Как либерализм предал Просвещение и потерял свою душу
В антикоммунистической атмосфере «холодной войны» выдающиеся либеральные мыслители отказались от амбиций Просвещения о создании общества реальной свободы и равенства. Последствия по сей день сильно искажают политику США. Эта статья представляет собой обзор книги «Либерализм против самого себя: интеллектуалы времен холодной войны и становление нашего времени», автор — Сэмюэл Мойн (Yale University Press, 2023)
The post Как либерализм предал Просвещение и потерял свою душу first appeared on Рабкор.ру.
Как либерализм предал Просвещение и потерял свою душу
В антикоммунистической атмосфере «холодной войны» выдающиеся либеральные мыслители отказались от амбиций Просвещения о создании общества реальной свободы и равенства. Последствия по сей день сильно искажают политику США.
Эта статья представляет собой обзор книги «Либерализм против самого себя: интеллектуалы времен холодной войны и становление нашего времени», автор — Сэмюэл Мойн (Yale University Press, 2023)
И вот мы снова стоим перед лицом возможного президентства Дональда Трампа. Возвращение Трампа – если это можно так назвать – взбодрило глашатаев краха Америки, упадка демократии. Пессимизм, если не фатализм, доминировал в отношении фигуры Трампа в течение почти десятилетия: он олицетворение нашего национального кошмара, предостережение предшествующих поколений, настрадавшихся от фашизма и тоталитаризма.
То, как мы обсуждаем угрозу, которую Трамп представляет для демократии, крайне важно и очень показательно. Никто не должен преуменьшать то, как ударит очередное президентство Трампа, особенно по наиболее маргинализированным слоям населения — нелегальным иммигрантам, чернокожим американцам, сексуальным меньшинствам, латиноамериканцам и малоимущим. Страх перед Трампом вполне обоснован. Нам действительно нужно остановить его.
Но некоторые утверждают, что Трамп представляет опасность не только для наиболее уязвимых из нас. Если мы не остановим Трампа, говорят они, нас ждет гражданская война или гибель республики. Историки, такие как Рут Бен-Гиат, утверждают, что Трамп является воплощением диктаторской «сильной руки», что его кампания 2024 года основана на «стратегии перевоспитания: приучить американцев рассматривать авторитаризм как форму правления, превосходящую демократию». Тимоти Снайдер призвал американцев «увидеть Трампа таким, какой он есть: «начинающим фашистом, который любит, хочет и нуждается в насилии». Историк Хизер Кокс Ричардсон рубит с плеча: «Переизбрание Трампа будет означать «конец американской демократии».
Эти историки-предсказатели (академические эксперты, на самом деле) завоевали внимание прессы и общественную популярность, предлагая ответы на вопрос «Почему Трамп?», отслеживая и выделяя — с прицелом на собственную рыночную востребованность — автократические тенденции внутри американского правого крыла. На обсуждении Трампа они поддерживают своё влияние и обеспечивают продажи своим книгам.
Но Трамп также хорошо сумел взбодрить и либералов или, по крайней мере, чертовски напугать их. Перспектива победы над Трампом в 2020 году способствовала высокой явке избирателей, самой высокой с 1980 года. Сбор средств для таких организаций, как Американский союз гражданских свобод (ACLU) достиг рекордного уровня за годы правления Трампа. Лживость и порочность Трампа объединяет разрозненные элементы демократической коалиции так, как не делала ни одна фигура со времен Барака Обамы в 2008 году.
А вот непростая загадка, которую Трамп поставил перед либерализмом. Трамп действительно представляет угрозу демократии. Но что даст смысл либеральному проекту, когда он уйдет?
Наследие либерализма холодной войны
Последняя книга Сэмюэля Мойна «Либерализм против самого себя» пытается ответить на этот вопрос. Мойн предлагает нам задаться вопросом, почему болезненная концентрация на «тиранах» находит отклик в либеральных кругах – почему либералы так озабочены автократами, при этом не обращая внимания на условия, которые этих автократов создают.
Зацикленность либералов на диктаторах и персонифицированном зле отвлекало наше внимание на бабайку от внутренних, двухпартийных источников упадка демократии. Как демократия разлагается изнутри — это то, что либералы не хотят видеть, возможно, потому, что их читатели — самопровозглашенные защитники демократии — внесли в происходящее свой вклад. Упомянутые выше либеральные эксперты по большей части молчат о том, как бороться с изменением климата, экономическим перераспределением или социальной несправедливостью. Похоже, они не знают, к чему привели десятилетия неолиберальной политики, как демократов, так и республиканцев.
Книга Мойна заканчивается на этом пункте. Но «Либерализм против самого себя» не является политическим маяком и не претендует на то, чтобы быть допингом для нашего «политического тела». Скорее, он предлагает историческую базу для понимания современного либерализма и его ограничений. Мойн предполагает, что проблема Трампа — это также проблема либерализма, особенно либерализма времен холодной войны. Разжирев на десятилетиях американской исключительности, на превосходстве США, сформированном манихейской борьбой между автократами и демократами, либералы сегодня пребывают в состоянии похмелья после холодной войны.
Холодная война, опасавшаяся коммунистического монолита, настроила либералов против угрозы государственного Левиафана. Холодная война породила то, что политический теоретик Джудит Шклар назвала «либерализмом страха»: либерализмом, который не доверял народным массам в достижении прогресса посредством широкого использования государственной власти. Либерализм холодной войны также процветал благодаря кризису и политике чрезвычайных ситуаций. Он вынудил своих сторонников защищать настоящее от предполагаемой авторитарной угрозы, одновременно отвергая идеи «освобождения человека» в будущем. По словам Мойна, либералы времен Холодной войны «отказались от Просвещения», «вычищая стремление к прекрасному и прогрессивному из либерализма в прошлом».
Без понимания утопии – того, как добиться справедливости через видение лучшего будущего – либерализм холодной войны призывал людей обособленно смотреть внутрь себя, отвергать «коллективное будущее», чтобы поддерживать статус-кво. Вот почему либеральная реакция на Трампа была сосредоточена на автократии, но также и на вопросе, почему «спасение демократии» от Трампа требует индивидуального, драматического акта «сопротивления» — или, по крайней мере, моралистической демонстрации своих читательских предпочтений. По логике «новых» либералов времен холодной войны, таких как Ричардсон и Бен-Гиат, быть хорошим сторонником Демократической партии является синонимом самореализации. Либералы после Трампа обеспечивали американскую демократию тем, что читали правильные книги, слушали хорошие подкасты и подписывались на определенные онлайн-платформы. Они возложили ответственность за судьбу демократии на наиболее информированных людей. Доверяйте элите, верьте в Истину, уважайте своих коллег, покупайте мои книги.
Мойн утверждает, что нас ждет улучшенный либерализм, который отвергнет прошлое холодной войны. Нам нужен либерализм, который хочет большего, чем просто возвращение к Америке до Трампа. У Мойна есть амбициозное видение того, как мы можем достичь этой цели — либерализма, который снова поверит в человеческий прогресс. И он верит, что искупление возможно – что либералы могут спасти либерализм от холодной войны. Но позволит ли это наш исторический момент? Или это утопическое мышление в плохом смысле?
Потеря веры
Мойн, историк из Йельского университета, является выдающимся критиком современного либерализма. Его работы, регулярно появляющиеся в таких изданиях, как New York Times и Dissent, ставят целью развеять стереотипы либералов о Трампе и о самих себе. Мойн атакует веру либералов в недемократические институты, такие как Верховный суд и Министерство юстиции, которые якобы должны спасти демократию от ее врагов внутри страны и за рубежом. Он утверждает, что для исправления ситуации необходим более мощный политический проект социал-демократии – своего рода переосмысление демократии — во имя решения как раз тех проблем, которые волнуют либералов: расовая справедливость, неравенство, разрушение экологии. Его готовность говорить суровую правду (или, по мнению его критиков, выдавать неадекватный искажённый анализ) либералам сделала его представителем того поколения левых, которые вызывают желчь у Демократической партии, которая всё больше выкорчевывает рабочий класс из своих рядов и проводит неолиберальную политику, в результате которой только преумножает неравенство и провоцирует укрепление правых движений.
Мойн приберегает большую часть своего гнева в печати на либеральных глобалистов и архитекторов внешней политики США. Например, он публично критиковал Роберта Кагана, Саманту Пауэр и Джорджа Пэкера. В своей книге 2021 года «Гуманность: как Соединенные Штаты отказались от мира и заново изобрели войну» он раскритиковал попытки либералов реабилитировать войны с помощью международного права. Также у него есть отличные книги о правах человека: «Последняя утопия: права человека в истории», «Христианские права человека» и, последняя из своего рода трилогии, «Недостаточно: права человека в неравном мире», в которой утверждалось, что революция в области прав человека после Второй мировой войны — полностью либеральный проект — отказалась от экономического равенства в пользу «достаточности».
Многие знают Сэмюэла Мойна по его постам в Twitter/X (соц сеть запрещена в РФ). Но Мойн начал свою карьеру как интеллектуальный историк Европы. Его первая книга «Происхождение Другого: Эммануэль Левинас между откровением и этикой» представляет собой академический, хотя и легко читаемый, трактат о французском философе Эммануэле Левинасе. Будучи учеником нацистского философа Мартина Хайдеггера, Левинас провозгласил философию «интерсубъективности», возникшую в результате краха либерализма в 1930-х годах. Мойн утверждает, что философская мысль Левинаса, его вклад в феноменологию и экзистенциализм были продуктом не Холокоста или послевоенного либерального порядка, а продуктом межвоенной Европы и падения либерализма после Первой мировой войны.
Книгу «Либерализм против самого себя» можно рассматривать как возвращение к корням Мойна в интеллектуальной истории. Но книга отражает направление мысли Мойна со времен «Происхождения Другого»: его способность сочетать острую, иконоборческую критику либерализма с его глубоким уважением к либеральной традиции, изучаемой с помощью методологий историка. Родство между первой книгой Мойна и «Либерализмом против самого себя» показывает его преданность изучению противоречивых, непримиримых принципов либерализма — того, что сделало либерализм триумфальным в демократической жизни двадцатого века, но в то же время ответственным за формирование антидемократической политики. В работах Мойна неявно заложена вера в обещания американского либерализма и его разочарование тем, что его практика часто предает эти обещания, будь то внутри страны или при проецировании силы США за рубежом.
Также как «Происхождение другого», книга «Либерализм против самого себя» помещает интеллектуалов в их исторический контекст. Мойн выбирает группу мыслителей, представляющих архетипы либерализма холодной войны. В их число входят такие ожидаемые персонажи, как Исайя Берлин и Карл Поппер, а также некоторые неожиданные фигуры, такие как Ханна Арендт и неоконсерватор Гертруда Химмельфарб. Наряду со Шкларом и Лайонелом Триллингом они составляют типологию либерализма холодной войны, предложенную Мойном. Мойн выделяет вклад каждого из них в канон либерализма холодной войны и то, как они возродили либерализм заново.
Книга начинается со Шклара, антигероя Мойна. Самая известная книга Шклара «После утопии: упадок политической веры» представляет собой забытую, но устойчивую критику либерализма времен холодной войны, которая также составляет основу анализа Мойна. В предисловии к изданию «После утопии» 2020 года Мойн утверждал, что книга предлагает «образ либерализма, принявшего консервативные принципы». Мойн развивает этот вопрос в книге «Либерализм против самого себя», ставя Шклара в диалог с либералами, такими как Берлин, и неолибералами, такими как Фридрих Хайек, которые, несмотря на их философские разногласия, отвергли Просвещение как советское начинание и придали либерализму холодной войны его определяющую черту: «потерю оптимизма» в освободительных проектах.
Либерализм всегда обижался на революцию и массы, которые эту революцию создают. Но именно либерализм холодной войны предоставил план по ограничению революционных импульсов, высвобожденных Просвещением, ставя веру в личность выше государства. Это сделало либерализм холодной войны по своей сути консервативной идеологией. Действительно, отказ от Просвещения превратил либерализм холодной войны в злокачественное, реакционное искажение его версии девятнадцатого века, последовавшей за Французской революцией.
Показательный пример: Исайя Берлин. Антипросветительская мысль Берлина совпадала с его анти-этатизмом (прим.пер.: оппозиция государственному вмешательству в личные, общественные и экономические дела), еще одним столпом, поддерживающим здание либерализма холодной войны. Из обращения с Мойном Берлин выглядит как сопротивляющийся либерал времен Холодной войны, как мыслитель, переделавший Романтизм в соответствии с трагедиями Холодной войны. Мойн утверждает, что Берлин при помощи Джейкоба Тальмона, чья книга «Истоки тоталитарной демократии» 1952 года подвергла Французскую революцию критике, изъял Жан-Жака Руссо из либерализма, опасаясь, что важное понятие Руссо об «общей воле» привело нас к тоталитаризму. (Здесь он повторил Бертрана Рассела, который сказал, что «Гитлер — это результат Руссо».) Поощряя субъективную волю без «строгих ограничений государственной власти», Берлину казалось, что Руссо непреднамеренно проложил путь к автократии. Именно так либерализм Берлина времен холодной войны стал основан на «негативной свободе», либерализме, провозглашенном Хайеком и теперь рекламируемом Институтом Мизеса на своем веб-сайте.
Затем Мойн знакомит нас с произведениями Поппера и Химмельфарба. Каждый отказался от идеи диалектического и телеологического (то есть целевого) прогресса, чтобы привить либерализм с его чувством отчаяния. В то время как Берлин отверг Руссо, чтобы заново изобрести Романтизм, Поппер и Химмельфарб отвергли Гегеля — «дегегелизация» истории — чтобы противостоять точке зрения, согласно которой человечество неизбежно прогрессирует через историческую борьбу. Поппер отказался от историзма — от идеи объективной, научной истории — а Химмельфарб принял позицию католического теолога и историка лорда Актона (Джон Дальберг-Актон), который привнес христианские принципы в исторические исследования. По мнению Актона, история «не имела смысла или цели помимо самой себя; она приобрела смысл только в сравнении с установленным моральным стандартом вне её»; Химмельфарб «канонизировал» анализ истории, предложенный Актоном, который предполагал, что «современность была огромной ошибкой». Руководствуясь Актоном, Химмельфарб одним из первых обратился в неоконсерватизм.
До этого момента выбор Мойна может быть объяснён интеллектуальным направлением его субъектов. Но его выбор Арендт любопытен. Арендт не имела прямой связи с либерализмом времен Холодной войны – или вообще с каким-либо либерализмом, если уж на то пошло. Но ее критика утопических проектов и мысли Просвещения поставила ее рядом с либерализмом времен холодной войны. Либералы времен холодной войны, такие как Шклар, также занимали место в её работах, и ее страх перед тоталитаризмом нашел отклик у многих ее современников.
Арендт также подтверждает тезис Мойна о том, что либералы времен холодной войны отвергали постколониальные проекты, стремившиеся избежать европоцентричного прошлого. Арендт, как и либералы времен Холодной войны, поддерживала «цивилизационное и даже расовое ограничение возможностей свободы в деколонизирующемся мире». Мойн выделяет сионизм Арендт как доказательство того, что либералы времен холодной войны «поддерживали национализм в одном конкретном регионе», игнорируя при этом освобождение на Глобальном Юге.
Мойн не ошибается, но он упускает возможность подкрепить свои аргументы, углубившись в другие работы Арендт о расе. В эссе Арендт «Размышления о Литл-Роке», которое покоробило чернокожих американцев, она размышляет о законе десегрегации государственных школ в Литл-Роке, штат Арканзас, в 1957 году (прим.пер.: Арендт рассматривает случай сегрегации в школах на белых и чёрных детей и последующую реакцию власти. Верховный суд подтвердил принципы запрета сегрегации — философ оценил этот жест как забвение права на частную жизнь: правительство «не вправе вмешиваться в принятые в обществе дискриминационные порядки и отнимать у людей их предрассудки», оно должно «защищать право людей делать в стенах своего дома то, что они хотят», но при этом его правом и обязанностью остается препятствовать законодательному закреплению этих предрассудков). Арендт опасалась, что государство будет диктовать родителям их же «свободный выбор» в какую школу им отправлять своих детей. Анализ Арендт послевоенного тоталитаризма проходил по скользкой дорожке – и без исторического контекста – где законные средства достижения равенства неизменно способствовали тирании государства. Поэтому она приветствовала права штатов (в противовес государственным) как «наиболее подлинные источники власти» и беспокоилась, «что достижение социального, экономического и образовательного равенства для негров может обострить проблему цвета кожи в этой стране вместо того, чтобы смягчить ее».
Обсуждение сионизма Арендт в «Либерализме против самого себя» перекликается с неприятием сионизма Триллингом как «безумной пародии на европейский национализм». Триллинг заменил иудаизм психоанализом как светской религией, руководствующей самореализацией и изучением пределов человеческой эмансипации. Озабоченный «самоконтролем» и пределами свободы воли, Триллинг использовал Зигмунда Фрейда, чтобы доказать, что либералы не должны поддаваться искушению своего эго, то есть «идеологической страсти». Увлечение Триллинга Фрейдом продемонстрировало, по словам Мойна, что «либеральное «я» времен Холодной войны должно было быть гарнизонным». Косвенно обвиняя Фрейда, Мойн использует Триллинга, чтобы показать, как либералы времен холодной войны использовали морализм Фрейда против сторонников фрейдистского марксизма (таких разных, как Герберт Маркузе и Франц Фанон), а также указать на освободительный потенциал психоанализа, позволяющий людям избавиться от социально навязанных барьеров на пути к «хорошей жизни».
К концу книги мы имеем целостную, сложную картину того, что либерализм холодной войны подарил нашему поколению: либерализм, который не доверяет массам, боится государственной власти (поскольку все это вело к автократии), отвергает и исторический прогресс и мира в целом (в форме деколонизации).
Призрак, преследующий либерализм
Можно не согласиться с тематическим исследованием Мойна и, следовательно, с его структурой понимания либерализма холодной войны. Действительно, Мойн показывает нам лишь один из многих либерализмов времен холодной войны. Либералы времен Холодной войны, такие как Хьюберт Хамфри, Генри Джексон и Артур Шлезингер-младший (хотя только Шлезингер мог считаться «интеллектуалом»), выступали против расовой сегрегации. Правда, что их антирасизм был ограниченным (он не распространялся на Глобальный Юг), и они были не менее привержены политическому прагматизму и антикоммунизму времен Холодной войны как средству оправдания социального прогресса. Вместе с тем эти либералы времен Холодной войны стремились к государственной власти для достижения расового равенства в Соединённых Штатах, даже несмотря на то, что они выступали за военные расходы, которые в конечном итоге подорвали государство социального обеспечения, которое они хотели создать.
Но какими бы ни были различия между ними, прародители либерализма холодной войны – и их современные ученики – в итоге разделяли миссию по вычеркиванию Карла Маркса из интеллектуального канона. Они представляют собой коллективную попытку искоренить его влияние в двадцатом веке и лишить нас видения лучшего мира за пределами либерального капитализма, даже несмотря на то, что коммунизм потерпел крах во многих частях земного шара.
Однако, несмотря на все свои успехи в создании и поддержании «либерализма страха», либералам времен Холодной войны в итоге не удалось искоренить Маркса. Когда либералы обменивают справедливость на показное равенство или колеблются перед лицом моральных обязательств и экзистенциальных кризисов в пользу прагматичного и постепенного «искусства возможного», они вдыхают новую жизнь в Маркса. Маркс остается неподражаемым противником бездействия и безразличия, вялых и фрагментарных ответов на экзистенциальные, материальные проблемы; он постоянно возвращается, чтобы напомнить нам, что либерализм обязан пересмотреть себя, предложить обновленное видение «хорошей жизни».
Марксизм пережил либерализм Холодной войны, но «Либерализм против самого себя» — это серьезная попытка показать, как настойчивость последнего мешает первому реализовать свои обещания в политическом проекте эгалитарного мира. Тем не менее, Мойн призывает нас не терять надежду, поскольку он считает, что мы можем положить конец «бесконечному возрождению» либерализма времен холодной войны. «Задача либералов в наше время — представить себе совершенно нестандартную форму либерализма», — пишет Мойн.
Здесь мы встаём на скользкую дорожку. История поддерживает аргумент Мойна о том, что «либерализм страха» является шаткой основой социал-демократии. Кризисы, будь то в области национальной безопасности, экономики или глобального здравоохранения, как правило, не долго поддерживают движения за реформы. Эпоха «Нового курса» и Второй мировой войны была примером значительного государственного вмешательства, но многих программ 1930-х и 40-х годов больше нет с нами: Администрация по регулированию сельского хозяйства, Национальная администрация восстановления и Гражданский корпус охраны природы – это лишь некоторые из них. Контроль над ценами во время войны, конечно, исчез; Совет военного производства и Управление по управлению ценами, которые регулировали оборонную промышленность и устанавливали контроль за арендной платой за жилые дома во время Второй мировой войны, были распущены в 1945 году. Хотя постоянная военная промышленность осталась.
Или вспомните, совсем недавно, о реакции федерального правительства на COVID. Предложения о всеобщем базовом доходе, защите арендаторов и щедром прощении студенческих кредитов сейчас отошли на второй план. Почему? Меры по оказанию помощи в связи с пандемией, направленные на устранение временных кризисов; они не были предназначены для построения новой социал-демократии. Однако особенности государственного администрирования, пережившего Вторую мировую войну, должны были пережить свою историю. Служба социального обеспечения, Национальное управление по трудовым отношениям, Закон о справедливых условиях труда (который установил минимальную заработную плату и отменил детский труд) остались актуальными.
Кризисы также имеют свойство убивать реформы, а не только стимулировать их. Президент Линдон Б. Джонсон основал свою программу «Великое общество» в 1964 году, в период низкого уровня безработицы, высоких заработных плат и ожидаемого достатка. Джонсону не нужна была война или депрессия, чтобы оправдать Здравоохранение, Закон о гражданских правах или дошкольное образование (Head Start). Но инициирование войны во Вьетнаме разрушила его самые амбициозные планы по обеспечению расового и экономического равенства, привела к гибели миллионов людей и стоила ему исторического наследия (прим.пер.: Джонсон также санкционировал свержения демократических правительств в Бразилии и Доминиканской республике, поддерживал диктатора Южной Кореи Пак Чонхи и являлся автором печально известной «Доктрины Джонсона», которая обосновывала вторжение США в любую страну для защиты от коммунистической угрозы).
Либералам следует извлечь уроки из этой истории. Ужас перед Трампом не дал ему вернуться на свой пост в 2020. Но просто пугать Трампом недостаточно. Либералам – демократам – необходимо выйти за рамки фиксации на краткосрочной победе и представить себе демократические реформы, которые могли бы построить либерализм (и либеральную коалицию), чтобы пережить политику Трампа. Программа Джо Байдена «Построить лучше, чем было» — в основном это золотое дно корпоративных субсидий — Закон о снижении инфляции (IRA), Закон о чипах и науке (CHIPS Act) — пока что не блещут актуальностью.
Это поднимает вопрос о том, существует ли такой либерализм и может ли он процветать. Трудно найти тот тип либерализма, который мог бы оживить социал-демократию в Соединенных Штатах, который мог бы сдержать будущих Дональдов Трампов, а не только остановить нынешних. Мойн прав в том, что мы застряли в загробной жизни либерализма холодной войны — либералы по-прежнему привержены политике чрезвычайного времени, поиску внутреннего обновления через борьбу с иностранным врагом. Но ведущие либеральные интеллектуалы, такие как Ричардсон и Бен-Гиат, похоже, довольны этой версией либерализма: либерализмом с усеченными представлениями о том, какой может быть демократия или о том, как демократия может быть реализована вне контекста геополитической борьбы с нелиберальными соперниками (т. е. против Китая или России).
Если мы хотим возродить либерализм, существовавший до Холодной войны, этот проект должен включать в себя левых. Ибо либерализм, не ценящий Маркса, обречен на реваншизм. Маркс питал здоровое уважение к либерализму, которое позволяло ему решать противоречия либерализма, не отказываясь от его вклада в политические права и свободу слова. Но уважение, как говорила моя мама, — это улица с двусторонним движением.
Автор: Майкл Бренес преподает историю в Йельском университете. Его новая книга «За силу и право: расходы на оборону в холодной войне и переделку американской демократии».
Оригинальная статья: jacobin.com/2024/05/cold-war-liberalism-moyn-review
Перевод: З. Александриди
The post Как либерализм предал Просвещение и потерял свою душу first appeared on Рабкор.ру.