Мария де Валюкофф: «Люди, услышьте друг друга!»

6 и 7 ноября на Малой сцене Музыкального театра им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко состоялась российская премьера оперы Дж. Тавенера «Кроткая». Либретто оперы создано Дж. МакЛарноном по одноименному фантастическому рассказу Ф.М. Достоевского. Дирижёр-постановщик — Иван Великанов, режиссёр-постановщик — Мария де Валюкофф. Спектакль создавался совместно с проектом «Открытая сцена».

Когда я собиралась на премьеру камерной оперы Джона Тавенера «Кроткая» (A Gentle Spirit), то и представить не могла, что меня ожидает нечто настолько удивительное. Конечно, я понимала, что это опера современного композитора, что это додекафония, что в основе — фантастический рассказ Ф.М. Достоевского, что всё действо будет происходить на экспериментальной площадке театра. Всё это понимала, была готова удивляться. Но происходившее на сцене не укладывалось в то, что я себе представляла. На протяжении всего спектакля внутри меня носилось неугомонное толпище ощущенческих впечатлений, догадок, мыслей, вопросов и разного рода реакций. Всё — от оформления сцены до мельчайших жестов артистов — здесь не просто так и строго на своём месте. За всем — возможность, история, причина, смысл.

Как разобраться во всём? И можно ли разобраться во всём до конца, до последней, неоспоримой точки? Много интересных открытий подарила беседа с режиссёром-постановщиком спектакля Марией де Валюкофф.

* * *

— Мария, почему «Кроткая»?

— Лет 20 назад я была на «Кроткой» Льва Додина, с Олегом Борисовым в главной роли (речь идёт о спектакле 1985 года в МХАТе — прим. Е.Г.). Это был шок. На сцене говорят и действуют два артиста, при этом ты сам весь там, с ними, в ситуации смерти, осмысления, неприятия... Осталось мощное впечатление.

Лет пять назад я серьёзно увлеклась Джоном Тавенером, его творчеством. На мой взгляд, это гений XX-XXI века; личность такого масштаба, такого дара — редкость, подарок эпохи. К сожалению, в России сэр Джон Тавенер известен мало, даже скорее неизвестен.

Совершенно случайно, в одной из статей о музыке этого английского композитора, я прочитала о его ранней опере. Это была камерная опера «Кроткая». Эта случайность и то колоссальное впечатление, то воспоминание, вынесенное со спектакля Додина и существовавшее где-то глубоко в подсознании, стали импульсом к созданию собственной версии «Кроткой». Кроме того, я люблю множественность, многоярусность в своих спектаклях. Всегда. Во всех. Это позволяет раскрыть произведение в абсолютно новых объёмах, показать разные пласты, разные возможности.

Текст Достоевского полифоничен. Это внутренний монолог, воспроизводящий бесконечные «если бы» героя, это ситуация выбора, который совершается каждую минуту нашей жизни и который открывает всё новые и новые пути развития событий. Это ситуация «можно ли переиграть?». Это актуально всегда.

— Удивительна структура постановки. Здесь как будто два тесно переплетённых, но в то же время самостоятельных спектакля. Две составляющие одного целого. Это камерная опера, но начинается всё с драматической части. Почему?

— Опера длится 45 минут. Этого слишком мало, чтобы давать её самостоятельно. Хотелось, чтобы спектакль был полноценным. Можно было взять какую-нибудь ещё одноактную оперу, как это обычно делают — но как подобрать подходящую по духу? Можно было первой частью дать духовные сочинения Тавенера, Реквием на стихи Ахматовой или подобрать ещё какие-то его вокальные сочинения. Это было бы хорошо. Но почему бы не заполнить это время не композитором, а писателем? Почему не Достоевский? И мы сделали драматическую часть.

— И это здорово! В ней уместилось как множество ключей непосредственно к музыкальному действию, так и множество поводов подумать, поразгадывать. К примеру, состав действующих лиц: Она, Он, два Дублёра и Ефимович. Очевидно, что Дублёры здесь не просто так. Понятно, что все они — грани одного человека. Но каковы функции каждого из них?

— Очень просто! Есть один. Он здесь и теперь, прямо сейчас, с нею с живой. Он уверен, что всё делает правильно, он поступает согласно своему плану, у него нет сомнений. Есть второй, и он — тоже здесь и сейчас, но в состоянии неприятия происходящего, непонимания (для чего, для чего умерла эта женщина?). Он — с нею мёртвой, у её тела. И есть третий. Он живёт уже год спустя после Её смерти, находится в состоянии переосмысления, смотрит на всё «из оттуда» и бесконечно прокручивает разные «что, если бы я...».

— Кто есть кто?

— Догадайтесь!

— Думаю тот, кто в состоянии смерти и неприятия, это Он, герой тенора Борислава Молчанова. Здесь и сейчас, энергичен и уверен Дублёр 1 в исполнении Ильи Козина. И получается, что осмысляет всё, что было год назад, Дублёр 2, воплощённый Николаем Шатохиным. Так?

— Правильно!

— А Она? Кто Она?

— А Она проводник. Она та, кто помог ему прийти к правде, обрести истину. Оказалось, что для этого Ей нужно было умереть. Ужасно, но некоторым людям, чтобы понять истину, переосмыслить что-то, нужно, чтобы кто-то умер. Морально или абстрактно и условно, но иногда — физически.

— Для чего Вам был нужен Ефимович? Он же не произносит ни слова! И почему именно он везёт Ростовщика делать предложение Кроткой? Он был так необходим?

— Да! Ефимович — всё то, что сидит внутри Ростовщика. Он ведь тоже офицер! И он как бы косвенно женится на Кроткой одновременно с Ростовщиком. Он-то Его туда и привёз! Внутренний Ефимович Ростовщика привёз его к невесте!

— Очень волнуют литературные отсылки. Первым делом и прямым текстом зрителям объявляют «Войну и мир» Толстого, «Отцов и детей» Тургенева, «Горе от ума» Грибоедова, «Евгения Онегина» Пушкина (причём последнее совершенно особо обыграно). И только потом мы слышим: «Достоевский. Кроткая». Почему так?

— А это всё об одном и том же. Одна тема. Тема важная, может, одна из главнейших для всей русской литературы. Всё «если бы».

— А сказочные претексты есть у вашего спектакля или мне показалось? Хрустальный гроб и почти семь «богатырей» вокруг него, красные башмачки?

— Гроб да! «Богатырей» поменьше, конечно, чем семь, но все они раздирают Её, тащат в разные стороны, вынимают из неё всё. А башмачки... Сначала их придумала Татьяна Долматовская, наш художник по костюмам, а потом они стали сигналом, символом. Не знаю как в Петербурге, но в Москве если барышня хочет любви и внимания, она обувает ярко-красные туфли. Перенося это на спектакль, нужно понимать, что Она ни в коем случае не легкомысленная искательница мужского внимания, но она юная девушка, которая хочет тепла и хоть капельку любви своего мужа.

— Переходный момент от драмы к опере. «Стоп! Свет». Что это такое? Ваше личное «тремоло литавр»?

— Да! Мой любимый приём! Обязательно, в каждом спектакле с удовольствием им пользуюсь. Я чувствую в этом необходимость. Если не сделаю, кажется, что всё будет не так. Мне нужно встормошить зрителя, чтобы он встрепенулся, стал спрашивать: «Что такое? Зачем это? Почему? Что происходит?». Мне нравится, когда зритель не сразу понимает, что происходит. Поэтому — такое начало (с оглашением литературных параллелей), драматическая часть тоже отчасти поэтому. Если удалось немножко сбить с толку — значит всё получилось, цель достигнута!

— Есть и по поводу музыки вопросы. На ваш взгляд, текст Достоевского звучит именно так?

— Да, так и только так. Вот вы можете себе представить «Кроткую», выдержанную в духе Чайковского, например? И я не могу! Нет, всё так, всё правильно. Эта музыка — игровая внутри. В ней всё, весь текст Фёдора Михайловича. Это напряжение, эти метания во все стороны бесконечных возможностей, многотемность, сомнения... А ведь это ранний, очень молодой Тавенер! Ему было всего 33 года. Конечно, музыка «Кроткой» не похожа на его основное, более позднее творчество — он станет совсем другим, будет писать духовную музыку. Но тогда — додекафония, влияние Стравинского. И «Кроткая».

— А могли такую оперу написать Прокофьев, Шостакович, Шнитке?

— Могли. И Стравинский мог, опять-таки.

— Почему же англичанин?

— Не знаю. Наверное, просто никто из перечисленных не задумывался над этим сюжетом.

— А почему Он — тенор? Да, в клавире самим Тавенером указано: Tenor (very high, very dramatic), но почему он выбрал теноровую краску? Тенор — что-то романтическое, это обычно принц, возлюбленный, может быть, рыцарь или отважный герой. К тому же, Ростовщик — человек не первой молодости. Тавенер мог поручить эту партию баритону, например. Или нет?

— Нет, нет. Тенор и только тенор. Композитор знал, что делал. Подумайте, ведь Он всё время внутри себя, у него внутренняя истерика. Истеричность требует высокой тесситуры. Там очень высокая, сложная партия. Скачки и срывы. Другой голос просто не вытянет это.

— Что было выбрано для музыкального оформления драматической части?

— Это музыка Тавенера. Кое-где это фрагменты оперы, кое-где — фрагменты вокального цикла «Песни на стихи Анны Ахматовой». Вот Она, например, поёт в драматической части песню с названием «Смерть».

— Хочется выразить восхищение исполнительницей главной роли! Выдержать всю драматическую часть, со всеми высшими точками, а потом, как ни в чём не бывало, перейти на оперную партию. Колоссальная голосовая, психологическая и физическая нагрузка.

— Инна Клочко — молодая солистка Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко, служит здесь первый год: она только-только окончила ГИТИС. Она, кстати, единственная артистка из театра Станиславского и Немировича-Данченко. Все остальные артисты тщательно подбирались и специально приглашались из других театров.

— Мария, что вы хотели сказать своим спектаклем, что донести? Ведь любая постановка не только «потому, что», но и «для того, чтобы».

— Люди, услышьте друг друга! Иначе — плохо. Вот мой посыл. Как часто бывает, что мы не слышим, не понимаем (не хотим понимать!) самых близких. Если мы будем слышать друг друга, мы будем ближе друг к другу, сможем любить друг друга (помните, «Люди, любите друг друга»?) и не нужно будет смертей (условных и, тем более, реальных) для того, чтобы мы прозрели, нашли верный путь среди всех «если бы».

* * *

Понятно, что уместить всё в одну статью сложно. Сценография, свет, костюмы, звукопись, актёрская игра, пластика, цветопись, визуальный ряд, сам зал... Здесь всё требует отдельного, подробного разговора. Удивительным образом организовано время. Не верится, что вся эта жизнь, полная событий, текущая в своём темпоритме, умещается в какие-то полтора часа! Кажется, что прошло много, очень много времени, при этом ты постоянно вовлечён в происходящее на сцене и ни за что не можешь оторваться. Да и не хочется. А в зале тишина, никому и в голову не приходит переговариваться. Почему? Потому что происходит что-то очень личное, говорится о сокровенном. О, человеческое, слишком человеческое! Понятное, важное. Нужное.

Что ещё чувствуется в этом спектакле, так это громадная совместная работа многих профессионалов. Чуткое музыкальное руководство дирижёра Ивана Великанова, удивительная пластика хореографа Артура Ощепкова, уникальные работы художника-постановщика Игоря Гуровича и художника по свету Ильдара Бедердинова, невероятная точность камерного состава оркестра. Явно ощущается домашняя атмосфера театра, где все друг за друга болеют. Словом, фантастические условия для фантастической постановки.

...Фантастический Достоевский, фантастический Тавенер, фантастический режиссёр... Когда находишься внутри, в самом центре пересечения этих фантастик, сложно увидеть границы каждой из них. Да и есть ли эти границы? Всё настолько слито, цельно, гармонично, что невозможно понять, где кончается направляющее слово либреттиста и начинается творчество режиссёра. Этот спектакль — несомненное единство всех, кто его создавал.

Автор публикации — Елизавета Голева,
студентка филологического факультета РГПУ им. А. И. Герцена

На фото: Мария де Валюкофф