Ученый показал карту радоноопасности в Красноярске

Корреспонденты NGS24.RU уже пытались разобраться, будет ли красноярское метро радиоактивным. Ученый с мировым именем Рэм Хлебопрос предупреждал о том, что метро сильно ухудшит радоновую обстановку в Красноярске. Он говорил, что если газ выпустить из земли, то обратно его не загонишь. В прошлой статье мы не дали ответа, будет ли красноярское метро радиоактивным. Но сейчас кандидат технических наук, экс-преподаватель кафедры технического регулирования и метрологии Аэрокосмического колледжа СибГАУ имени М. Ф. Решетнева Сергей Кургуз объяснил, что именно Хлебопрос имел в виду. Корреспондент NGS24.RU Екатерина Щербакова побеседовала с ученым, по его словам, само метро радиоактивным не будет, а вот дома над ним — в опасности.

Сергей Кургуз — автор и соавтор более 100 научных публикаций, учебников для вузов, патентов о радиационном качестве строительных материалов, радоновой защите сооружений и радиогеологии (примерно треть из них — в списке Высшей аттестационной комиссии), в том числе и монографий в этих областях. Он — один из многих составителей карты радоноопасных мест в Красноярске.

Кандидат наук пришел в редакцию NGS24.RU, чтобы внести ясность после прошлой статьи о радиации и метро. Он ответил на вопросы журналистов.

— Вы согласны с предостережениями Рэма Хлебопроса о том, что строительство метро выпустит радон из-под земли, и назад его потом не загонишь?

— Я Рэма Григорьевича Хлебопроса знал не так близко. Мы с ним встречались пару десятков раз на конференциях, научных заседаниях кафедр и на ученых советах. Он никогда не говорил о том, что само метро будет радиоактивным. Или что, как писали некоторые журналисты, «вагоны метро будут мчаться сквозь радоновые облака». Об этом речи вообще не стоит. Посыл Рэма Григорьевича в том, что Красноярск изначально является радоноопасной территорией. И радоновая обстановка в результате строительства метро и его эксплуатации может ухудшиться в разы. Это проблема жилой застройки над туннелями и территории поблизости. Например, пострадает старая застройка в центре города.

— Там, где мы сейчас находимся? (Напротив «Детского мира». — Прим. ред.).

— Да, как раз здесь одно из самых радоноопасных мест. Опыт больших мегаполисов, в которых давно работает метро, например, Казани, Парижа, Санкт-Петербурга, показал, что радоновая ситуация в районах поблизости, скорее всего, будет ухудшаться. В результате строительства и особенно эксплуатации метро из-за вибрации происходят небольшие подвижки грунта, а также появляются микротрещины в фундаментах и конструкциях. Трещина в один миллиметр в подвале повышает его газопроницаемость в десять раз и более. То есть там, где было хорошо, может стать плохо, там, где было плохо, может стать архиплохо.

О чем, собственно, и предупреждал Хлебопрос — что дырку пробить в породе, поставить рельсы и запустить поезд, проблемы особой нет. Но надо учесть в том числе, как это отразится на радоновой обстановке в очень широкой полосе застройки. Он говорил, что когда вы проектируете метро, делайте одновременно изыскания в подвалах, ставьте датчики, иначе после запуска подземки мы решим одну проблему, но получим другую. И потом придется всё равно эту проблему как-то решать, что будет стоить колоссальных денег, соизмеримых со стоимостью самого метрополитена.

— Чем опасен радон?

— Если взять всю дозовую нагрузку в течение жизни человека, то на облучение от радона приходится более 50 процентов, а для некоторых территорий, таких как наш регион, — более 60 процентов. Для сравнения: все техногенные катастрофы вроде аварий на АЭС дают в среднем по человечеству около 1 процента облучения (включая Чернобыль и Фукусиму), остальные источники примерно поровну делятся между медицинскими процедурами (рентген, МРТ и другие), космическим излучением и радиоактивностью материалов среды обитания, например, гранита, кирпича, извести. Все, что было взято из земли, обладает небольшим гамма-излучением.

Основных разновидностей этого газа две: радон-222 и радон-220. Опасен не сам газ, а его дочерние продукты распада. У радона-222 это радиоактивный полоний, висмут, свинец и в частности полоний-210, которым якобы отравили господина Литвиненко, это всего лишь один из продуктов распада. Они все являются очень мощными канцерогенами, приводящими к раку легких, трахеи. При распаде газа появляется очень мелкая «пыль» — невидимая глазу взвесь из полония, висмута и свинца. Человек, вдыхая радон вместе с воздухом, поглощает часть дочерних продуктов распада, которые продолжают свой распад уже в легких.

Разновидностей радона четыре. Когда говорят «радон», обычно имеют в виду радон-222 с периодом полураспада 3,8 суток. Есть еще радон-220, у него период полураспада меньше одной минуты, но опасность и потенциальная канцерогенность выше примерно в 10 раз.

— Рэм Хлебопрос говорил, что под Красноярском повышенное содержание урановых руд по сравнению с другими городами, где строили метро. У нас радона больше, чем в других местах?

— Радон является дочерним продуктом распада элемента радий-226. А радий-226 — это дочерний продукт распада природного урана. В центральной и южной части Красноярского края расположено очень много урановых, радиевых и радоновых аномалий. К примеру, при Советском Союзе значительная часть урана для атомного проекта была добыта именно в Красноярском крае. Это село Кавказское недалеко от Минусинска, рудник Усть-Ангарский.

Это не значит, что тут копни лопатой и каждый себе в карманы по килограмму урана наберет, он лежит глубоко и распределен неравномерно. Но исторически Красноярск стоит на месте, где на большой глубине много пород с повышенным содержанием урана.

Уран распадается, постоянно выделяя газ радон, который поднимается к поверхности земли, а затем попадает в здания и легкие человека.

— Ранее же в Красноярске уже проводился мониторинг по радону, и вы были соавтором карты радоноопасности. Выявлены опасные превышения?

— В построенных зданиях количество радона не должно превышать 200 беккерелей в кубометре воздуха (беккерель — это единица измерения радиоактивности, которая указывает, сколько распадов радиоактивного элемента происходит в секунду в одном кубометре воздуха. — Прим. ред.), а во вновь сдаваемых домах норма — не более 100. При мониторинге в Красноярске выявили множество мест, в том числе детские садики, социальные учреждения, жилые дома, в которых зарегистрирована активность радона от 2000 беккерелей в кубометре воздуха и выше. В каких-то из них были проведены противорадоновые мероприятия. Но далеко не во всех.

На карте радоноопасности красным выделены самые опасные места, то есть, где мы сейчас сидим, желтые — это потенциально опасные, а белые — это комфортные, либо недообследованные.

Самые радоноопасные места — это Центральный, Железнодорожный районы и часть Октябрьского. На правом берегу — там, где Бобровый лог, улица Базайская — просто живого места нет. Эту карту до сих пор никто не опроверг, из года в год она только подтверждается.

— И что делать?

— Есть три пути реагирования на эту проблему. Первый — не делать ничего и получить многократное ухудшение ситуации. Второй — можно пытаться учесть проблему и организовать тотальный мониторинг радоновой обстановки, а также меры по предупреждению ее ухудшения, выделив на это часть денег, предназначенных для строительства метро, или изыскав другие источники финансирования. Установить датчики радона, раскрытия трещин, чтобы иметь возможность зафиксировать ухудшение. Сейчас строительство фактически еще не начали. Измерить, какая обстановка сейчас. Ну да, она плохая, но это нулевой отсчет. Когда метро будет запущено, наблюдать, как ситуация меняется, скорее всего, она ухудшится. Чтобы разрабатывать методы борьбы, нужно иметь объективную картину происходящего. И тогда выделять средства на решение проблемы. Противорадоновых мероприятий — великое множество, но они очень затратные.

Третий вариант — запроектировать проходку метрополитена таким образом, чтобы он, наоборот, являлся коллектором по сбору радона, что позволит снизить количество этого газа в центре города. В технических туннелях можно предусмотреть условия для сбора радона и затем удаления его, что сильно бы улучшило радоновую обстановку в Красноярске.

У нас сейчас есть уникальная возможность не пойти по стопам Казани, Москвы, Новосибирска, Парижа, а постараться упредить проблему и найти техническое решение, чтобы сделать из подземной магистрали эффективный коллектор радона.

— А если, например, решат покрывать подвалы защитным слоем полимеров, то как это работает?

— Во-первых, нужно использовать реально эффективные средства, а не якобы эффективные. Полимерное покрытие наносится на конструкции подвалов, причем не на один слой, а на несколько, чтобы создать эффективную мембрану, достаточно устойчивую к раскрытию трещин. Часть существующих трещин это покрытие заполнит и не даст появиться новым.

— Как я поняла из старых интервью, Рэм Григорьевич в целом был не против метро, но иногда говорил, что именно в Красноярске лучше было бы построить надземную скоростную линию с учетом проблемы радона. Как вы считаете, почему он так говорил?

— Я не могу влезть в голову другого человека, я кандидат наук, а Рэм Григорьевич был доктором наук со множеством регалий и большим жизненным опытом. У него свое видение, у меня свое. Возможно, он прав, но тема метро так долго обсуждается, что проще его уже построить. В самом деле, сколько можно, еще чуть-чуть, и город встанет колом.

— В Центре транспортной логистики нам сообщили, что сейчас получено положительное заключение госэкспертизы на восемь этапов строительства, остальные находятся на согласовании или в разработке.

— Лично я, как горожанин, мающийся без метро, буду только рад. Но мне бы очень не хотелось потом видеть своих знакомых с раком легких в онкоцентре.

— Очевидно, что проблема есть. А что делать?

— Наверное, люди, которые занимаются метро, должны либо услышать, либо не услышать.

— Я слышала от проектировщиков, что у нас метро неглубокое. В этом случае меньше опасность от радона?

— Если оно неглубокое, значит, воздействие от вибрации на здания будет больше, чем если бы оно было на глубине 80–100 метров.

— Я всё-таки не понимаю, если радон поднимается из земли, почему он не будет скапливаться в туннелях метро?

— Если войти в любой туннель метро, там всегда ощущается легкий ветерок, потому что идет эффективная замена воздуха. Сколько бы там ни скапливалось радона, он очень хорошо удаляется. Есть целая система шахт, через которые воздух подается и выходит на поверхность.

Кратность воздухообмена (сколько раз сменяется весь воздух за час. — Прим. ред.) для квартиры чаще всего один-полтора, для ряда медкабинетов должно быть по притоку три, а по вытяжке четыре, а для метро, насколько я помню, больше десяти.

— А метро не превратится в «подземную газовую камеру» в дни неблагоприятных метеорологических условий (НМУ), потому что воздух для вентиляции будет поступать загазованный?

— В Москве, Питере, Париже тоже воздух с поверхности поступает, и ничего. К тому же в Париже еще больше транспорта. Мы же дышим этим воздухом в центре города на поверхности, внутри метро будет то же самое. Считаю, что проблема преувеличена.

— В других городах какие-то мероприятия по защите от радона проводят?

— Им приходится это делать постфактум, потому что у них метро построили давно, когда еще не было обязательным требованием учитывать радоноопасность. В Москве двух-, трехкратное повышение уровня радона вызывает панику, а у нас это фоновые значения. Но им больше ничего не остается, потому что их метро было построено давно. У нас же есть возможность на стадии проектирования заложить технические решения, чтобы не допустить ухудшения ситуации.

— Скажите, вы ранее говорили, что на некоторых объектах уже провели противорадоновые мероприятия. Это на каких?

— Лично мне известны два случая эффективных противорадоновых мероприятий. Где-то вначале двухтысячных не самые последние в крае люди для себя возводили пристройку к дому по строительному адресу Мира, 50а (строила компания экс-премьера региона Юрия Лапшина, который сейчас проходит по уголовному делу, связанному с метро. — Прим. ред.). В этом доме на пять этажей — шесть квартир, то есть каждая квартира — на этаж. Мы спустились в подвал проводить исследования, а там радон, 5–7 тысяч беккерелей в кубометре воздуха. Дом нужно было срочно вводить в эксплуатацию до 31 декабря. Но, когда нашли радон, то поменяли планы. Дом вводился поэтажно в течение года. Были разработаны комплексы противорадоновых мероприятий. Сделали один этап мероприятий, посмотрели обстановку, ввели первый этаж. Затем также со вторым. Это стоило колоссальных ресурсов и заняло много времени. Не побоюсь этого слова, наверное, на это ушло до трети сметной стоимости проекта. И там сейчас стало очень хорошо в плане радона. Но это чиновники лично для себя делали.

И еще один объект — это закрытый футбольный стадион в Советском районе. Были проведены изыскания на стадии проектирования. Обнаружили радон. Объект строили москвичи, и они говорят: «Давайте заложим противорадоновую защиту». Там многослойную бетонную подушку заливали. Им проще было упредить и забыть об этой проблеме.

— А почему в отчетах по итогу мониторинга говорится, что на объектах, где выявили превышения, провели противорадоновые мероприятия?

— Может, кто-то и отчитался, что провели. Но самое распространенное решение — включить вентиляцию, поставить вытяжку. При этом не учитывается, что если есть вытяжка, но нет притока, а приток идет из подвала, то радон мы еще дополнительно будем подсасывать из-под земли. Должен быть приток чистого воздуха с улицы. Выражаясь словами экономиста-публициста Андрея Паршева, «на наших территориях количество обмороженных гораздо больше, чем ошпаренных». У нас не Польша, не Париж, у нас 7–8 месяцев за бортом отрицательная температура. Поэтому для нормальной вентиляции пришлось бы воздух с температурой -10–30 градусов взять с улицы, нагреть его, а затем тут же выкинуть обратно. Это всё равно что пачками денег топить буржуйку.

— А для строителей метро радон не опасен?

— Строителям это не опасно, потому что при производстве работ из-за большой влажности активно работает вентиляция. Даже если гипотетически предположить, что работы проходят на большой глубине, и строители наткнулись на урановый пласт, чего в реальности в Красноярске не произойдет. То и для такого есть ряд мероприятий. Например, на горных выработках, где руды очень радиоактивные, люди работают посменно определенное количество часов.

— Радон до какого этажа представляет угрозу? Я слышала, что его больше всего в подвалах и на первых этажах. Выше он рассеивается?

— Принято считать, что раз это тяжёлый газ, почти в восемь раз тяжелее воздуха, то он должен оставаться в низинах, как ртуть тонет в воде. Но этого не происходит, потому что это очень подвижный газ, про него даже говорят саморазгоняющийся, реактивный. Его больше в подвалах и на первых этажах, не потому что он тяжелый, а потому что поступает из земли. Любое здание работает, как большая дымовая труба, оно имеет свою систему перекидывания воздушных потоков снизу до верхних этажей. Конечно, часть будет рассеиваться. Но были случаи, когда в подвале, условно сказать, пять тысяч, а на пятом-шестом этаже — три тысячи беккерелей.

— Понятно. А что людям делать, если систему мониторинга не организуют, может быть, дозиметры покупать самим?

— В бытовых условиях это бред. Если открыть учебник физики, там будет сказано, что есть альфа-радиоактивность, бета-радиоактивность, гамма-радиоактивность и еще несколько других. Простой дозиметр показывает часть гамма-излучения, которое может быть от бордюра, от чаши фонтана. Если это природный гранит, он будет фонить. А у радона альфа-излучение. Его обычным дозиметром так просто не измеришь. Это в принципе возможно, но требуется соблюдение специфических условий, знание или незнание которых осложняет жизнь студентов на экзамене (этот вопрос я как раз использовал, чтобы понять, ходил ли человек на лекции). Есть радоновые дозиметры, но стоимость их чрезмерно высокая.

Проблема радона крайне неприятная и для властей, и для строителей. Им, может быть, хотелось бы ее не замечать, но проблема есть. Сейчас на стадии проектирования еще можно принять меры, чтобы радикально решить проблему с радоном в Красноярске и обезопасить жителей. Как говорит ученый, это очень дорого и сложно.