядке из-за того, что у меня обнаружена ВИЧ-инфекция»? В 2003 году? Ты с ума сошел? Нет. Я понял, что я не буду никак выяснять отношения.
СПокровский был просто первым, кто пришел тебе в голову по теме ВИЧ?
Да.
СИ ты сразу ему позвонил.
Сразу.
СЧто ты ему сказал?
Я говорю: «Вадим, меня зовут Павел Лобков, мы с вами общались».
СОн сказал: «Здравствуйте, Павел».
«Здравствуйте, Павел. Приходите ко мне немедленно».
СНет, ты ему сказал: «У меня обнаружили ВИЧ».
Да.
СПо телефону?
По телефону, да. «Приходите ко мне немедленно». На следующий день в девять утра я был у него.
СЧто тебе сказал Покровский?
Он мне нарисовал график, как я буду умирать.
- Фото: Дмитрий Смирнов
СВ смысле?
В смысле, что у меня пока иммунный статус нормальный...
ССколько у тебя было Т-хелперов?
1050 клеток. Прекрасный иммунный статус. Вообще у меня даже выше среднего.
СДа у тебя и сейчас все хорошо.
Он говорит: «Смотри, с этим иммунным статусом ты будешь жить, пока не будет 500 клеток».
СОн сказал 500 или 350?
500.
СОн уже тогда говорил 500?
Тогда говорил 500. Это было в 2003 году, когда все вокруг — ты прав — ждали, пока опустится до 350. Мы тебе дадим терапию, ты на этой терапии проживешь 5 лет. Потом у тебя вирус выработает устойчивость, у тебя несколько понизится иммунный статус и повысится вирусная нагрузка. А вирусная нагрузка, кстати, тогда была довольно большая.
СПод миллион?
Какие-то тысячи.
СТы не помнишь свои первые цифры? Правда не помнишь?
Статус, по-моему, 1050. Правда, у Вадима есть это все. Марина Холодилова у него такая была, она все время меня наблюдала. Так вот, Вадим ошибся: без терапии я прожил не 5, а 7 лет. В 2010 году я стал принимать препараты, и вирусная нагрузка опустилась до неопределяемого уровня. То есть я стал менее заразен, чем потенциальный пацан из Бибирево, который анализов никаких не сдавал.
СЧто тебе обещал Покровский потом?
Потом нужно будет менять терапию. Повысится иммунный статус. И так каждые 6 лет.
СКакое у тебя было ощущение, когда ты впервые попал в Центр СПИДа?
Первое впечатление, что это — царство смерти. Обшарпанные коридоры, верхние секретные этажи, где, как говорят, в одиночестве умирают пациенты, к которым никого не пускают. Запах щей и ужаса, библиотечные фикусы и линолеум. Кабинет Покровского, как будто из «Служебного романа». И при этом невероятный уровень, как бы это ни забавно звучало, — гостеприимства. Отвечают на все вопросы, не жалеют времени.
СТы вышел от Вадима Покровского. Что ты сделал?
Я немножко был в тумане, честно говоря.
СЧто происходило в этом тумане и сколько он длился?
Ничего. Мне почему-то показалось, что я умру 15 августа 2008 года (однажды приснилось) в купе поезда Петербург — Москва. Этого, как ты знаешь, не случилось.
СКогда и как ты понял, что все будет хорошо?
Я, во-первых, биолог.
СА во-вторых — человек.
Нет, во-вторых биолог и в-третьих биолог. Я прекрасно понимаю, что ВИЧ — это самый изученный организм в мире. Более изученный, чем дрозофилы и кишечная палочка. Иммунная система боролась, нагрузка сокращалась, не было того, что называют первичной ВИЧ-реакцией, то есть гриппа или поноса на протяжении нескольких месяцев. Я сразу осознал, что буду с этим жить.
СТы пытался понять, от кого ты его подцепил?
Нет.
СПочему?
Потому что я Вадиму задал вопрос: «Имеет ли смысл?» Он ответил: «В 2003 году эпидемиологические расследования не имеют смысла. Все — ото всех. Лишняя трата времени, нервов и денег». Надо лечить проблему, а не заниматься детективами.
СКому ты сразу рассказал?
Маме.
СЧто сказала мама?
«У нас было много бед в семье, еще одну мы переживем». Папа об этом не знал. Он был человек консервативный. Он умер, и я думаю, что он не знал до своей смерти. Мы скрывали этот факт. Читать дальше >>
- Фото: Дмитрий Смирнов
СЧто ты говорил на работе?
Была ситуация, когда мне назначили терапию. Сначала, в 2010 году, мне прописали абакавир, очень эффективный препарат… Но у него есть такая особенность: к нему иногда у некоторых людей бывает сверхчувствительность. И у меня началась безумная лихорадка — температура 42°C, лимфоузлы вылезают за воротник. В общем, короче говоря, я даже в больницу попал на два дня — в эту же больницу, с капельницей. И абакавир отменили. Это было для меня, конечно, шоком, я подумал, что вся терапия действует так. Но оказывается, что просто я сверхчувствителен к абакавиру.
И вот, когда у меня были эти проблемы, а я ходил на работу, я не мог сказать, что у меня высокая температура, что мне плохо. Я говорил, что у меня какой-то рак или что-то еще, что мне еще нужны какие-то препараты другие, меняют схему. В общем, я не сильно отклонялся, просто в словах — не рак, а ВИЧ. Мне меняли схему, и в этот момент у меня была аллергическая реакция — красная морда, как будто я с пьянки с какой-то. И мне нужно было это объяснить как-то. Я сказал, что у меня рак там, и так далее. Такая кавер-версия.
СКто, кроме мамы, знал, что у тебя ВИЧ? Мне ты, например, сказал году в 2010-м.
Я отвечу так: кому надо — знали.
СКулистиков знал?
Вообще мы не так часто общались. Но поскольку Владимир Михайлович Кулистиков всегда был близок к спецслужбам, я полагаю, что для спецслужб карточка в поликлинике Управления делами президента, зачеркнутая красным фломастером, не была секретом.
СКак ты перешел из Федерального центра в Московский городской?
Я перевелся в тот момент, когда мне надо было получать препараты. Это было связано с какой-то бюрократией — я тогда первый раз получил полис ОМС, московскую прописку и так далее. И Покровский сказал: все, 500 клеток, иди к Мазусу. Там бесплатные лекарства. А схема тогда стоила как-то запредельно дорого, 2000 долларов, наверно. Я вряд ли мог себе позволить такие деньги.
СМосковский центр как-то отличается от Федерального?
Там даже вместо фикусов — орхидеи. Единственное — вот я, допустим, почти идеальный пациент, помню, когда надо придти за рецептами, сдать анализы, и думаю о менее аккуратных людях — может, это только меня не предупреждают, что пришло время сдать анализ? Ну хотя бы СМС.
СОни тебе сразу терапию дали?
Нет.
СПочему?
Я наблюдался еще. Уровень был тот же — 500. И только в 2010 году он упал до 416, и тогда назначили терапию.
СЭто когда началась аллергия на абакавир?
Да. Первая терапия была неудачная.
СТы пришел к врачу, и она заменила тебе абакавир на что?
Был зидовудин с абакавиром, а стал зидовудин с ламивудином. И плюс интеленс, который, слава богу, до сих пор закупается, а не производится нашими отечественными этими самыми.
СПо тем временам — хорошая схема. Как сейчас проходят твои визиты в центр СПИДа на Соколиной горе?
На третий этаж, к Елене Львовне. Пишу в вайбер.
СТо есть ты не сидишь в общей очереди?
Нет. Там очень жесткое правило есть: люди, которые могут быть засвечены, обслуживаются отдельно. Хотя, конечно, спотинг возможен. Но вы знаете, среди инфицированных есть некое правило. Мы же сейчас в «Перископе», в недоскопе, в твиттере, в хорнете, в инстаграме, на фейсбуке — где угодно. Не фоткают. Не то что кто-то говорит: «Не фотографировать!» Люди объединены общей бедой, и они не спотят друг друга.
СТы как-то платишь за этот прием?
Нет, конечно же. Причем дабл-чек. Потому что я биолог, и мне нужна повторность результата. После того как опубликовали данные о том, что смертность по инфарктам в России занижена очень сильно и умершему от инфаркта ставят любые другие диагнозы, потому что Путин повелел, чтобы от инфарктов умирали меньше, — стали умирать меньше. Поэтому я думаю: а не занижают ли? Поэтому дабл-чек очень полезен, чтобы в двух независимых центрах сдать анализ на одно и то же. Прошу прощения, но что такое Росстат, мы прекрасно знаем.
СС тех пор у тебя происходили встречи с обычными врачами?
Нет. Я вообще мало чем болею.
СНу вот ты рассказывал, что у тебя импланты.
Да.
- Фото: Дмитрий Смирнов
СБыли ли вообще в твоей жизни за эти 12 лет, которые ты живешь с ВИЧ, какие-то проблемы, связанные этим?
В 2005 году рутинное проктологическое заболевание мне оперировали в клинике на Соколиной горе. Прекрасные хирурги, до сих пор рекомендую. Говорят: «Там же ВИЧ!» — «Это единственное место в Москве, где нет ВИЧ, потому что там абсолютная стерильность», — говорю я. А только хирургические вмешательства требуют этого анализа. Это же такое лицемерие, когда стоматолог, сверля зуб по поводу кариеса, не требует ВИЧ-обследования, а если вам ставят импланты — требуют, хотя количество крови, биологической жидкости, выделяющейся при этом, примерно такое же. И вот в институте стоматологии, который на «Новослободской», недалеко от меня, мне сказали: «Нет, мы вам не будем ставить импланты, мы вам поставим съемные протезы». И я купил эти съемные протезы, то есть я заплатил за них, после чего понял, что дикция у меня серьезно ухудшается, а я все-таки работаю в эфире. И, в общем, я их в пачке из-под сигарет два года и проносил. Когда у меня выпал очередной зуб, я понял, что надо ставить импланты, и эти же профессора из МГМСУ сказали, что есть такой замечательный парень — не буду называть его фамилию, а то, не дай бог, уволят его (у него же в кресле вичовый сидел) — и он сказал: «Да мне пофиг». Ну а Лена Орлова-Морозова (заведующая поликлиникой Московского областного центра по борьбе со СПИДом) прислала ему ссылочки на американские исследования, где когорта порядка двух тысяч человек ВИЧ-инфицированных в Америке по приживаемости имплантов. Что статистика не различается. Умный парень, нормальный, адекватный абсолютно.
СХорошие зубы вставил в итоге?
Низы уже готовы, но на верхи пока еще денег нет.
СТы следишь за новинками индустрии и за всей фигней. Ты доволен той терапевтической схемой, которую ты сейчас получаешь?
Я бы сказал так. Меня не волнует упаковка — пускай хоть в бумажке. Меня волнует, что там внутри. И мне сегодня Вадим рассказал, что вообще-то, что внутри у них, не проверяют. А у нас есть данные от Алексея Масчана, который занимается детской онкологией и который большой авторитет в этом деле, о том, что, оказывается, в импортозамещенных противораковых химиотерапевтических препаратах действующие вещества составляют чуть ли не 25% от нормы. В зоопарке тиграм недокладывают мяса то есть. А раковые препараты многие пожизненные. Поэтому отдаленные эффекты мне неизвестны. А краткосрочные эффекты импортозамещения пока отсутствуют. Потому что у меня тот же иммунный статус, который был у меня до 2010 года, может, даже лучший, где-то около 750 клеток. Только сейчас я еще могу точно сказать, что с 2010 года я вообще менее заразен, чем любой потенциальный человек, который ни разу не делал анализ. Как сказал Покровский, вы должны выработать два стакана слюны или стакан спермы, чтобы кого-то заразить.
СТо есть у тебя не было никаких осложнений, связанных с таблетками, которые ты принимаешь.
Сейчас нет. Но я хотел бы знать, все-таки, что там внутри. Потому что иммунная система медленно модулируется. Мы не совсем понимаем, что в этих таблетках есть, чего нет. Потому что я не очень себе представляю, как такие сложные препараты, как тенофовир — а это сложный препарат, сложная формула — может быть быстро изготовлен в компании, например, «Фармсинтез». Я думаю, что это все из одного Бангалора, из одной индийской бочки черпается ложкой, но мы не можем это доказать.
СНу, это во всем мире так.
Но там есть разные линии. Первая — для Америки, вторая — для стран ЕС, третья — для всех остальных.
СЗа эти годы начал ли ты как-то осторожнее относиться к своему здоровью?
Да, я, конечно, больше внимания стал уделять, допустим, состоянию миндалин, прощупывать их, или состоятнию паховых лимфатических узлов. Но врачи общего профиля — они же не требуют этого. У меня, например, проблема с коленкой была...
СНо ты говоришь врачам общего профиля, что у тебя ВИЧ?
Нет. Don't ask — don't tell. Если они меня спросят...
ССчитаешь ли ты, как биолог, что ВИЧ-инфекция является неким системным заболеванием, на фоне которого могут развиваться, например, простудные заболевания?
Простудные — нет. Потому что у ВИЧ-негативных, особенно когда они работают круглосуточно, простудные заболевания встречаются каждую неделю по три раза. А у меня — раз в два-три месяца. Потом, в силу того, что у меня очень высокий иммунный статус и реактивность иммунной системы, у меня температура возникает по каждому поводу. Я палец порезал — у меня температура 37,6°C. Это с детства так.
СА тебе было бы проще, если бы у тебя не было дискомфорта обсуждать это с обычным врачом?
Я сегодня сделал это. Все обычные врачи теперь об этом знают. Вот я и хочу посмотреть, будет ли доктор — хотя я вообще не хочу на это смотреть, потому что я здоровый человек — будет ли доктор, скажем, ощупывать меня в резиновых перчатках. Я ставлю эксперимент на себе. Читать дальше >>
- Фото: Дмитрий Смирнов
СОтлично. Зачем ты это сделал? Это не было спонтанным решением. Когда ты мне сегодня утром позвонил спросить, поможет ли твой каминг-аут общему делу, я думал, что ты напился.
Я, скорее, выпил, потому что мне нужно было 100 грамм для храбрости.
СМы это проходили. Я это знаю. Зачем ты это сделал?
Хватит врать.
СПочему?
Когда мы перепощиваем антикоррупционные посты Навального, мы все такие красивые, мы все такие замечательные, мы все такие ламеры фейсбуковские, хомяки. «У меня мама смертельно заболела» — 148 лайков. Мне надоела эта культура лайков. Я не могу держать скелет в шкафу. Этот случай должен стать показательным, потому что среди вас, ребята, есть очень много людей, которые это носят. Они, может быть, даже об этом не знают. Налево и направо ходят, что называется. Отцы семейств, матери семейств. В конце концов, хватит национально врать. Почему я не вру про Донбасс, почему я не вру про Сирию, а почему я должен врать здесь?
СТы можешь просто не говорить об этом. В конце концов, это твое личное дело.
А это спонтанно же было все. Мне позвонила шеф-редактор программы Hard Day’s Night Ксюша Кожина вчера, примерно в это же время, под полночь. Поскольку я выполняю функцию еще и научного обозревателя на «Дожде», она спрашивает, приду ли я на Hard Day’s Night с Вадимом Покровским. И в общем получалось: или я, как журналюга, иду и задаю дежурные вопросы, или, раз уж так случилось, все вываливаю по-честному. Потом позвонил тебе. И ты мне не рекомендовал этого делать. Но я это сделал. Мы должны иногда совершать поступки. Не для пиара. Хотя пиар в этом случае очень важен. Он важен в том смысле, что, во-первых, вы должны знать, что у нас происходит. Вы должны понимать, что ВИЧ-инфицированные — это не обсосы, деграданты, уежища, бомжи, наркоманы со шприцем, торчащим из коленки.
СНо ведь и так тоже.
И так тоже. Но вы должны понимать, что любой человек, благородный — я себя к таким не причисляю — может оказаться носителем этой инфекции. И с этим жить довольно долго.
То есть все как-то сложилось вместе, и я понял, что если я не сделаю этого сегодня, я этого не сделаю никогда.
СТебе самому стало от этого легче?
Нет, мне стало страшно.
СПочему?
А я не знаю, что будет завтра.
СА какие у тебя предположения?
Я боюсь даже их строить.
СНу вот ты сейчас видишь свою ленту фейсбука...
Я вижу свою ленту. Я же не вижу ленту «Лайфньюса».
СТвоя жизнь как-то соприкасается с «Лайфньюсом»?
Жизнь 86% соприкасается с «Лайфньюсом»? Я даже не знаю, посадят ли меня завтра в такси. Будут ли со мной пить из одной чашки.
ССчитаешь ли ты, что то, что ты сделал, действительно поможет сотням тысяч людей, которые живут с ВИЧ в России?
Да. Я бы иначе этого не делал.
СТебе бы самому такой поступок помог?
Да.
СПочему?
Когда человек узнает о своем диагнозе, я это понял на своем примере, он как бы инкапсулируется. Он вокруг себя строит некую защитную стенку, какую-то оболочку, и он в себе хранит страшную тайну. Нет ничего хуже, чем хранить в себе страшную тайну. Вот все бывшие премьер-министры — например, Степашин — они все ходят с четырьмя охранниками, потому что они все носители государственной тайны. А в этом смысле ты сам носитель ужасной тайны. А это чрезвычайно корябает тебя изнутри, что ты знаешь что-то, чего не знают многие-многие другие. И порождается ситуация дискомфорта. Мне кажется, что как раз такая возможность открытого выхода — это, во-первых, ликвидация стигмы (я очень на это надеюсь), во-вторых... Я не могу сказать, что я очень успешный человек. Мы с тобой сидим в маленькой, не очень обустроенной квартире. Без золота, без шубохранилища. Но достаточно. Более-менее, среднего класса. И я один из вас. Вы можете быть на моем месте, а я — на вашем. Есть огромное количество людей, которые не обследуются, у них не звонит внутренний звоночек. Я считаю, что после моего выступления лучшим следствием было бы, если бы завтра очень многие люди пошли бы и проверились, почему у них не заживает эта долбаная ранка, почему у них тотальный кариес во рту. Почему? Врач вам не говорит — сами пойдите.
Тогда же было очень плохо все, в 2003 году, надо было получить номерок, ждали, нервничали. Сейчас все это делается тестами. Возьмите сами, купите в аптеке. 1000 рублей. Не заплатите за ***, купите тест на ВИЧ.
СКто тебе сегодня первый позвонил?
А сейчас все в фейсбуке общаются.
СЯ понимаю. А кто тебе первый позвонил?
А никто не позвонил. Все в фейсбуке.
СДа ладно. Ну вот мы с тобой разговаривали по телефону.
Я тебе позвонил. А ты меня в фейсбуке набрал.
СПолучается, я что ли был первым, с кем ты поговорил?
Ну да.
СЭто очень смешно.
Простой человеческий голос важно же иногда услышать. Потому что все эти лайки, все эти шеры, ретвиты, репосты — это, конечно, все замечательно, но мы же сейчас фактически редуцировали общение до пары слов — норм, ок. Я терпеть не могу этих «котиков»: «все будет хорошо, милый». Мне сегодня написали в фейсбуке: «Выздоравливай!». А я не болею, от чего мне выздоравливать? Ты чего, генетические ножницы мне хочешь предложить, чтобы вырезать эту хрень из лимфоцитов, что ли? У тебя этих ножниц нет. «Выздоравливай!». Три лайка.
СЧеловек не понимает.
Не понимает. Поэтому я это и сделал сегодня.
ССкажи, а ты за эти 12 лет столкнулся с тем, что люди вообще ничего не знают про ВИЧ? Или они все-таки что-то знают?
Дело в том, что в 2009 году, когда мы делали для НТВ документальный фильм про заразу, в частности про ВИЧ, я познакомился с так называемым движением ВИЧ-диссидентов, которые считают, что вследствие неблагоприятных погодных условий у вас вырабатывается иммунодефицит. Затем на ваши лимфоциты садится масса лимфотропных вирусов, один из которых ВИЧ. Это модная теория сейчас. Но можно отрицать и то, что Земля крутится вокруг Солнца. Да, такие открытия меня время от времени поражали.
СНо это СПИД-диссиденты. А я говорю об обычных людях. Вот тебе сегодня говорят: «Выздоравливайте». Это ведь люди действительно не понимают.
Не знаю. Моя мама прошерстила весь интернет и как-то была очень спокойна уже в 2004 году.
СА мама тебе сегодня не позвонила?
Позвонила.
СНу вот, а ты говоришь, что только я. И что мама сказала?
Она боится, что соседки какие-то там появятся, которые уколы ей не сделают, раз она мать спидозника. Сказала, что это мое решение, что мне будет с ним тяжело жить. И ей, возможно, тоже. Потому что она окружена людьми, которые искренне считают, что Донбасс — часть России. С соответствующими последствиями.
СЧто тебе сказала Синдеева?
То же самое. Это не решение Синдеевой.
СНо это решение, озвученное на ее канале.
Я поставил ее в известность о том, что я сделаю это. «Не навредит ли это имиджу канала?» — «Нет», — сказала мне Синдеева после долгих размышлений. Свидетелем которых ты тоже, собственно, был.
СДа.
Нет, не навредит. Сколько там подписчиков, сколько чего — меня это не волнует. Меня сейчас волнует, чтобы люди, которые живут, не зная об этом, узнали. Вот ангина — иди сдай анализ. Лимфоузлы — иди сдай анализ. Ранка не заживает — иди сдай анализ. Чем раньше ты обнаружишь ВИЧ, тем дольше ты проживешь.
В мировой фарминдустрии есть такая тема: чем дольше ты живешь, тем дольше ты живешь. Чем дольше ты продлеваешь жизнь, тем выше вероятность, что будет найдена магическая пуля.
Мир делится на две категории. Первая мировая война — огромное количество газовых гангрен, смертельных пневмоний, окопная болезнь такая была. Люди до пенициллина — люди после пенициллина. Начав раньше терапию, ты можешь дожить до изобретения условного пенициллина. И ВИЧ вам покажется... Вы чумы боитесь? Нет больше чумы. От чумы — той самой, от которой умерло пол-Европы — давно есть тетрациклин. Две таблетки.
СЯ понимаю, что ты не знаешь, что будет завтра. Но тем не менее, когда ты этот шаг делал, ты же думал, как сейчас все будет развиваться?
Я не хочу давать своим врагам возможные варианты их действий. А я их накидал примерно вариантов 20.
СХорошо. Я сейчас не про врагов. Давай про тебя. Я тоже делал свой каминг-аут, я все это пережил и понимаю, что враги остаются врагами, а друзья — друзьями. А ты останешься собой, и твоя жизнь продолжится. Но она изменится.
Да, это я знаю.
СТы предполагаешь, в какую сторону она изменится?
Нет. Я буду работать на телеканале «Дождь».
СТы будешь как-то заниматься СПИД-активизмом?
Если меня будут привлекать в качестве публичного лица для пиар-кампаний, я постараюсь сделать так, чтобы эти пиар-кампании были очень человеческими, чтобы люди увидели, что ВИЧ контролируется, что... Рядом со мной есть магазин единственный, там упаковка презервативов, 12 штук, стоит 600 рублей. Напротив того магазина РГГУ с общежитием. Там дофига малолетних мальчиков и девочек. И я вижу каждый день, приезжая с работы, когда мальчик и девочка берут шампанское, смотрят на презервативы, взгляд упирается в цифру 600 — и они их не покупают. Потому что презервативы стоят столько же, сколько шампанское. И вот здесь нужно государеву волю проявить, а не распускать бородатых Чаплиных. Вот здесь государственная воля, дотации, бесплатные презервативы в школах и институтах должны быть, потому что 18-летние во всем своем общежитии разнесут это при помощи гетеросексуального контакта — там будет огнем полыхать, понимаете?
СА чего во всей теме СПИДа сейчас в России не хватает?
Здесь нужно свести баланс. У тебя СПИД — это не значит, что с тобой нельзя пить из одной кружки, и, с другой стороны, если у тебя ВИЧ, и есть лекарства, это не значит, что ты не должен предохраняться. Это какой-то тонкий баланс, и здесь нужно продумывать пиар-политику. И ее должны строить не рекламные агентства, а люди, которые понимают и живут с этим. И мне кажется, что я могу каким-то образом помочь.С